Иван Толстой: Московское издательство «Русский раритет» завершило первый этап выпуска «Библиохроники» - уникального издательского проекта, уникального и легендарного, следует добавить. Группа московских книжников и библиографов на протяжении последних десяти лет занималась делом, которому нет аналогов ни в русской культуре, ни, кажется, в мировой, - расписывало историю последних пятисот лет не по военным, культурным или социальным событиям, а по книжным вехам. Скажем, выпустил Сигизмунд Герберштейн свою книгу о путешествии в Московию или описал Сергей Глинка события 1812 года, нарисовал Юрий Анненков портреты Пастернака или Зиновьева – все это становится зарубкой на культурно-историческом пути. Прошлое можно описать и по годовым кольцам на срубленном дереве, и по обломкам старинной посуды, и по книжным памятникам. Мой собеседник возглавляет именно такую группу экспертов и подвижников. Постоянные слушатели Радио Свобода хорошо знают Алексея Анатольевича Венгерова, выпускника Московского авиационного института, доктора технических наук, коллекционера и библиофила. «Библиохроника», которую он задумал больше десяти лет назад, прошла сейчас свой первый этап: выпущена первая десятка книг – тяжелых, альбомного формата, со множеством иллюстраций и рассказами о представленных изданиях. Авторы-составители: сам Алексей Анатольевич, его сын Сергей Венгеров, Вера Невская и Алексей Невский.
Вот, как мы беседовали с Алексеем Анатольевичем в октябре 2012 года, когда вышли первые четыре книги.
Алексей Венгеров: Он был задуман, и нам представляется, что он так и реализуется, в виде проекта исключительно просветительского, не претендующего на классическую научную проработку. В связи с целым рядом обстоятельств, которые были в ХХ веке в русской истории и в начале века, по нашему мнению, культура восприятия прошедших времен в значительной степени угасает. Чтобы ее поддержать и не дать развиться этому тренду, мы задумали и пытаемся реализовать просветительский проект. Что это значит? Что это не книговедение, не история и не литературоведение, и уж, конечно, без всяких претензий на библиографическое исследование. Это все, по нашему замыслу, должно было получаться как сопутствующие фрагменты основной линии просветительского дела, постольку поскольку понятно, что во всех этих томах Книга, с большой буквы, взятая как инструмент для освещения ряда исторических событий, последовательно, в хронологическом порядке происходивших в России, является, прежде всего, культурологическим предметом, это памятник истории. Имеется в виду, что книга переплетена, скажем, в переплет своего времени, первое издание “Руслана и Людмилы” мог держать в руках Александр Сергеевич Пушкин, во второй половине ХХ века книга с автографом Иосифа Бродского могла принадлежать ему, и, безусловно, принадлежала. И так далее. И тогда они начинают пахнуть временем.
Это не только печатные материалы, потому что в дискуссии по поводу будущего книги сейчас очень сильно давление точки зрения, что книга себя изжила. Да, в информационном плане, скорее всего, так и будет. Хотя это только одна из гипотез. Но в плане культурологическом осуществление физической связи времен и закрепление за потомками протянутой руки в сторону предков, для меня это несомненный факт, меня трудно в этом переубедить. Так я сам ощущаю, поскольку это книги моих непосредственных предков, живших на этой земле. Поэтому это просветительский проект, или культурно-просветительский, в котором, в качестве основного предмета, субъекта, через который высвечивается история, взята Книга. Вот такова общая концепция этого проекта.
Когда задается вопрос, по какому принципу отбираются книги, то в первых трех томах самый главный принцип - это отсутствие принципа. Это были книги, которые нравились составителям. Единственное, что было признаком их помещения в этот том, это хронологическое расположение. Прекрасно наш слушатель должен понимать, что книг огромное количество, “имя им – легион”, нет им числа, и мы делаем только репрезентативное представительство, предполагая, что именно эта выборка, как говорят статистки, достаточно ясно рисует картину. Какую бы тему ни взять, в том стиле, в каком мы пишем, то есть в каждой книжке, помимо описания, где мы смогли раздобыть такие признаки как авторство, издательство, судьбу издателя, иногда это удается сделать более расширенно за счет автографов, владельческих надписей и тому подобное, мы понимаем прекрасно, что число таких книг может быть больше в несколько сот раз. Но не это было нашей задачей. Мы такой задачи не ставили. Мы задачу ставили просветительскую, в смысле репрезентативности, чтобы люди понимали, что изменилось в событийном состоянии страны, какие коллизии сопровождали появление той или иной книги, и какова судьба ее создателей на фоне общей истории страны.
(…)
Алексей Венгеров: Существует огромная масса великолепных каталогов. Существует хронологическое расположение книг в некоторых очень хороших и удачных библиографических изданиях, в том числе в России в 19 веке. Сюда можно отнести и Остроглазова, и Геннади, и Губерти, и Семена Афанасьевича Венгерова. Эти описания, будучи великолепными по предметным направлениям, не дают такого представления о событийности, которое сопровождало ту или иную книгу в момент ее появления на свет.
Иван Толстой: А сфера - гуманитарная, прежде всего?
Алексей Венгеров: Ну, конечно, не техническая, и не естественных наук.
Иван Толстой: Хотя естественные науки тоже очень интересно было бы выстроить, а, может, даже и вплести в это хронологическое описание.
Алексей Венгеров: Я с вами согласен, но мы хотели бросить камень в пруд, чтобы разошлись круги, вызвать некий резонанс и желание у людей, дав такой принцип, который для них тоже окажется приемлемым, то есть хронологический принцип расположения субъектов. Можно писать такие вещи на любые темы.
Иван Толстой: Ну, хорошо, история через книгу, как произведение искусства, как уникум, как и тематически тоже какой-то важный элемент. Тем не менее, репертуар может быть больше, а может быть меньше. Чем был ограничен с той и с другой стороны ваш репертуар описания, по минимуму и по максимуму?
Алексей Венгеров: Я сейчас попробую объяснить как можно лаконичнее, хотя не знаю, что получится, какой будет результат этих попыток лаконизма, потому что в двух словах так не скажешь. Вы говорите о принципах, по которым мы это собирали. Прежде всего, мы хотели (я, по крайней мере, так думал, думаю, что и мои соавторы тоже разделяют эту точку зрения, хотя не уверен - у каждого могут быть свои нюансы в этом плане) показать эволюцию страны с помощью книги, потому что она отражает состояние общества на данный момент или подводит некое резюме под предварительной эволюцией, становится артефактом. Вот те книги, которыми мы занимаемся. Потому что к ним могли прикасаться руки владельцев, издателей, и они являются овеществленными свидетелями прошедших времен, из которых мы с вами произрастаем.
Иван Толстой: Так мы беседовали в 2012 году. Переносимся в нынешний, 2016-й. Десятку первых томов завершили три красивых кирпича, на страницах которых русская культура соединилась с французской, немецкой и английской. Названы эти три тома «Между нами… Entre nous…». Так что впервые иноязычные читатели смогут познакомиться с российской историей через российские книги, не теряя понимания и нити разговора. С некоторыми описаниями познакомимся сегодня и мы. Но начнем с беседы. Я в гостях у Алексея Анатольевича Венгерова. Перед нами три двуязычных тома.
Алексей Венгеров: С моей точки зрения, взаимопроникновение культур резко усиливается, если вы одни и те же сюжеты, расположенные, опять же, в хронологическом порядке, излагаете на двух языках синхронно, чтобы коллизии, события были изложены в переложении двуязычном, поскольку тогда становится более понятной, для чтения на каждом из языков, суть происходившего. Именно поэтому, как элемент взаимопроникновения культур или желания показать, что же именно на самом деле происходило в связи с опубликованием той или иной книги, напомню слушателям, что публикация книг взята за основу, это книги уже опубликованные некогда и кем-то, достаточно известные, но если они выстроены в хронологический ряд, вы получаете более или менее стройную, упорядоченную картину событийного развития. Хронологический принцип в трех томах сохраняется, но выбраны в качестве элементов, составляющих эти тома, в каждом томе только те очерки, в которых авторы-составители хотели показать взаимоотношения этих двух стран - Франции и России, Германии и России, Англии и России.
Иван Толстой: Давайте пройдемся по каждому из томов. С какого начнем? С Франции?
Алексей Венгеров: Да, можем начать с французского тома. Начинается это все дело с 1718 года, с описания путешествия Корнелия Ле Брюна. Привлекательность этих сюжетов заключается в том, что они, во-первых, очень хорошо иллюстрированы. Вот, скажем, панорамный вид Москвы здесь приводится, который вообще нигде не встречается. Он имеет в длину два с половиной метра, если его развернуть в книге. Вот 2,5 метровая гравюра начала 18 века, на которой с Воробьёвых гор видна панорама Москвы.
Иван Толстой: Можно вас попросить охарактеризовать содержание тома в целом, потому что наши слушатели не смогут насладиться этими деталями. Дайте, пожалуйста, сперва с птичьего полета характеристику этого тома. Что он вбирает в себя? Какого типа события, если можно?
Алексей Венгеров: Я постараюсь это сделать, хотя это довольно сложно. Дело в том, что в отношениях любых двух стран было всякое - было поцелуи, были семейные и не семейные ссоры. Почему я называю их семейными ссорами? Потому что взятые здесь страны для этого трехтомника, это страны, очень напоминающие соседей по коммунальной квартире. Это мой основной тезис. У нас небо одно, земля у нас, так сложилось географически, одна. А, как известно, ссориться с соседями – плохо, ни к чему хорошему это не приводит. Поэтому здесь взяты наиболее ключевые события, самые главные события. Та же самая Франция. С одной стороны, ясно, что мы с Францией вступали в конфликты, но мало. Был большой конфликт так же как и с Пруссией у Наполеона, это Отечественная война, Крымская война - тоже памятное событие середины 19 века. Но, в основном, мы не очень враждовали, и, более того, были довольно часто вместе. Скажем, в Первой мировой войне мы, в принципе, были вместе, против Германии, во Второй мировой войне мы были вместе, было известно, что мы сочувствовали маки, эскадрилья Нормандия-Неман воевала на советской стороне. Остальные события связаны с диффузией кадров. Дело в том, что французский язык был в 18-м и половине 19-го века едва ли не основным разговорным языком в России.
Иван Толстой: Да и дипломатическим.
Алексей Венгеров: И остался до сих пор.
Иван Толстой: А если вспомнить такие детали, то и языком международной почты.
Алексей Венгеров: Многие русские люди, особенно среди аристократии, даже лучше говорили по-французски, чем по-русски, это тоже хорошо известно. Письма писали. И Александр Сергеевич Пушкин и император Павел писали свои письма на французском языке. Сам том отражает те основные события… Конечно, мы не обошли вниманием войну 1812 года в этом русско-французском томе, но и других событий здесь была масса, так как было предпринято огромное количество путешествий русской публики во Францию. Известно, что Екатерина, скажем, выкупила библиотеку Вольтера. И об этом здесь все это есть, все написано. О важнейших событиях, связанных с событиями во Франции, во французской жизни и в русской. В том числе, скажем, издание карикатурного типа. Во время Крымской войны, в качестве примера, который может позабавить публику, известнейший французский художник Дорэ выпустил специальный альбом, в котором поместил до четырех тысяч карикатур на русскую жизнь, на русское купечество. Это понятно, что во время войн обычно противоположная сторона используют инструмент карикатуры как оружие - выпускаются всякие карикатурные листки, и тому подобное.
Иван Толстой: Я правильно понимаю, что эта книжка была в свое время запрещена?
Алексей Венгеров: Нет, она не была запрещена, она не числится в числе запрещенных книг. Она ввозилась в Россию, может быть, легально, может быть, нелегально, но она в России часто, среди антикваров-букинистов, встречалась в конце еще 20-го века.
Иван Толстой: Это понятно, 20 век сам пытался окарикатурить русскую жизнь самодержавной эпохи. А вот при царе была ли запрещена, в 19-м и в начале 20-го века?
Алексей Венгеров: У меня есть много книжек библиографического плана, которые посвящены запрещенным изданиям. Так вот, среди запрещенных - «Путешествие Радищева из Петербурга в Москву», «Что делать?» Чернышевского, герценовские книги. Эта книжка там не значится, потому что, по-видимому, запретить в России все книги, которые издавались за рубежом (а она издана в Париже), и в которых что-то негативное упоминалось о России, было физически невозможно - для этого нужно было огромное количество литературы просматривать, а нужно было успевать смотреть за отечественной литературой.
Иван Толстой: И, тем не менее, насколько я понимаю, при Цензурном комитете было такой отделение иностранной цензуры, и мне казалось, что такая зубодробительная сатира на русскую жизнь, целый том, что она заслуживала бы запрещения.
Алексей Венгеров: Наверное, возможно, но мне это неизвестно, и я об этом честно говорю. Здесь я могу отметить один почти комический момент. Примерно за 60 лет до Малевича, в карикатурах Дорэ, изданных в 1854 году в связи с предстоящим заходом англо-турецко-французских эскадр в Крым, в Севастополь, задолго, почти за 90 лет до Малевича, была картинка, которая представляла собой пространство листа бумаги, посередине оставался промежуток светлого цвета, а вся середина была, по сути дела, замазана черным. Напрашивается аналогия с «Черным квадратом». Просто подпись под этим рисунком гласила так: «Русская история». Рассматривать эту картинку как выпад или намек она то, что очень много неизвестно в истории, история есть, по сути дела, непредсказуемое прошлое, это на выбор слушателя или читателя. Но эта картинка в томе приведена.
Иван Толстой: С точки зрения Гюстава Дорэ, шутка или, точнее, сатира, выпад понятен, а вот интереснейшее для искусствоведа наблюдение - как сопоставить это с Малевичем? Знал ли Малевич, держал ли он в руках этот том Дорэ.
Алексей Венгеров: Это мне тоже неизвестно, к сожалению, я не знаю, насколько Казимир Малевич был информирован об этой книжке, которая носит название «Россия в карикатурах». Тем не менее, такая мысль возникла у меня персонально. Она, может быть, и неверна, я допускаю вполне, что кто-то из слушателей скажет, что это чепуха и ерунда, но я говорю только о внешнем сходстве. Она навела меня на эти мысли, потому что во многом, делая эти тома, выпуская эти тома, конечно, я открывал лично для себя, не как историк, не как библиограф, и не как литературовед, не как книговед, а просто как читатель массы неизвестных моментов, и это означало, что я каким-то образом эту черную краску смываю, и как-то ее отбеливаю.
Иван Толстой: Алексей Анатольевич, говоря о русско-французском томе, расскажите, пожалуйста, о каких-нибудь еще изюминках этого тома.
Алексей Венгеров: Я вам показал Дорэ, я вам могу показать воспроизведенную здесь книжку Георгия или Юрия Анненкова (он по-разному себя называл), который в 20-м веке эмигрировал во Францию и в 1926 году там и остался. Он, как известно, выпустил большую папку под названием «Семнадцать портретов». Подчеркиваю – это не та книга, которая называется «Портреты». Она была выпущена довольно большим тиражом, 2000 экземпляров, но так как он остался во Франции и не пожелал возвращаться обратно, то руководство не нашло ничего лучшего, как приказать уничтожить весь тираж. По воспоминаниям Анненкова, таких книг осталось всего пять штук, насколько ему известно, из двухтысячного тиража, и он, когда к нему приехали американцы в Париж и предлагали ему какие-то огромные деньги за эту папку, он ее так и не отдал. Каким-то чудодейственным образом эта папка попала в наше собрание, и здесь - воспроизведение семнадцати портретов, включая наиболее видных деятелей в жизни этого периода в России: и Троцкий, и Зиновьев, и Мейерхольд, и так далее. Конечно, Иосиф Виссарионович не мог выдержать, чтобы эта папка имела широкое хождение.
Здесь, по сути дела, каждая книжка, с моей точки зрения, является, безусловно, знаковой. Здесь есть и, так называемый, реликварий. Мы его с сыном приобрели в Париже. Здесь есть вещи, они идентифицированы, принадлежавшие лично окружению Наполеона в период, когда он был консулом, и в период, когда он уже провозгласил себя императором.
Иван Толстой: И что такое реликварий?
Алексей Венгеров: Это собрание личных вещей – перья от ручек, пряжка от пояса, здесь на некоторых этикетках обозначено, что это волосы принца Конде, Бонапарта или Жозефины.
Иван Толстой: А как это связано с книгами?
Алексей Венгеров: С книгами это связано только таким образом, что сам реликвией выполнен в виде книжки. Он раскладывается, открываются створки, и в нем собраны эти артефакты, по сути дела. И сам он, в совокупности, представляет собой безусловный артефакт, он идентифицирован нами в Париже, как подлинный, имевший место быть. Возможно, было много таких вещей. Он имеет персональную принадлежность, на нем, как обычно на подносных книгах, имеется суперэкслибрис, и он имеет форму книги. И он попал сюда по форме и по богатейшему содержанию.
Иван Толстой: Двуязычные тома, выпускаемые московским издательством «Русский раритет» посвящены людям, книгам и сюжетам, так или иначе выводящим читателя на широкий русско-французский, русско-немецкий и русско-английский исторический контекст. Помимо целей научного и библиографического описания, авторы-составители хотели написать просто увлекательные рассказы.
Вот один из них. Книга Сергея Лифаря «Страдные годы. Моя юность в России». Париж 1935 год.
«Великий танцовщик и балетмейстер, выдающийся собиратель-пушкинист С. М. Лифарь в детстве мечтал о карьере военного. В армии служили двенадцать его дядей, и он, продолжая традицию, должен был стать тринадцатым офицером в семье, однако мечте надеть мундир с красными погончиками кадетского корпуса помешала Первая мировая война. Известия с театра боевых действий лишь подхлестнули воинственные устремления девятилетнего мальчика, и он, сговорившись со своим старшим братом и его товарищем, решил бежать из родного Киева на фронт.
Впоследствии Сергей Михайлович вспоминал: «В назначенный день мы пробрались на вокзал, забрались под товарный вагон отправляющегося на фронт эшелона и стали ждать, когда поезд тронется и повезет нас на «передовые позиции»... Проходит час, другой, третий… Время то скучно-томительно тянется в нетерпеливой горячке - «скорей бы, скорей пошел поезд!», то стремительно летит, когда воображение, покинув дом, товарный вагон, Киев, переносит меня на войну и рисует такие прекрасные картины высоких подвигов: я, десятилетний, увешанный Георгиевскими крестами, произведенный в офицеры, командую сперва взводом, потом эскадроном, потом целой армией и стремительным обходным движением зажимаю в каменный «мешок» миллионную немецкую армию...».
Беглецов «постыднейшим образом» извлекли из-под вагона и доставили домой, но мальчишеская мечта стать Георгиевским кавалером по-своему реализовалась пять лет спустя, зимой 1919 года, когда отряды Добровольческой армии под напором красных оставляли Киев. В те дни четырнадцатилетний гимназист Александровской гимназии Сергей Лифарь вместе со своим одноклассниками, записавшийся в «милицию соколов», патрулировал улицы в центре города, дежурил в общественных учреждениях, охранял арсеналы. Он и его друзья носили военную форму, среднюю между офицерской и юнкерской, и имели оружие - маленькие кавалерийские карабины. О том, как закончилась для него военная служба, Лифарь рассказал в своих воспоминаниях «Страдные годы. Моя юность в России»: «Стремительная эвакуация. Чтобы не быть зажатым в кольцо неприятельских войск, из Киева уходит гарнизон. Штабы, уже погрузившись на автомобили, отдают нам приказ, нам, пятидесяти гимназистам в юнкерской форме. Генерал Драгомиров обратился к нам с такой речью:
- На вас возлагается поддержание порядка в городе и уничтожение архивов.
Вслед за тем обнадеживающее:
- Мы скоро вернемся. Будьте настоящими героями и, когда уничтожите все архивы, вливайтесь в уходящие полки. А главное, молодые герои, знайте, что вам выпадает великая историческая миссия - окажитесь достойными ее. Все вливайтесь в ударную группу действующей армии, которая вскоре будет двинута прямо на Москву. Вы войдете первыми в Москву, героями-освободителями нашей несчастной, исстрадавшейся, измученной Родины.
И заключительное – подкупающе:
- Вы все представлены к Георгиевским крестам.
Архивы отряд уничтожил, но уйти вместе с отступающими полками не успел: наткнувшись на разъезды красной конницы, он был рассеян пулеметным и артиллерийским огнем. Многие гимназисты погибли. Раненого в руку Лифаря вытащил из-под обстрела старший брат. Позднее Сергей Михайлович говорил: «Тогда все вертелось в таком сумасшедшем сумбурном водовороте, что, отравленные психологией этого безумия и сами полубезумные, мы приняли как должное приказ штабных щеголей, спасавших свою драгоценную жизнь. Но как подумаешь теперь - сколько цинизма, сколько издевательской иронии было в этой отдаче на растерзание большевикам пятидесяти несчастных мальчиков!».
О том, сколь дороги были для Лифаря воспоминания о его боевой юности, свидетельствует автограф на шмуцтитуле уникального экземпляра первого издания «Страдных годов»: «Председателю Союза Георгиевских Кавалеров Полковнику В.Павлову – «доблестному и Старшему» - СТРАДНЫЕ ГОДЫ самого молодого - среди нас – «Георгиевского Кавалера», награжденного в Киеве в 1919 году Генералом Драгомировым. С искренним приветом Сергей Лифарь. Париж – 1981 - Январь».
Адресат дарственной надписи - подполковник Марковского полка, председатель Союза Георгиевских кавалеров, военный историк Василий Ефимович Павлов (1895-1989), автор вышедшего в 1960-х годах в Париже двухтомного труда «Марковцы в боях и в походах за Россию».
Пути истории неисповедимы. Генерал от кавалерии Абрам Михайлович Драгомиров, в зимний день 1919 года обещавший привезти пятьдесят киевских гимназистов в Москву, умер в русском приюте местечка Ганьи под Парижем тридцать пять лет спустя. Один из чудом выживших в тот день гимназистов, всемирно известный танцовщик, многолетний солист и балетмейстер парижской Оперы, создатель театра Новый балет Монте-Карло, основатель Института хореографии в Париже, владелец лучшей пушкинской коллекции русского зарубежья Сергей Михайлович Лифарь скончался в Швейцарии, в Лозанне, в ночь с 15 на 16 декабря 1986 года. Оба покоятся во французской земле, на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа».
Проект продолжается. Мы беседуем с московским коллекционером, составителем и вдохновителем замысла «история через книгу» Алексеем Анатольевичем Венгеровым.
Алексей Венгеров: Немецкий том структурно сделан точно так же, как французский, то есть там выбраны события, поскольку с Германией складывались, с одной стороны, чрезвычайно напряженные отношения многократно. Собственно, как у Франции. Нельзя забывать о франко-прусской войне 1871 года, о Первой мировой войне. Но, тем не менее, у России много было сложностей с Пруссией сначала, после образования Германии в конце 19 века, усилиями графа Бисмарка, и с Германией. Это и в начале 20-го века «не разлей вода» дружба между нашими государями, между Вильгельмом и Николаем 2, а потом - война, не говоря уже о войне, потрясшей земное население, имеется в виду Вторая мировая война, когда встало под угрозу нормальное существование европейской цивилизации. Это касалось и немцев, и русских, и российского населения. Но идея - та же самая. Выбрать такие книги, которые были бы посвящены и путешествиям людей в 18 веке, который ознаменовался тем, что наши государыни фактически были все немецкого происхождения. Более того, эта традиция продолжалась аж до самой последней государыни, потому что нельзя считать российскими ни Марию Федоровну, ни Александру Федоровну, супругу Николая Второго.
То есть, до самого конца огромное количество царствующих особ иммигрировало в Россию в качестве государынь. Они, конечно, играли очень большую роль, потому что, скажем, супруга Павла I Мария Федоровна, принцесса Вюртембергская, она родила 10 детей, из них - двух императоров, Александра Павловича Николая Павловича, пользовалась очень большим влиянием и умерла в довольно преклонном возрасте в 1828 году. Словом, здесь немецких корней было много. Это не мешало благополучно воевать этим странам, в 1860 году русским войскам войти в Берлин под командованием графа Тотлебена, потом Первая и Вторая мировые войны…
Немецкий том начинается с путешествия Олеария. Перевод выполнен замечательными переводчиками из Мюнхена Уте Обернольте и Елизаветой Рогг. Точно такая же структура сделана, как и во французском томе, как и во всех трех томах двуязычных. Идет сначала текст на языке, потом та же книга переведена на русский язык, и она может читаться параллельно людьми, которые пытаются владеть двумя языками сразу. Как известно, Олеарий проезжал через Москву, через Московию тогдашнюю, при Алексее Михайловиче и Михаиле Федоровиче, он дважды проезжал через Москву с некоторым интервалом в годах, пытаясь проникнуть в Турцию. Но их, как известно, в Шемахе, бывшей столице, которую потом сменил Баку, не пустили дальше в Турцию, и они возвращались в Москву. И своими впечатлениями о России они обильно делились. Они зарисовывали - книга снабжена огромным количеством гравюр, причем касающихся не только Московии, но и Астраханской губернии и всего, что там было. Они все время зарисовывали. И вот такая вышла книга, достаточно объемная. Здесь же есть путешествие Сигизмунда Герберштейна, здесь же есть масса других путешественников, которые посещали Россию, а из России, как известно, очень многие люди ездили на воды или на отдых, не говоря уже о поездках наследных государей за своими невестами.
Иван Толстой: Еще одна история. Журнал «Столица и усадьба».
«Журнал «Столица и усадьба» вошел в историю русской периодической печати как «журнал красивой жизни», но, пожалуй, более точным его названием было бы «журнал положительных эмоций и хорошего настроения», пропаганда которых заявлялась одной из главных целей нового издания. По крайней, мере так формулировала его задачу редакционная статья в первом номере, поступившая в продажу накануне Рождества 1913 года: «Жизнь полна плохого; печального гораздо больше, чем веселого, но есть же и хорошее, красивое; об этой красивой жизни писать не принято. У нас печатают портрет интересного человека, его дом, его изящные вещи, пишут об укладе его жизни только тогда, когда он умрет, попадет в крушение поезда или в судебный процесс! Еще такое право дает выступление в общественных делах, но не все же интересные люди работают в этой области, есть и другие… Радостного так мало в жизни, что его, казалось бы, надо подчеркивать, как можно больше говорить о нем. Недавнее прошлое усадьбы с ее своеобразной жизни уходит в прошлое. Меняется быстро и жизнь города, многое становится лучше, а иного жаль… Сколько погибло произведений искусства, вдохновения человеческой мысли, благородных традиций, красивой старины в тех старых усадьбах, в домах, даже в отдельных предметах, которые разрушены уже временем или самим человеком. Красивая жизнь доступна не всем, но она все таки существует, она создает те особые ценности, которые станут когда-нибудь общим достоянием. Хотелось бы запечатлеть эти черточки русской жизни в прошлом, рисовать постепенно картину того, что есть сейчас, что осталось, как видоизменяется, подчеркнуть красивое в настоящем».
Дорогая мелованная бумага, цветная иллюстрация на обложке и цветная вклейка внутри, многочисленные фотографии, красивые шрифты, четкая печать, цена - семьдесят пять копеек, вскоре повышенная до рубля (к примеру, иллюстрированный еженедельный «Огонек» стоил тогда 5 копеек). Все говорило о том, что в России появилось не просто новое издание, а издание нового типа – «для избранных». Однако уже первоначально заявленный тираж в 1500 экземпляров (а за три года он вырастет до 20 000) свидетельствовал, что элитарность журнала мнимая: помещая на своих страницах материалы о жизни немногих, он делал их достоянием всех. Нужно ли говорить, что идея такого печатного органа могла прийти лишь в голову человека, который сам приложил немало усилий, чтобы пробиться «в люди», который сам когда-то мечтал о красивой жизни»?! Владимир Пименович Крымов (1878-1968) родился в Витебской губернии в старообрядческой семье среднего достатка, рано лишился отца, жил на мизерном содержании у родни, окончил Двинское реальное училище, затем Московский сельскохозяйственный институт, но аграрием не стал, объяснив это следующим образом: «Сельский хозяин и сельский рабочий работают больше, чем на фабрике, от зари до зари в страду, а доходы сельского хозяйства ничтожны в сравнении с фабриками. Так как я хотел стать богатым, то, окончивши с отличием высшее агрономическое учебное заведение, сразу и навсегда решил не заниматься сельским хозяйством». Устраивая дела родственников-лесопромышленников, несостоявшийся агроном исколесил Сибирь и Южный Урал. Перебрался на Украину. Одно время подвизался в роли коммивояжера: среди прочих товаров торговал автомобильными покрышками. Совершил путешествие по Европе. Начал пробовать себя в литературе. Выпустил книжку рассказов и чуть не попал под суд «за кощунство и порнографию». В 1910 году приехал в Петербург. Познакомился с А.С. Сувориным, получил приглашение работать в «Новом времени» и вскоре стал там не только постоянным автором, но и коммерческим директором. В 1912 году Крымов стал сотрудничать в «Прекрасном далёко» - московском «журнале путешествий, старины и изучения жизни нардов». Именно тогда он принял окончательное решение об издании собственного журнала - дорогого по цене и исполнению, яркого по форме и содержанию, информативного, развлекательного, подчеркнуто аполитичного («без всякой политики, партийности, классовой розни», как заявлялось в программе издания). 4 ноября 1913 года в Канцелярии Санкт-Петербургского градоначальника им было получено разрешение «на выпуск в свет журнала «Столица и усадьба» по следующей программе: 1) очерки современной жизни и прошлого; 2) спорт, охота, балы, приемы; 3) коллекционерство; 4) критика; 5) искусство; 6) хроника; 7) отчеты о новых изданиях, выставках; 8) иллюстрации».
Прошло полтора месяца, и первый номер, отпечатанный на первоклассном оборудовании знаменитого издательство дома «Товарищество Р. Голике и А. Вильборг» оказался в руках читателей. В нем были опубликованы стихи Льва Львовича Толстого, очерк Столыпина об имении Середняково, где бывал Лермонтов, новости дипломатического мира, отчет о вернисаже «Мира искусства», сообщение о 52 новых пиджаках Владимира Дмитриевича Набокова (отца будущего автора «Дара» и «Лолиты»), перечень призеров собачьих выставок, хроника состязаний по спортивной стрельбе, фехтованию и лаун-теннису, а также краткая история танго. Именно эта заметка о модном танце послужила причиной тому, что практически весь тираж только что родившегося журнала пришлось уничтожить.
Эту историю рассказывает в своих воспоминаниях сам Крымов. Для первого номера «Столицы и усадьбы» ему удалось заполучить фотографию «двух красивых барышень» - дочерей сенатора, члена Государственного совета В.Н. Охотникова. Опубликовав фото, Владимир Пименович в подписи указал ,что старшая из сестер прекрасно танцует и даже получила в Париже приз за лучшее исполнение танго. Вышедший номер был разослан подписчикам, в том числе В.Н. Охотникову, которого публикация встревожила: его старшая дочь должна была стать фрейлиной, а все знали, что императрица Александра Федоровна новые танцы не любила «и как-то сказала, что если ее фрейлина вздумает танцевать танго, то будет немедленно лишена придворного звания». Охотников потребовал изъять фотографию, но было поздно – весь тираж уже разослали подписчикам и в книжные магазины. Тогда, по требованию возмущенного отца, Крымов скупил только что напечатанные номера «Столицы и усадьбы». «В течение ближайших дней в Петербурге предлагали по 10 рублей за первое издание номера,- писал он впоследствии. – Думали, что в нем было что-либо невероятное, о нем говорили уже в аристократических клубах и в обществе». Пришлось выпустить второй, а потом и третий «заводы» первого номера, но уже без злополучной фотографии. Эта история создала вокруг журнала небывалый ажиотаж: следующий номер «Столицы и усадьбы» вышел уже с тиражом в шесть тысяч экземпляров.
«Первый успех окрылил меня,- вспоминал Крымов,- я стал платить необычайно высокий гонорар за статьи с правом их сокращать и исправлять, пригласил опытного фотографа и стал посылать его по России снимать старинные усадьбы, их обстановку, отдельные предметы, исторические или художественные, равно как и владельцев этих усадеб». На него работали лучше специалисты: Лукомский писал статьи об архитектуре: барон Врангель и Кондаков - об искусстве и выставках, Столпянский и Гиляровский - о быте, барон Остен-Дризен и Евреинов - о театре, Браудо - об истории музыки, Левинсон - об аукционах. Обложки номеров украшали цветные репродукции картин Добужинского, Бенуа, Коровина, Григорьева, Виноградова, Кустодиева, Сомова и других. Причем Крымов сам выбирал сюжеты картин, никогда не печатал работ печальных ли зловещих, приводящих в уныние. Он же пригласил в журнал инженера Беляева, экспериментировавшего с цветной фотографией, и в №26 впервые в России был опубликован цветной фотопортрет.
Владимир Пименович Крымов оказался не только даровитым журналистом, талантливым организатором, блестящим коммерсантом, но и на редкость проницательным человеком. После Февральской революции, в эпоху всеобщей эйфории и надежд, он перевел все свои капиталы в Швецию, а сам через Японию отправился в долгое кругосветное путешествие, из которого в Россию уже не вернулся. «Столицу и усадьбу» он оставил на попечение одного из постоянных сотрудников - известного пушкиниста Лернера, назначив его исполняющим обязанности главного редактора. «Из России уехал, как только запахло революцией, «когда рябчик в ресторане стал стоить вместо сорока копеек – шестьдесят, что свидетельствовало о том, что в стране неблагополучно»»,- цитировала Крымова Белозерская, жена Михаила Булгакова.
Последний сдвоенный (89/90) номер «Столицы и усадьбы» вышел в сентябре 1917 года. Но еще полгода спустя Владимир Пименович, живший тогда в Иокогаме, будет умолять Лернера «тянуть журнал до последнего», убеждая его: «Такие ценности, как «Столица и усадьба», не уничтожаются… История и искусство будут существовать при любом строе».
Он пережил свой журнал на полвека. Добравшись до Европы, поселился в Берлине. После прихода к власти нацистов переехал в Париж. Писал и издавал книги. Его дом стал одним из центров русской эмигрантской литературы. Его быт был устроен и обеспечен. И все же до конца своих дней он не переставал повторять: «Журнал «Столица и усадьба» - любимое мое детище, погибшее в октябре 1917 года… И ни о чем потерянном я так не жалею, как об этом издании».
Владимир Пименович Крымов умер на своей вилле в Шату, в пригороде Парижа. На закате жизни он говорил: «В юности, в молодости я хотел, чтобы жизнь была прекрасна. Потом примирился на том, чтобы она была только хорошей… А теперь - научили революции и войны - я согласен, чтобы она была только удовлетворительной»…
И третья история - о книге «Остров Сахалин».
«Антон Павлович Чехов пробыл на Сахалине три месяца - с 10 июля по 13 октября 1890 года. Незадолго до поездки, объясняя свое желание увидеть эту каторжную окраину Российской империи, он писал: «Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски: мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников… Сахалин - это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный».
За время, проведенное на острове, Чехов проделал колоссальную работу по переписи и обследованию условий жизни каторжан, заполнил около десяти тысяч статистических карточек. С той поры, по словам самого писателя, в его творчестве «все просахалинено». Результатами этой поездки явились обострения туберкулезного процесса и беспощадная книга путевых заметок - «Остров Сахалин». Ее журнальный вариант был опубликован в 1893-94 годах. В 1901 году исправленный и дополненный текст составил 10-й том 15-томного Собрания сочинений А.П. Чехова, выходившего в издательстве А.Ф. Маркса.
Николай Павлович Смирнов-Сокольский как большую редкость описал имевшиеся у него тома из подносного комплекта марксовского собрания Чехова: «Пять томов в богатых темно-синего сафьяна переплетах, с муаровой подбивкой, изготовленных переплетной А.Ф.Маркса для личной библиотеки Николая II. На верхней крышке переплета - суперэкслибрис: корона и вензель. Много лет тому назад тома эти были приобретены мною в Ленинградском отделении «Международной книги» из разрозненного комплекта Собрания сочинений А.П.Чехова»».
У Смирнова-Сокольского имелись тома 1, 2, 4, 5 и 7. В Хронике представлен принадлежащий к этому же подносному собранию сочинений 10-й том - «Остров Сахалин». Вместе с арестованной семьей императора Николая II он проделал путешествие в ссылку, о чем свидетельствует надпись на заднем форзаце: «Книга эта приехала из Тобольска в 1922 году».
Судьба остальных девяти томов этого уникального собрания сочинений А.П. Чехова неизвестна»
В Библиохронике, как и всегда, приводится фотография внешнего вида книги. Вот том «Остров Сахалин». Действительно, суперэкслибрис: корона и вензель, большое «Н» и латинская цифра «II». И хорошо виден и темно-синий сафьян, и муаровая подбивка.
Алексей Анатольевич Венгеров продолжает.
Анатолий Венгеров: Английский том взят весьма символически… - как немецкий том взят в обложку серого цвета, серых тонов, - он взят в бирюзовую обложку, поскольку Англия относилась к так называемым «талассо-империям». В отличие от «терра-империй», которые расширялись за счет суши, «талассо-империи» расширялись за счет морских владений. Поэтому здесь цвет морской волны выбран в качестве некоего символа. Здесь помещено очень много книг, связанных … Здесь изображены два Биг-Бена. Один - в буквальном смысле Биг-Бен, а второй это фотография Спасских ворот Кремля. И здесь помещены книжки, которые так или иначе могли показывать взаимоотношения России с Англией, а также русскую культуру. Здесь есть книжки, которые попали в Россию с английского языка и были восприняты русским читателем как английская литература. Я не осмеливаюсь называть Шекспира, но все-таки Бернса, Диккенса, замечательных художников английских, типа Гейнсборо, мы узнали путем вот такой диффузии, взаимопроникновения культур. Это, собственно - цель книги, а не показ книг, в которых написано обязательно про Англию. Конечно, здесь есть Боклевская «История цивилизации в Англии», но здесь есть и Керенский, который написал книжку «Гатчина», и который потом, как мы знаем, уехал в США и прожил там до глубокой старости. Здесь есть очень много вещей, связанных с нашим сотрудничеством в Первой и Второй мировых войнах. Например, все книжки посвященные Первой мировой войне, летопись войны, с другой стороны, есть, скажем, переведены на английский язык не сами книжки, а некая выжимка из этих книг, как книги Бориса Григорьева, замечательного художника. Единая европейская цивилизация была всегда подвержена такой, не всегда от нее зависящей, диффузии культур и этого никак нельзя избежать, и это мы хотели показать в книгах. Кандинский, кто он? Россиянин? Немец? Шагал, кто он? Вся эта гигантская послереволюционная волна русской эмиграции в 20-х годах во Франции, очень много народа в Англии. Точно так же к нам проникало очень много вещей, связанных с английской культурой.
Иван Толстой: Алексей Анатольевич, я никогда не поверю, что человек вашей энергии и увлеченности может вот так взять и остановиться. Книг еще очень много, масса историй, судеб, драм. Приоткройте нам, пожалуйста, что-нибудь из будущих замыслов.
Алексей Венгеров: Обилие тем, на мой взгляд, действительно безгранично. Можно рассказывать о судьбах женщин, повлиявших на судьбу страны, на государственное устройство и на историческое развитие страны.
Иван Толстой: Можно рассказывать. А будете? В планах что-то подобное есть?
Алексей Венгеров: По крайней мере, сидит в голове, и даже сидит в некоторых других частях тела, которые продолжают на эту тему собирать материалы и работать. Очень болезненная для меня тема это судьба науки, которая касается всех стран, но, в основном, в Европе это касается и Германии, и России. Это огромное количество ученых, покинувших свои страны по разным причинам. То ли они физически были уничтожены, скажем, как в Советском Союзе Николай Иванович Вавилов, Флоренский или Сикорский, который должен был уехать. По разным причинам, можно придумать много таких причин, но ни к чему хорошему все эти миграции вынужденные не привели.
Иван Толстой: Если можно, в книжный план переведите. Ведь это нужно показать в книгах, правда?
Алексей Венгеров: Это будет показано в книгах, где будут использованы их книги, за их авторством или, в худшем случае, книги об этих людях с изложением их судьбы, и так далее. Третий замысел тоже есть, но он опять печальный. Меня очень занимает статистика войн, которые провела Россия за последние четыре столетия. У меня это дело в томе, который касается науки, будет сопрягаться, потому что там есть книги Циолковского, Королева, Туполева, Коллонтай. Людей, которые сыграли существенную роль и в общественном устройстве страны, в ее движении по каким-то историческим рельсам, и, одновременно, безусловно, выдающиеся бугорки на равнине научного развития человечества. Вот такие затеи и планы есть. Я их тщательно «конспирирую», потому что если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Я не хочу, чтобы он смеялся, я хочу все-таки сделать, а они делаются, собираются эти материалы. Может быть, мы доживем.
Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем программу Библиохроника: Проект продолжается. Первые десять томов красочных и насыщенных историко-культурными сюжетами книг выпущены. Издательство «Русский раритет» свою работу выполнило с честью, но интерес, увлечение, страсть библиофила не умирает. Я желаю всем поколениям венгеровской семьи крепкого здоровья и сил на продолжение замысла. Смысл подвижничества в том, что горит сам факел, а дорогу освещает – нам всем.
