Органы госбезопасности "ДНР" и "ЛНР" часто сравнивают со сталинской репрессивной системой. Попасть в тюрьму можно за любой пустяк, а обвинения похожи на те, что предъявлялись врагам народа в СССР: шпионаж, диверсия, измена родине. 14 месяцев провела в луганских тюрьмах молодая журналистка Мария Варфоломеева, которую объявили корректировщицей огня и диверсанткой за то, что она сделала несколько фотографий домов, в которых жили ополченцы. Ей грозило 15 лет лишения свободы, но в марте Марию обменяли на российского снайпера. Свою историю она рассказала Радио Свобода.
– Мария, вы родились в Луганске и прожили там много лет. Как вы думаете, долго еще продлится эта история с ЛНР?
– К сожалению, сейчас я не вижу никакого решения конфликта. Потому что люди обижены на Украину, считают Украину агрессором, не понимая причины этого конфликта. Так и будет какая-то серая зона, навсегда замороженный конфликт. Потому что, скорее всего, Россия не отступится от своих целей.
– Но вы, молодая девушка, сразу все поняли. Почему вы не на стороне сепаратистов?
ЛНР – это "кто был никем, тот станет всем"
– Я всегда была патриотом Украины, для меня была важнее целостность страны. Да просто с точки зрения здравого смысла республика не может экономически быть в изоляции. Здравые люди там тоже это прекрасно поняли. Но есть люди, которые будут отпираться, до последнего игнорировать реальность. Забавно, один майор в так называемой ЛНР мне доказывал: "Мария, ты ничего не понимаешь, у нас жизнь налаживается, у нас все хорошо". Я ему говорю: "Товарищ майор, у вас жизнь налаживается, а у людей нет". Потом этот человек моему знакомому, который там был в плену, объяснял: "Ты лучше перейди на нашу сторону, у нас в ЛНР хорошо живут только солдаты, только военные". То есть люди доказывают, что у нас все прекрасно, но нужно понимать, что хорошо живут только те, кто воюет.
– Вы чувствовали себя в одиночестве или у вас были друзья, которые выступали за Украину?
Пришли люмпены, которые абсолютно ни в чем не разбираются. Когда я попала в плен, я говорю: у вас министры хоть читать умеют?
– Да, у нас были проукраинские активисты, были митинги, мы были единомышленниками. Стояли в Луганске возле памятника Шевченко. Пытались людей поднять, чтобы они показывали, что в Луганске две разные позиции, что не все поддерживают отделение Донбасса. Многие люди проходили, кричали, что поддерживают нас, машины сигналили. Часто было видно, что нам сигналили в основном дорогие машины, дешевые машины были по другую сторону. Но это не так важно, а важно то, что в Луганске была поддержка нашего движения. Но, к сожалению, люди были пассивны, ждали, что как-то само собой разрешится. Многие из моих единомышленников, к счастью для них, уехали. Когда начались военные события, я в Луганске осталась практически одна из тех, кто был за эту идею.
– А почему вы не уехали?
– У меня была больная бабушка. Я не могла ее бросить и не могла выехать вместе с ней.
– Часто мои собеседники из Луганска говорили, что теперь к власти пришли низы общества, чернь, гопники. Вы согласитесь с этим или слишком жестко так говорить?
– ЛНР – это "кто был никем, тот станет всем". Это не ступеньки карьерной лестницы, а это карьерный лифт. Какая-то парикмахерша, девушка, ни в чем не разбиралась и по блату стала помощником министра экономики. Это не секрет ни для кого, они сами это прекрасно понимают, что пришли люмпены, которые абсолютно ни в чем не разбираются. Когда я попала в плен, я говорю: у вас министры хоть читать умеют? У нас в Украине мы разговариваем о том, что воруют – не воруют, честно – не честно. А там вопрос стоит об элементарных знаниях так называемых министров.
– Когда они пришли к власти, ваши друзья уехали, вы остались одна. Вы как-то скрывались, они следили за вами?
– Я жила своей обычной жизнью, нигде не высовывалась. Никто и не знал, что я в Луганске имею такую-то позицию. Потом они рассказывали, что путем сложной работы спецслужб ЛНР удалось задержать опасного преступника. Но на момент, когда было задержание, они даже не знали обо мне. То есть для них было большой удачей найти такого активиста, как я, они были очень счастливы, но обо мне не знали ничего абсолютно.
– А вы занимались журналистской работой?
– Я снимала видеорепортажи для украинских телеканалов, а до этого работала в луганской газете. В моем уголовном деле как отягощающее обстоятельство указано, что я неправильно освещала события в Луганске своими репортажами.
– И все проблемы у вас начались с того, что ваш знакомый предложил вам сфотографировать казармы? Зачем это он сделал?
– Я думаю, что он не хотел меня подставлять, просто случайным образом. Он луганский журналист, уехал еще в самом начале. Хотел получить фотографии, не говоря мне о том, что это. Потом он расстроился, конечно, что так меня подставил. Он попросил меня сфотографировать казармы ополченцев, но я узнала, что это такое, уже после задержания. Я его спрашивала: "Юра, для чего это?" – "Просто нужно для моей работы".
– А на самом деле для чего было нужно?
– Видимо, он с какими-то спецорганами сотрудничал, я не знаю.
– И эти фотографии вы никому не передали, они просто оставались у вас в фотоаппарате?
– Да, это в телефоне было. В моем так называемом деле мой так называемый следователь мне вменял покушение на преступление, то есть не доведенное до конца. Я фотографии не отправила. Меня задержали на месте так называемого преступления.
– Вас задержали прямо у этих казарм?
Пытают, бьют током, душат людей для того, чтобы получить показания
– Прямо на месте. Я стою возле этого дома, фотографирую абсолютно сознательно, не напрягаясь, не думая, вообще не беспокоясь. Прохожу дальше, потому что не могу понять – это тот номер дома или не тот, далеко уже отошла от этого места. Тут люди из одного дома выходят. Я к ним подхожу и спрашиваю: подскажите, пожалуйста, это тот номер дома? Они от моей наглости просто растерялись. Смотрят и не могут понять, как я настолько наглая, что снимаю казармы ополченцев и еще к ним сама подхожу, с ними общаюсь. После этого меня и задержали.
– Обычный жилой дом, который они заняли под казармы, не какой-то секретный военный объект за колючей проволокой?
– Три частных двухэтажных дома в одном дворе, с ремонтом, кто-то там жил. Видимо, эти дома поотжимали. Понять, что это военные объекты, невозможно. Ни флагов, ни табличек, ни колючей проволоки, ни постовых.
– Они обыскивали ваш дом?
– Естественно, у меня был обыск. Забрали все, что было полезного, ценного, технику. Деньги, даже палатки.
– Украли просто?
– Да, все вынесли из дома.
– И куда вас поместили? Как говорят в Луганске, "на подвал"?
– Это был подвал управления МВД. Там я была месяц, и мои родители не знали, где я нахожусь. Только потом они увидели, что так называемый министр, ненастоящий министр ненастоящего государства, выступает по телевизору и говорит: успешной работой спецслужб задержан опасный преступник. И показывает на моем планшете мои фотки. Только таким образом мои родители узнали о моем местонахождении.
– Они, наверное, с ума сходили от ужаса?
Если бы не Украина, то возможно, войска России были бы уже на границе Польши или Балтийских стран
– Конечно, родители очень сильно переживали. Не знали, где я, куда я делась, думали самое худшее. Я просила: дайте просто родителям позвонить, я при вас позвоню, они пообещают никому не рассказывать, просто скажу, что я жива. Если вы рассказываете, что вы за справедливость, что вы пришли, чтобы не было как в "Укропии", если вы для этого здесь, то давайте вы сейчас дадите моим родителям узнать. Почему мои родные должны страдать, раз вы такие честные и справедливые? Я не говорю об адвокате, я не говорю о соблюдении УПК, который говорит о том, что не может человек месяц находиться в тюрьме просто так, я не говорю о нарушении прав человека, о содержании в подвале без туалета, несколько дней даже не было света, не говорю о том, что вы меня кормите только раз в день, я прошу только – дайте родным позвонить. Нет – это нельзя. Я стала таким опасным преступником, что нельзя было моим родным рассказать, где я.
– А после того, как министр выступил по телевизору, вам разрешили общаться с родственниками?
– Только с мамой. Я ни разу с папой не пообщалась. Один раз папа стоял где-то вдалеке, я его увидела мельком. Отец приезжал каждую неделю, он живет в ста километрах. Говорит, что за это время, пока ездил, накатал расстояние до Владивостока. Когда я попала в СИЗО, это обычная тюрьма, там телефоны есть у всех, меня посадили в такую камеру, чтобы девушки, находящиеся там, следили, чтобы я ни с кем не могла контактировать. Максимально постарались изолировать от всякого внешнего мира.
– А вы были одна в камере с политическим делом?
Уходит человек целый, невредимый, приходит с синяками, поломанными ребрами
– У меня в камере было три человека – я и две девушки по криминалу. Одна из них наркоманка 15 лет, уже прожженный человек. Такой был прессинг находиться с людьми, у которых совершенно другие жизненные принципы. Люди агрессивные, постоянные провокации, постоянно идет война с этими людьми, постоянная тревога, не расслабиться, ты всегда должен отражать эту атаку.
– А как к вам относилась охрана?
– Смотря где, в разных местах по-разному. Где-то было нормальное отношение, где-то негативное. Потому что эти люди судили обо мне по тому, что слышали, что я корректировщица, виновата во всех смертях в Луганске. В тюрьме отношение было очень плохое, потому что они считали меня виновной в массовых убийствах.
– Сколько раз вас переводили?
– Из подвала меня перевели в изолятор временного содержания, там я была полтора месяца. Там уже был туалет, чисто, более-менее нормальные условия. После этого меня перевели в СИЗО, там я была около пяти месяцев, там тоже был туалет, по крайней мере, условия более-менее пригодные к жизни. Потом, когда сорвался у меня обмен, меня перевели в подвал Министерства госбезопасности, там я была в течение полугода. Там не было ни туалета, ни окна, ничего. Питание один-два раза в день. После МГБ была комендатура, где содержатся люди перед обменом. Там я провела полтора месяца. Там ужасно было, невозможно грязно, холодно. Очень воняло от туалета по всему помещению.
– А почему первый обмен сорвался?
Империализм России – это проблема для всех нас
– Не знаю, говорили, что сорвалось из-за каких-то обстрелов. Все время что-то срывалось. Я знала, что я первая в списке, 26 февраля должны были меня поменять, я уже жду. Потом солдат пришел, троих человек вывел на обмен, а меня нет. Я на них смотрю и не понимаю, что происходит. Оказалось, что человека, которого должны были на меня менять, осудили, он получил срок, нужно было помилование от президента для того, чтобы его отпустить. Когда через неделю Петр Алексеевич подписал его помилование, его смогли поменять на меня. Это был снайпер, гражданин России, которого обвиняли в том, что он проводил учения для снайперов так называемой ДНР.
– Других политзаключенных вы встречали или вас держали только с уголовниками?
– В МГБ было очень много людей в статусе обвиняемых, кого-то отпускали, кого-то дальше переводили. Если человек попадает в МГБ, там занимаются так называемым расследованием, потом его либо переводят в тюрьму, либо отпускают, если считают ни в чем не виновным. Там конвейер большой людей, поступающих из МГБ, подвалов, СИЗО.
– Все по политическим делам?
– МГБ занимается в основном политическими, то есть это военные, но на самом деле политические статьи – либо шпионаж, либо измена родине, либо, как у меня, диверсия. Также у них есть задержанные по торговле наркотиками, если это уровень организованных преступных группировок.
– Какое-то подобие правосудия существует? Следствие, суд?
– Легкая имитация. На самом деле человека не могут задерживать на период больше чем двое суток, без санкции суда и прокурора. Есть какие-то принципы, которые у них же прописаны в конституции, в УПК, они ничего не соблюдают. Не дают человеку общаться с адвокатом. Они пытают, бьют током, душат людей для того, чтобы получить показания. Человек был задержан в течение трех с половиной месяцев, его родные не знали, где он находится, не было адвоката, ему даже толком не предъявили обвинение. Многие люди находятся там без санкции суда.
– Когда вас наконец отпустили, вас предупредили заранее, что поменяют на снайпера?
– Нет, я не знала ничего, за пару часов до обмена узнала. После сорвавшегося первого обмена 26 февраля я потеряла надежду. Думаю: ну, наверное, ждать месяц, два, три, а может быть, вообще теперь не поменяют. Но за день до того, как меня поменяли, я открываю Библию, и мне попадается стих, что скоро пленник будет освобожден, не умрет в яме и будет у него вдоволь хлеба. Представляете? Через день ко мне приходят и говорят: "Готовься". Я говорю: "К чему готовиться?" – "К чему, к чему – к расстрелу". Я говорю: "В смысле?" – "То, чего ты ждешь, к тому и готовься". Я думала, может быть, они просто шутят. Получается, за один день у меня надежда зародилась в сердце, что скоро произойдет что-то хорошее.
– Мария, вы говорите, что людей бьют, пытают, бьют током. Вас пощадили?
– Ко мне было более мягкое отношение, они сами говорили: ты девушка, тебя жалко бить. Вначале могли толкнуть, ударить, но не так сильно, как парней. Уходит человек целый, невредимый, приходит с синяками, поломанными ребрами, разбитые брови, разбитое лицо. Я всё это видела.
– Как вы думаете, если бы не вмешательство России, что бы сейчас было в Луганске и вообще в Донбассе?
Если бы не Россия, в принципе конфликта не было бы. Граждане России приехали и ситуацию расшатали искусственным путем
– Не было бы конфликта. Потому что люди не знали бы о том, что им это надо, только Россия смогла им объяснить, что, оказывается, вас тут притесняют. Я разговаривала с бывшим преподавателем луганского вуза, он сейчас работает в Киеве. Он спрашивал своих коллег: "Скажите, вас притесняли за русский язык, вы хоть один раз лекцию провели на украинском? Нет? Тогда в чем вас притесняют?" То есть людям проблему искусственную всадили в мозги. Если бы не Россия, в принципе конфликта не было бы. Граждане России приехали и ситуацию расшатали искусственным путем.
– До ареста и после вы встречали кадровых военных?
– Я видела только добровольцев. Иногда мне удавалось поговорить с охранниками. Они были недовольны тем, что из России приезжают российские военные, какие-то офицеры, так называемая ЧВК – частная военная компания. Эти офицеры отбывают несколько месяцев на службе в ЛНР, потом возвращаются в Россию, и там у них уже есть статус из-за того, что они участники военных действий. Это мне рассказывали сами ополченцы. Это им не нравится, потому что люди, которые приезжают на несколько месяцев, заботятся не о республике, а только о себе.
– Сейчас вы участвуете в кампании по освобождению заложников, недавно ездили в Брюссель с членами правозащитной организации "Человек в беде"...
– Мы ездили для того, чтобы Европа понимала, что если бы не Украина, то возможно, войска России были бы уже на границе Польши или Балтийских стран. Европа должна понимать, что это не только наша проблема. Империализм России – это проблема для всех нас. Я рассказывала, как нарушаются права человека. Мы показывали фильмы о том, сколько умирает людей, о том, как умирают российские военные на территории Донбасса, чтобы в Европе тоже это знали и помнили, что это касается всех.
