Холодное зимнее солнце заливает узкую улочку Мясникяна, вся она в ухабах из подтаявшего снега и льда. Капель стучит по деревянным порогам серых одноэтажных домов, мертвые ветки уснувших яблонь тянутся к небу, большинство дверей заперты, лишь у одной на лавочке сидит небритый старик в ватнике и разношенных чунях. Напротив старика зеленые металлические ворота дома 188, на них – массивный латунный замок. Именно здесь жила семья Аветисян, погибшая от рук солдата Валерия Пермякова в ночь с 11 на 12 января 2015 года.

Аветисяны были обычной семьей из обедневшей после распада СССР армянской провинции. До землетрясения 1988 года Сережа Аветисян, гюмриец в неизвестно каком поколении, жил с женой Асмик и четырьмя детьми в квартире в советской девятиэтажке. Гюмри, тогда Ленинакан, был большим промышленным центром: в городе и районе располагались 38 заводов и фабрик. Сережа работал на многочисленных ленинаканских стройках, Асмик воспитывала детей. Во время землетрясения панельный дом Аветисянов рухнул, погиб брат Сережи с молодой женой. Новую квартиру долго не давали, семья переехала в отцовский дом на улицу Мясникяна, его построил еще дед Сережи – то ли до революции, то ли до войны: молодежь теперь и не помнит. Одна дочь вышла замуж и уехала в Ереван, вторая живет с мужем в Гюмри, третья – Аида жила с родителями, а в 2012 году сын Армен привел в дом молодую невестку – Араксию. Через год родилась дочь, которую в честь бабушки назвали Асмик, еще через полтора года – сын, его в честь деда нарекли Сережей. Так и жили на Мясникяна три поколения: дед с бабушкой, незамужняя Аида, сын с невесткой и внуки. Семья Аветисян занимала лишь половину дома, во второй жила другая родственница, Карине, ее отец был братом Сережи.

Небольшие тесные помещения: входим в дом через двустворчатую деревянную дверь с матовыми стеклами в проемах и попадаем на узенькую кухоньку с ковром на стене, угловым диваном и столиком, из нее проходим в залу: большой стол, за которым семья собиралась на праздники, сервант с советскими фарфоровыми сервизами, плазменный телевизор. Дешевая мебель из ДСП, ржавые разводы на потолке, блеклые обои. Посреди залы стоит буржуйка, труба из нее тянется за окно: в Гюмри зимой холодно, местные называют город "армянской Сибирью", в углу – полуторная тахта, на которой спала Аида, у окон искусственная новогодняя елка – так и стоит нарядная с прошлого года. Из залы за занавесками вход в небольшую проходную комнату с деревянной кроватью, на которой спали Сережа и Асмик, а из их комнаты можно попасть в последнюю спальню – здесь жили Армен и Араксия с детьми.

В Гюмри сложно найти семью, в которой хотя бы кто-то из родственников не работает в России – ни одну из тех 38 фабрик не восстановили. В России работал и Сережа Аветисян: как рассказал муж одной из его дочерей Артур Коштуян, у Сережи был друг в Анапе, фермер, после распада Союза Сережа каждый год ездил к нему. Уезжал в марте, возвращался под Новый год, занимался все тем же – ремонтом, строительством. В 2014-м тоже вернулся в Гюмри 11 декабря. Его сын Армен сперва работал в Гюмри, в ресторане "Еразанк" ("Мечта") – помогал с мелким ремонтом, но в последние годы тоже стал уезжать за границу – в Ростов-на-Дону. Женщины оставались дома, только Аида работала в свадебном салоне "Валентин", что в центре города, рядом с рынком.

Директор салона, Екатерина, вспоминает Аиду как покладистую, ответственную работницу, с которой они бок о бок провели семь лет. "Она была очень хорошим дизайнером, – говорит Екатерина. – Много всего придумывала. Украшения на стол, свечи, посуду, букеты, все делала.

Клиенты ее любили", – вздыхает Екатерина и вытаскивает из-под прилавка альбомы с фотографиями Аидиных работ: несколько вычурные, как любят в Армении, композиции из конфет Ferrero Rocher и Rafaello, что украшали праздничные столы гюмрийских невест. "Она была хорошая… Хорошая… Ничего не могу про нее больше сказать", – говорит Екатерина. То же и с другими Аветисянами: ничего особенного – жили, работали, любили друг друга, гуляли в праздники, болели, выздоравливали, рожали детей, смотрели телевизор. Ничего необычного. Все как у всех.

Валерий Пермяков родился в 1996 году в Чите, его мать вышла замуж и уехала за 350 километров от Читы в город Балей. Рос Валерий с отчимом, тремя сводными и родным братом. Отец занимался ремонтом холодильников, а параллельно с этим был пастором в церкви "Вера. Надежда. Любовь", мать, домохозяйка, состояла в той же церкви. По словам отчима, Павла Пермякова, Валера не имел ничего против воинской службы. В мае 2014 года его призвали в читинскую часть 21250, где он получил специальность механика-водителя танка. 20 ноября 2014 года Пермякова перевели в первую танковую роту, в/ч 04436 102-й российской базы в Гюмри. Как показал на допросах командир Пермякова старший лейтенант Никишин (запись имеется в распоряжении редакции), во время службы Пермяков ничем не выделялся, взысканий или награждений не имел, на службу или неуставные отношения не жаловался, вообще не подавал никаких поводов для тревоги.

Надо отметить, что воинская часть, в которой служил Пермяков, как и многие российские базы за границей, находится под особым контролем командования. Военнослужащие, которые сюда направляются, проходят особый контроль (согласно неписаным правилам министерства обороны, в частях за границей не должны служить граждане, родственники которых осуждены за тяжкие или особо тяжкие преступления, хотя, по сообщениям СМИ, старший брат Пермякова был осужден за убийство или попытку убийства), в самой же части строго следят за отношениями между военнослужащими. Как рассказал РС служивший здесь в 2014 году Иван Шевкунов, перед отбоем личный состав ежедневно проходит телесный осмотр, малейший синяк – повод для объяснительной, а за нарушение устава строго наказывают как солдат, так и офицеров.

Под старый Новый год Пермякова назначили в караул на пост рядом с Красной (или Малой) крепостью, как тут называют одно из фортификационных сооружений XIX века. Согласно уставу, караульный должен каждые 15 минут докладывать обстановку на посту, и в первую смену, с 18 до 21 часа, Пермяков исправно выполнял свои обязанности – по показаниям старшего лейтенанта Никишина. Но вот во вторую смену, которая попала на промежуток с часа до трех ночи, Пермяков пропал – примерно с двух до половины третьего. Он перепилил штык-ножом проволочное ограждение, снял бронежилет и каску, аккуратно сложив их на посту, и покинул часть, прихватив с собой автомат АКС-74, два магазина с 60 патронами и нож. Его кинулись искать, следы на снегу вели в сторону города, но вокруг части фонарей мало, так что первоначальные поиски результатов не принесли.

Как показал потом при задержании Пермяков, он затосковал по дому, решил сбежать из части, пересечь армяно-турецкую границу, продать в Турции автомат, а потом нелегально вернуться в Россию и скрываться в тайге рядом с домом. Вот только вместо того, чтобы направиться к границе, он почему-то пошел в город, пересек его (по некоторым данным, на такси) и рано утром попал на улицу Мясникяна, что в 6 километрах от части. По словам самого Пермякова, ему захотелось пить, поэтому он зашел в открытые ворота (здесь вообще не принято запираться), подошел к дому, разбил стекло, сломал замок и зашел на кухню. Ему бы напиться и уйти, тем более что кран был прямо перед ним, но он пошел дальше и расстрелял из автомата спящую в углу 35-летнюю Аиду. Затем он направился в спальню 53-летнего Сережи и 51-летней Асмик, Сережа попытался вырвать у него автомат, Пермяков ударил его прикладом в висок и расстрелял вместе с женой. Зайдя в соседнюю комнату, он застрелил вскочившего с постели 33-летнего Армена, его 24-летнюю жену Араксию и двухлетнюю дочь. Оставался еще кричащий шестимесячный Сережа, который лежал рядом с мертвой матерью, но тут автомат 1982 года выпуска заклинило, и Пермяков семь раз всадил в грудь младенца штык-нож. Как оказалось потом, не убил – жизненно важные органы затронуты не были, врачи неделю боролись за жизнь ребенка, но из-за потери крови и переохлаждения 19 января он умер в больнице.

По словам Пермякова, изначально он не собирался никого убивать, просто испугался, что Аветисяны начнут шуметь и сдадут его российским военным. Из 60 патронов Пермяков расстрелял 23, остальное бросил в доме. Все произошло очень быстро. Как рассказала мне спавшая за стеной Карине, она услышала шум, проснулась, но подумала, что это землетрясение. Карине вышла на улицу, осмотрелась, все было тихо, и женщина вернулась домой, а утром спокойно ушла на работу, не подозревая, что смерть ходила так близко. Пермяков же тем временем переоделся в гражданскую одежду, взял три мобильных телефона и 6000 драм (около $12), бросил оружие и был таков. В ночь с 13 на 14 января его задержали российские пограничники при попытке пересечения границы рядом с селом Баяндур – в 12 километрах от дома Аветисянов. По словам местных жителей, Пермяков пытался пролезть под колючей проволокой, но сработала сигнализация, он затаился, но военные вытащили его из-под ограждения.

Первыми тела обнаружила Рита, сестра Асмик Аветисян: пришла около полудня "попить кофейку". "Я зашла, увидела Аиду, все было в крови, я решила, что взорвался газ,– рассказывает Рита, сбиваясь и вытирая слезы. – Пошла в другую комнату, там сестра с мужем… И дальше... Армен в пижаме лежал на полу. Я выбежала на улицу, стала орать, кричать, побежала обратно в дом, я уверена была, что это газ. У меня не было ни мобильника, ничего, девочка из соседнего магазина позвонила в скорую, приехали врачи, милиция, и тогда только мне сказали, что не газ, а что их расстреляли. Тогда я заметила на полу пули и еще магазин на столе. Я до конца не верила: кто мог их убить? Они никому никогда плохого не делали, жили небогато, ни с кем не ссорились!"

Год спустя многочисленные родственники Аветисянов собрались в Гюмри на поминки: приехали из Еревана, Ростова, Краснодара. Женщины в шубах и в куртках с отороченными мехом капюшонами ухватились за решетку, которой закрыт теперь вход в дом, голосят, оплакивают своих мертвых, как оплакивали и в прошлом году, и сто, и тысячу лет назад. Суровые мужчины стоят кругом, здороваются за руку, обнимаются, прикладываются щека к щеке, углы губ опущены, глаза строгие, траурные. Детей нет, их в Армении на такие мероприятия не приводят. Одной из дочерей Сережи и Асмик становится плохо, она садится на крыльцо, ей в рот пихают снег, чтобы пришла в себя. "Вах, ва-а-ах", – рыдают родственницы. "Это мама невестки, Араксии", – поясняет одна из местных журналисток, показывая на седую женщину в черном полушубке. Артур открывает дверь, но кроме журналистов внутрь почти никто не заходит: слишком тяжело смотреть на выставленные на кухне портреты погибших. Плач тем временем закончился, сестра Асмик Марьям экспрессивно говорит по-армянски на камеры, заявляя, что ни один из родственников на суд не пойдет: "Почему мы должны идти на российскую базу?! У нас в Гюмри есть суд! – гневно кричит она. – Вы передайте, я хочу сказать… – говорит она по-русски корреспонденту Радио Свобода. – Я хочу попросить президента Путина: пусть он отдаст Пермякова нам, и мы будем его судить!"

12 августа 2015 года гарнизонный суд 102-й базы признал Пермякова виновным в дезертирстве, хищении и незаконном ношении оружия, приговорив его к 10 годам лишения свободы. Дело об убийстве Аветисянов и незаконной попытке пересечения границы было выделено в отдельное производство, изначально и его должен был рассматривать российский суд, однако армянская сторона настояла на том, что Пермякова должны судить по армянским законам: ведь преступление было совершено на территории Армении и против граждан этой страны. Процесс начался 18 декабря, но был перенесен на месяц, правда, проходит он на территории все той же 102-й базы, что и вызывает недовольство общественности. По словам местных журналистов, первое заседание проходило в таком маленьком помещении, что даже для защитников там не было места, к тому же на процессе присутствовали российские военные. Адвокаты потерпевших выступили против, но судья отказался удалить военных из зала. Родственники же не верят ни результатам следствия, ни суду: "Почему вы уверены в том, что он там был один? – кричит Марьям. – Мы думаем, что он там был не один! Что были и другие русские, и армяне были. Может, Пермяков этот вообще не виноват. Мы хотим знать правду, а какую правду мы можем узнать, если его держат в русской тюрьме, а судья советуется с русскими военными?!"

Недоверие к следствию – и русскому, и армянскому – одна из основных проблем процесса Пермякова, – пояснил Радио Свобода член совета старейшин города Гюмри Левон Барсегян. "С самого начала имели место нарушения законодательства Армении и соглашения между Россией и Арменией относительно российской базы", – говорит Левон. По существующим договоренностям, если российские пограничники задерживают кого-то при попытке пересечь границу до колючей проволоки, они должны передать нарушителя армянской полиции – для установления личности. Если же беглец пойман в двухкилометровой зоне между колючей проволокой и пограничной рекой Ахурян, то Службе национальной безопасности Армении. "Человек, которого они задержали, был без документов и в гражданской одежде, он, может, и представился Пермяковым, но не было понятно, кто он такой, никто не имел права забирать его в российскую воинскую часть. А до этого российские военные целый день с оружием производили розыск по всему городу – это прямое нарушение суверенитета Армении", – поясняет Левон Барсегян.

Вызывает раздражение и то, что все время после ареста Пермяков содержался на гауптвахте 102-й базы: "База располагается на территории Армении, это не территория РФ, это не посольство. А наша прокуратура не предприняла никаких действий, чтобы арестовать Пермякова, то есть они попросту отказались от нашего суверенитета", – говорит Левон Барсегян. По его словам, несмотря на то что армянские специалисты принимали участие в следственных действиях, доминирующей стороной были российские следователи и российские эксперты: из 72 томов уголовного дела Пермякова армянской стороне были переданы лишь девять – те, что касались непосредственно расстрела Аветисянов. "Ко всему этому очень много вопросов. Непонятно, один он совершил это преступление или нет. Неясен мотив – зачем было убивать всю семью? Почему он зашел именно в этот дом? Там по дороге полно магазинов и ларьков, где можно разбить витрину и напиться, если так его замучила жажда. Почему он оставил автомат в доме и даже штык-нож не взял? Он же знал, что на границе проволока, ее надо будет чем-то перерезать… Непонятно, почему он сбежал из части: обижали его там, били? Что там вообще на базе происходит? – перечисляет Левон вопросы к следствию и суду. – Есть ощущение, что его не отдают армянскому правосудию, чтобы он не рассказал лишнего про российскую базу. Была какая-то информация о возможных хищениях, о финансовых махинациях, возможно, российское Минобороны не хочет, чтобы всплыли такие факты".

При этом, по словам Левона, и ему, и многим другим общественным деятелям все равно, где Пермяков будет отбывать наказание (и по армянскому, и по российскому УК ему грозит пожизненное заключение), главное – узнать истину: что же произошло год назад на улице Мясникяна. "Пока что мы видим феодально-вассальные отношения, когда армянские власти и не пытаются защищать своих граждан даже в случаях, когда нет никакой политики. Им и звонка из Москвы не надо, они сами знают, где прогнуться".

Кладбище Ширак раскинулось у подножия выстеленных снегом холмов. Чуть выше – безымянные кресты с номерами, под ними лежат неопознанные жертвы землетрясения, ниже – могилы жителей Ширакского района: гранитные плиты с выгравированными фотографиями, иногда в полный рост. Вот местный бонвиван стоит вальяжно с сигарой и с бокалом виски, вот другой улыбающийся усач держит в руках голубку, рядом с ним пусто: умер молодым, так и оставили место для родственников.

Аветисяны похоронены прямо у входа, на высоком месте, откуда открывается вид на горы и долину. Посередине гранитный крест, слева от него Сережа, Асмик и Аида, справа – семья Армена. Могилы выложены белыми и красными гвоздиками, игрушки лежат рядом с фотографиями детей, кто-то из родственников кладет на гранит шоколадного Санта-Клауса. Здесь тоже по заведенному обычаю сперва голосят женщины, потом к могилам поднимаются священники, начинается заупокойный молебен. Пронзительно поют армянские пастыри, дымят кадилом, поминают души невинно убиенных. Притихли на время родственницы, но только закончились молитвы, снова начинают плакать: "Вах, ва-а-ах, ох, больно мне больно, маленький ты мой, маленькая ты моя, ох, больно мне!"

Трагедия семьи Аветисян – не первый инцидент с российскими военнослужащими. Так, в 1999 году двое нетрезвых солдат открыли стрельбу на рынке, убив двоих и ранив девятерых человек. А в 2013 году двое армянских подростков подорвались на российском полигоне, который не убрали после испытаний: по периметру полигона не было ни ограждений, ни предупреждающих знаков. Однако несмотря на это кажется, что среди жителей Гюмри пока нет сильных антироссийских настроений. Из десятка опрошенных на улице гюмрийцев лишь один, 25-летний Гор, сказал, что российским солдатам лучше было бы вернуться домой, а Армении самой заняться охраной своих границ. В массовое движение против российского присутствия не верят и опрошенные Радио Свобода эксперты: Армен Нарсисян, один из активистов, собравших в январе 2015 года более 10 тысяч подписей за передачу дела Пермякова армянской стороне, сказал, что выступает за то, чтобы на базе в Гюмри служили только военнослужащие-контрактники, но никто и не думает требовать ее закрытия. Даже среди родственников погибших мнения разделились. Артур Коштуян сам служил в погранвойсках в 2003–2005 годах: "Я думаю, что командиры не виноваты. Если бы они знали, что Пермяков может такое совершить, разве они дали бы ему оружие? – рассуждает Артур. – Нам нужна эта база: если не будет русских, турки могут зайти сюда в любой момент, у Армении нет такой сильной армии, чтобы обороняться". "Мне эти солдаты не нужны, пусть убираются", – не соглашается с ним Владимир, сын Марьям и племянник погибшей Асмик.

Исполнился год со дня убийства в армянском городе Гюмри семьи Аветисян - семи человек, включая двух малолетних детей. В преступлении обвиняется бывший военнослужащий 102-й российской военной базы Валерий Пермяков. Родственники убитых говорят, что истинные обстоятельства преступления так и не выявлены.

Многие, впрочем, говорят, что если против базы большого общественного движения ожидать пока не приходится, то вот отношение к российскому солдату изменилось. "Я живу в 500 метрах от КПП, – рассказывает 50-летний Багаршак. – У меня отец специально посадил пять яблонь возле ограды – для русских солдат. Они иногда спрашивают: дед, можно яблочко, я говорю: ветки только не ломай, а так рви, для вас посажено. Но теперь мне страшно. Я жену и детей одних вечером не оставляю и в гости не хожу, нет больше доверия". "У нас вообще часто бывало, что русские солдаты уходили в самоволку, их искали, а они просились к местным пересидеть, – говорит отец Ншан, священник церкви Св. Григория Просветителя, который только что читал молебен. – Их всегда укрывали, кормили, сигареты давали… Русский солдат – это было святое. Теперь это не так. Люди опасаются".

Пока мы разговариваем с отцом Ншаном, который примирительно сообщает, что он тоже наполовину русский, у могил снова движение. Почти все выходят с кладбища, и лишь мать Араксии обнимает холодный гранит и причитает: "Вах, ва-а-ах, маленькая моя!" Для нее точно русский солдат навсегда утратил образ защитника.