Все чаще приходит на ум сравнение дня сегодняшнего с 70-ми годами прошлого века. Не с 80-ми, когда брежневский застой приобрел уже карикатурные черты, а именно с 70-ми. В этот период диктат господствующей идеологии стал тотальным – короткая оттепель осталась уже позади. Всякое проявление инакомыслия пресекалось на корню. Конечно, не так, как во времена сталинских репрессий, но все же вполне чувствительно.
В 2015 году в "Новом мире" была опубликована новая документальная повесть писателя и филолога Владимира Новикова "По ту сторону успеха", посвященная лингвисту Михаилу Панову. Ученого принято называть "легендой МГУ". Шутка ли, на его лекции студенты приходили за час до начала, чтобы занять свободное место. Повесть хорошо бы прочитать тем, кто склонен идеализировать этап развитого социализма, кого подводит память об удушающей атмосфере 70-х, а особенно – молодым, чьи головы заморочили "старыми песнями о главном".
Я получила от Владимира Новикова письмо, где есть такие строки:
"Михаил Викторович Панов – не только большой ученый, но и человек драматической судьбы, исключенный из партии (в которую вступил на фронте) и отстраненный от руководства русистикой. Не случись этого в 1971 году, судьба филологической науки была бы иной. А если бы люди, подобные Панову, были востребованы, то и судьба страны могла быть иной. Таков пафос моей новомировской документальной повести".
Повесть "По ту сторону успеха" в аккурат поспела к 95-летию со дня рождения Михаила Панова. Отметили эту дату и в Институте русского языка имени Виноградова, который в свое время Панов вынужден был покинуть не по своей воле. Там состоялась научная конференция памяти ученого. Один из ее участников, руководитель отдела современного русского языка Леонид Крысин согласен с Владимиром Новиковым:
Это не гэбэшник какой-то, а академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР. Он по одному нас вызывал и в буквальном смысле слова допрашивал
– Может быть, последствия не такие глобальные, что вся наука была бы иной, но все-таки: 1971 год, человек в расцвете возрастных сил, творческих сил, каких угодно, и его изгоняют из института. Он ушел в Институт национальных школ Академии педагогических наук. Я поразился, что он и там проявлял себя как настоящий ученый. В соавторстве с Рамазаном Сабаткоевым был написан двухтомный, абсолютно новаторский учебник русского языка для национальных школ. И это несмотря на то, что Панов был полностью лишен профессиональной среды, что для ученого очень важно.
А "ушли" его из института, потому что в 1968 году были гонения на подписантов. Тогда из нашего института вынуждены были уйти – или их уволили – около 15 человек. Это тоже не последние были исследователи. Для маленького института, гуманитарного института Академии наук, очень много, конечно.
– Из-за чего конкретно случился этот разгром? Какие письма подписывали ученые?
– В защиту несправедливо осужденных. Сначала, в 1965 году – в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля. В 1968-м – Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова.
В институт нагрянули всякие комиссии. Был такой известный деятель Михаил Храпченко. Это не гэбэшник какой-то, а академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР. Он по одному нас вызывал и в буквальном смысле слова допрашивал: "Откуда вы все это знаете? Слушаете голоса вражеские?" В частности, меня он именно допрашивал. В результате люди вынуждены были потихоньку уходить. Я еще в 1971 году, когда Михаил Викторович Панов был уволен, работал. А в 1973-м вынужден был уйти и я.
Так вот, Панов написал в ЦК КПСС об этих, с его точки зрения и с нашей точки зрения, безобразиях – гонениях на работников института. Но как раньше жалобы рассматривались? Именно так: на кого жалуешься, к тому и попадает жалоба. Так что из ЦК это спустилось в горком, из горкома в Ленинский райком, а оттуда в наш институт.
– После этого он был исключен из партии?
– Да. Он был исключен из партии и уволен из института. В 1971 году ему был 51 год, это самый расцвет сил для ученого.
– Вы сказали, что Панов написал новаторский учебник по русскому языку, но это все-таки немного другая деятельность – педагогическая.
– Конечно! Это не по его масштабу. Понимаете, он был все-таки прежде всего исследователь. А учебник – это нечто другое. Конечно, он был мастером и в этом, но ему надо было заниматься исследованиями. Он был именно генератором идей, что очень важно. Нетривиальные какие-то предлагал методы.
"Дудеть – дужу" – можно сказать, а "победить – побежу" – нельзя. Система диктует одно, она более последовательна, а норма отсеивает некоторые способы
В частности, с подачи, видимо, верхов была спущена тема "Русский язык и советское общество", приуроченная к 50-летию советской власти. Казалось бы, это будет идеологически насыщенная работа. Тем не менее сначала в соавторстве с Ожеговым они написали проспект этой работы, в 1962 году он был опубликован, а потом он уже подключил всех нас. На эту работу был брошен коллектив. Тема находилась под правительственным контролем. Казалось бы, официальщина такая. Тем не менее Панов превратил ее в интересное, новаторское исследование. Он выдвинул так называемую теорию антиномий. Это противоречия, которые движут развитием языка. Ничего там, ни грамма идеологически-коммунистического не было, а была настоящая наука.
– Я хорошо помню, что на эту тему действительно много чего публиковалось, и сквозной мыслью, магистральной идеей было то, что русский язык – это язык межнационального общения. Имелось в виду, что он – самый главный в Советском Союзе, поскольку объединяет все национальности 15 братских союзных республик. Дальше приводились разного рода примеры. На этом все и заканчивалось.
– Но это же чистая трескотня была! Дружба народов, язык межнационального общения… Там науки никакой не было, была просто публицистика.
– Конечно. А что такое эта идея антиномий Панова?
– Антиномии – это такие противоречия, которые действуют постоянно. Разрешение каждого противоречия между двумя началами то в пользу одного начала, то в пользу другого начала является стимулом развития языка.
Что это за начала такие? К примеру, антиномия системы и нормы. Система – это некая абстракция. Это то, что разрешает язык. То, что в нем заложено, разные способы выражения. Вот по-русски так сказать можно, система разрешает, а иначе какие-то другие способы выражения того же смысла невозможны, система не позволяет.
– И обычные носители языка воспринимают это на интуитивном уровне.
Состав говорящих на литературном языке сильно расширился за счет вовлечения людей, которые плохо владеют литературной нормой, хотя они вошли в публичную жизнь и стали занимать заметные посты
– Да. Когда человек с раннего детства усваивает язык, он усваивает его именно в виде этой системы – системы разрешений и запрещений. Кроме этого, есть норма, которая вот из этих разрешений позволяет что-то отсеивать. Какие-то системные способы она разрешает, вовлекает в оборот, и люди используют это, а другие способы не позволяет. К примеру, глагол "убедить" или глагол "победить" – система вполне позволяет сказать "побежу" и "убежу". Потому что, если мы возьмем другие глаголы такой же структуры – "судить – сужу", "глядеть – гляжу", – там те же согласные в конце корня, победить и убедить, "д" мягкий. Пожалуйста, "дудеть – дужу" – можно сказать, а "победить – побежу" – норма отсеивает это, она говорит, что в языке это не употребляется. Вот система диктует одно, она более последовательна, а норма отсеивает некоторые способы.
В чем проявляется действие антиномии системы и нормы? Бывают периоды в развитии языка, когда норма расшатывается. Она уступает системе. Система навязывает какие-то способы выражения, которые раньше норма запрещала. В 20-е годы прошлого века был именно такой период, когда норма отступала, слабела, и какие-то системные возможности проявлялись с большей силой. Но уже в 30-е годы возникают новые нормативные запреты. Речь становится более правильной, и с другой стороны, более дистиллированной, очищенной, а система отступает.
И вот в разные периоды языка антиномия нормы и системы по-разному разрешается: то в пользу одного начала, то в пользу другого начала. И еще несколько там, пять или шесть у Панова таких основных антиномий было выдвинуто. Он это разработал в виде именно теории антиномий. Эта теория была применена в написании работы "Русский язык и советское общество".
Четыре тома в один год вышло, в 1968 году. Это считалось юбилейным изданием. Поскольку тема называлась "Русский язык и советское общество", некоторые зарубежные лингвисты восприняли этот труд с сомнением и подозрением. Они полагали, что наверняка работа идеологически сильно окрашенная. К примеру, был такой очень известный исследователь, лингвист Александр Васильевич Исаченко. Он еще в 20-е годы эмигрировал на Запад. И он сначала отреагировал именно так, что это заказная, идеологически пропитанная работа. Но вскоре, познакомившись с этой работой, Исаченко понял, что это совсем не так.
– Применима ли эта идея про антиномии к сегодняшнему дню? В частности, можем ли мы говорить, что сейчас норма расшатывается?
Книга была даже утверждена на ученом совете, но вскоре Панова уволили. Этот труд был издан только в 1990 году, и то усилиями его учеников
– Да, наверное, можем. Но, понимаете, тут одной причиной не объяснишь. Нельзя сказать, что это только система побеждает. Мы имеем дело с более сложным процессом. В частности, сам состав говорящих на литературном языке сильно расширился за счет вовлечения людей, которые плохо владеют литературной нормой, хотя они вошли в публичную жизнь и стали занимать какие-то заметные посты. Но по своим языковым навыкам они остались либо носителями жаргона, либо носителями просторечия. И они с собой привносят в литературную норму эти навыки. Но это лишь одна из причин, а их целый комплекс. Как бы то ни было, конечно, традиционная норма сейчас расшатывается.
– Вы уже прочитали повесть Владимира Новикова. На ваш взгляд, она про ученого как частного человека или читатель может составить какое-то представление о Панове как лингвисте?
– И то и другое. Новиков многие годы дружил с Пановым, бывал у него дома и многое запомнил, и очень правильно запомнил. У него в книжке этой нет вранья. Она очень точная. Там и человеческие интересы, и исследовательские приемы хорошо отражены. Правда, Новикову ближе всего не то, о чем я говорил, не та же теория антиномий и другие чисто лингвистические работы, а работы Панова по поэтике.
Из этой книги мы можем узнать, как говорили – подчеркиваю глагол "говорили" – люди, жившие в 18-м веке
Дело в том, что Панов читал лекции в МГУ и в других университетах по истории поэзии 20-го века. После него должен был остаться курс лекций. К сожалению, сейчас его не могут найти. Неизвестно даже, где искать. Между тем было бы очень ценно, если бы этот курс отыскали и издали. Это очень своеобразный курс лекций. Владимир Новиков об этом пишет тоже. Вообще – о способе парадоксального научного мышления Панова. Приводит какие-то его нетривиальные высказывания.
– Почему уже ближе к 90-м годам Панов все-таки не вернулся в большую науку?
– Это не совсем так. Нужно обязательно упомянуть одну замечательную книгу. Панов в 1970 году закончил большое исследование "История русского литературного произношения 18–20-го веков". Книга была даже утверждена на ученом совете Института русского языка, но вскоре Панова уволили. Этот труд был издан только в 1990 году, и то усилиями его учеников.
Из этой книги мы можем узнать, как говорили – подчеркиваю глагол "говорили" – люди, жившие в 18-м веке. Не все люди, конечно, не крестьяне, но Петр Первый, Сумароков, Ломоносов. Каким образом Панов это сделал? Он тщательнейшим образом исследовал все, что от них осталось: какие-то записки, письма, дневники. По этим крупицам он восстанавливал способы говорения. Какие у его героев особенности были. Подчеркну, не то что он сплошь мог описать систему речи Петра или Сумарокова, но все же какие-то особенности. И это очень ценно. Кроме того, он дошел в этой книге до 20-го века. Описывал, в частности, манеру говорить наших старших современников – Реформатского и Ушакова.
– Если мы слушаем старые пластинки, с записями знаменитых актеров или поэтов, допустим, 30-х или 40-х годов прошлого века, то нельзя не заметить, как сильно отличалась речь от привычной нам современной. Но если обратиться к более ранним периодам, если бы была возможность услышать того же Сумарокова, мы бы его вообще на слух не могли воспринимать? Это была совсем другая фонетика?
– Я думаю, что да. По крайней мере, нам бы показалось, что люди говорят странно. Хотя бы потому что у нас речь стала очень ускоренной. Мы редуцируем безударные слоги, а тогда гораздо меньше было редукции.
– То есть люди медленнее говорили?
– Медленнее говорили и более отчетливо произносили безударные слоги. Не так, как сейчас. Сейчас даже у телеведущих съедаются эти безударные, предударные, заударные слоги. А тогда это, думаю, было невозможно.
Вот вы сказали, что не вернулся Михаил Викторович Панов в большую науку. Понимаете, он вернулся к ней в преподавательской деятельности. Все-таки в ней он многое реализовал. Это не было простое повторение того, что он написал раньше, а то, что он хотел сказать сейчас. Это были лекции-исследования. Его курс по истории русской поэзии 20-го века ценен новизной. Даст бог, он будет найден, – говорит Леонид Крысин.
