Нынешний январь – время литературных юбилеев: в январе 1891 года родились Осип Мандельштам и Илья Эренбург – 125 лет со дня рождения. Было бы уместно, хотя бы с некоторым запозданием, вспомнить еще одного юбиляра, почти их ровесника – Карела Чапека, которому исполнилось 125 лет годом раньше, в январе 2015-го. Тут возможны некоторые интересные сравнения – не с Мандельштамом, конечно, но с Эренбургом очень соблазнительно сравнить Чапека. Есть и сходство, и отличие, и сходство, пожалуй, пересиливает.
Чапек и Эренбург оба – писатели "легкие", так сказать, не обременительные. Их проза очень далека от традиции реалистического романа, торжествовавшего в 19-м веке. Чапек и Эренбург написали много романов (Эренбург больше, но ведь и жил дольше), но это в сущности не романы, если помнить, что называлось романом в 19-м веке, когда он справлял свои триумфы. Ни у Чапека, ни у Эренбурга нет никакого психологизма, никаких характеров или, тем более, типов. Называется – роман, но это в сущности не романы, если иметь в виду как раз тот самый 19-й век. Это умело сделанные, увлекательные, забавные, вот как раз легкие, даже легковесные тексты, притом что тексты эти, несмотря ни на что, – умные. Всегда можно извлечь из них некое поучение, какая-то мысль точно западает. Кто скажет, что "Хулио Хуренито" или "Война с саламандрами" – пустячок? Отнюдь нет: умно, а пожалуй, и страшновато. В современности или даже в будущем – очень, впрочем, близком, как в "Войне с саламандрами", – обоими писателями открываются сюжеты весьма и весьма устрашающие. Откуда же эта легкость, чтоб не сказать легкомысленность?
Прежде всего нужно указать жанровый источник у обоих писателей. Это газета, тот газетный жанр, который носит название фельетон. Газете не требуется эмоциональной нагрузки, ей достаточно сообщить факт, чтобы заставить задуматься – хотя бы на один, нынешний день. А уж тем более это относится к фельетону, по определению легкому жанру. Можно писать блестящие фельетоны, но романистом не стать. Вспомним такого блестящего фельетониста – Михаила Кольцова. Можно даже остаться в литературе, будучи автором только фельетонов, и это как раз случай Кольцова. Но Эренбург и Чапек стали романистами, причем успешными, широко читаемыми. А Чапек – вообще классиком родной литературы, чего не сказать об Эренбурге.
Дело в том, что литературные формы изнашиваются и перестают восприниматься в их художественном качестве. Так износился традиционный роман 19-го века с его героями, отягощенными нравственными поисками и беспокойной психологией. Да и жизнь вокруг менялась. Важнейший факт, повлиявший не только на литературу, но и на всё искусство двадцатого столетия, – появление машины. Машина повысила скорость всего происходящего. Появилось даже специфически машинное, технологически детерминированное искусство – кинематограф. Это не могло не сказаться на литературе, на том же романе, который в свою очередь "увеличил скорость". И как раз на примере Эренбурга и Чапека можно увидеть это.
О легковесности и кинематографичности Эренбурга писал в свое время Юрий Тынянов, в самом начале двадцатых годов. Стоит процитировать некоторые его высказывания в статье "Литературное сегодня" (1924):
"У нас есть западные романы и один (пока) марсианский. Массовым производством западных романов занят в настоящее время Илья Эренбург. Его роман "Необычайные похождения Хулио Хуренито" имел необычайный успех. Читатель несколько приустал от невероятного количества кровопролитий, совершавшихся во всех повестях и рассказах, от героев, которые думают, думают, думают. Эренбург ослабил нагрузку серьезности, в кровопролитиях у него потекла не кровь, а фельетонные чернила, а из героев он выпотрошил психологию (…) С этими невесомыми героями читатель катился за Эренбургом с места на место и между главами отдыхал на газетной соли".
Очень точно здесь указание именно на газетный генезис Эренбурга. Газета по определению однодневка, то есть, опять же, здесь первоначально значима скорость, газета публикует не психологические трактаты, а хронику, она меняется каждый день, оставаясь все такой же краткой и скоростной.
Характерно, что оба, и Эренбург и Чапек, действительно много и плодотворно работали в газетах. Эренбург начал писать в "Биржевые ведомости" еще в 1916 году, из Парижа посылал в московскую газету хронику воюющей Франции. А Чапек, кажется, вообще не выходил из газеты, чуть ли не всё, им опубликованное, прошло как раз через газету – "Лидови новины", даже романы, за исключением разве что пьес.
Совпадения случались не только жанровые, но и тематические. Тематика тогдашних, двадцатых годов, на которые приходится пик деятельности обоих писателей, определялась эхом только что кончившейся мировой войны, навсегда покончившей с успокоительным мифом о гарантированном прогрессе человечества. Поневоле на будущее приходилось смотреть с некоторым скептицизмом, несмотря на то, что прошедшая война успокоительно трактовалась как последняя – война, которая покончила с войнами. Над европейским сознанием повисла тень апокалипсиса. И неслучайно появляются тогда сочинения в жанре катастрофических утопий. Эренбург и Чапек пишут почти одновременно "Трест ДЕ" и "Фабрика абсолюта" – картину грядущей гибели Европы. Чапек, как автор и человек скорее мягкий и добродушный, пытается сохранить благодушие в поиске благополучных концов. Его сознание, вернее, самый склад его личности влечет к спокойствию, к апологии спокойной культурной жизни в мирной европейской провинции, тянет его к нейтралитету. Чехословакия Чапека – это Швейцария и Голландия, такой она и должна быть, только ей не повезло с соседями даже больше, чем Голландии. При этом сознание Чапека отнюдь не благодушно, он написал, например, "РУР" – фантазию о машинах, поработивших мир. А наиболее мрачная его пьеса – "Из жизни насекомых", тут он почти что мизантроп. Но как характерно, что он надеется все же на хороший конец, пишет к "Насекомым" вариант оптимистического финала, а в "РУРе" рисует, как у машин рождаются эмоции. Похоже, что на эту модель ориентировался Стивен Спилберг в своем фильме "Инопланетянин". Вообще это сочинение Чапека было, пожалуй, наиболее популярным в мире, пьеса шла во всех европейских странах, в СССР ее переделал Алексей Толстой под названием "Бунт машин". И он же "Гиперболоид инженера Гарина" написал в пандан чапековской "Фабрике абсолюта": гибель культурного мира как следствие неосторожного изобретения. Что касается Эренбурга, так он предсказал ни более ни менее как атомную бомбу и даже такую деталь, как применение ее американцами в войне с Японией.
Сознание культурных европейцев Эренбурга и Чапека было сходным, одинаковые темы привлекали их внимание, но оставалось различие темпераментов. Интересно сравнить их путевые очерки. Чапек в этом жанре – благодушный, можно сказать, разомлевший турист, наслаждающийся во всех странах зрелищем обещанных и в самом деле существующих природных и культурных красот. Эренбург в "Визе времени" (сборник его путевых очерков 20-х годов) ни в коем случае не турист, скорее международный аналитик, в любой стране, в любой культурной ситуации готовый заметить ее "слабину".
Резюмировать этот компаративный сюжет можно одной фразой: Эренбург склонен ничего хорошего не ждать, Чапек – не теряет надежды. Тут даже не личностное, а географическое различие: Россия страдает от избытка пространств, маленькая Чехия – от больших и воинственных соседей. Будем надеяться вместе с Чехией и Чапеком: один их сосед надолго, надо думать, навсегда умиротворился, а с другим теперь нет общей границы. Теперь в российском репертуаре роль Чехии играет Украина.
