Сочинский гражданский активист Давид Хаким не так хорошо известен, как его друзья и соратники Евгений Витишко и Сурен Газарян. Он – обыкновенный житель российского нестоличного города, не пожелавший мириться с ложью телепропаганды, занявшийся протестной деятельностью и оказавшийся под прессом правоохранительных органов. Он был единственным человеком, вышедшим с одиночным пикетом непосредственно во время Олимпиады – прямо перед олимпийскими кольцами. Он обратился за политическим убежищем в Европе, прошел через малоприятный опыт лагерей беженцев, недоверия и безразличия, но его история закончилась благополучно. Сегодня Хаким живет в Мадриде, делает настенные росписи и учится на веб-программиста. На прошлой неделе он получил статус политического беженца в Испании.

В интервью Радио Свобода Давид Хаким рассказал, как пришел к протестной деятельности из-за Бориса Немцова, как хотел приковать себя к скале рядом с Прометеем, как уехал из России, не надеясь вернуться, какие наказания приняты в лагере беженцев в Нидерландах и почему мигранты в Испании не интересуются воровством.

– Как ты пришел к протестной деятельности?

– В 2008 году в Сочи приехал со своей командой Борис Немцов, он участвовал в мэрских выборах. Я в то время еще смотрел телевидение – просто дома стоял телевизор. И я увидел, как работает пропаганда: с утра до вчера крутили программы о том, какой плохой Немцов, как он развалил всю Россию. И мне стало странно: с какого перепугу целый день рассказывать про одного человека? До этого я уже читал какие-то блоги – Навального, Яшина, Каспарова, но после этого полез разбираться глубже и понял, что власти нам врут, что что-то не так, что, наверное, нужно что-то менять. Но сама протестная деятельность: организация митингов, пикеты и так далее – это началось уже в 2011 году, после выборов в Думу. Мои друзья, да и все вокруг меня голосовали не за "Единую Россию", а результаты были совершенно другими. Внутри появился очень сильный протест: как так, у людей, наконец, появилось желание пойти на выборы, выбрать нормальную власть, а нынешняя власть не хочет уходить, она хочет дальше нас грабить, навязывая нам свои чокнутые законы. Мы решили выйти на протест, и в ночь перед митингом мне с моей тогдашней девушкой пришла идея распечатать наклейки “Украли голос”, чтобы наклеивать на рот. И мы на митинге раздали около 200 наклеек, люди охотно брали и наклеивали, и это было очень круто – как мне рассказывали опытные активисты, в Сочи много лет не было таких больших протестов. И уже тогда полиция задержала несколько человек. После этого мы начали активно организовывать митинги, стараясь идти в ногу с Москвой. Тогда ведь одновременно с каждым московским митингом в знак солидарности проходили митинги и в регионах.

– Впрочем, намного менее масштабные.

– Конечно. В Сочи больше всего людей было на митинге после президентских выборов, в мае 2012 года – примерно 350 человек. Но для Сочи, где население 400 тысяч, это тоже немало. Толпа людей, перепуганная полиция. Какие-то появились люди в штатском – выглядят как “эшники”, одеты как “эшники”, стоят с камерами и снимают. Мы бегали за агитматериалами в машину, они бегали за нами. Я подходил к полиции – они говорили: Давид, да ты не парься, ты успокойся, мы тебя знаем, какие проблемы? А проблема была: за тобой ходят люди с камерой и следят.

– Расскажи про твою самую известную акцию: во время Олимпиады ты был единственным, кто вышел с одиночным пикетом.

– Ну не совсем единственный на самом деле, был еще европеец, ЛГБТ-активист, который вышел с радужным флагом, его задержали, конечно. Но у меня был единственный пикет на политическую тему. Как раз пришла информация, что Витишко действительно закрывают. До этого у него был условный срок, потом его обвинили, что он матерился на улице, посадили на 15 суток, а потом закрыли окончательно. И я нарисовал большой плакат, написал “Свободу Евгению Витишко, политическому узнику”, и там был нарисован олимпийский мишка с наручниками и олимпийские кольца из колючей проволоки. Мы договаривались с адвокатом, что на пикете будут присутствовать какие-то СМИ – понятно, что хотелось публичности, чтобы люди узнали о Витишко. И действительно, журналисты пришли, я сразу подозревал, что и менты будут в курсе, как-то они должны были узнать, все-таки работа такая, как-никак. Я решил подъехать на велосипеде, чтобы по дороге не задержали, встаю, раскрываю плакат, и действительно, буквально через минуту подходят полицейские – сверните, ваши действия незаконны. Я отвечаю, что есть Конституция, есть федеральный закон, который позволяет мне это делать, они не знают, что на это ответить, один из офицеров полиции стал при мне листать книжку с федеральным законом, искать, что мне предъявить. В итоге так ничего и не придумали, повели меня в здание администрации, там как раз есть отдел полиции.

– А ты с пикетом встал прямо перед администрацией?

– Да, на центральной площади, как раз возле олимпийских колец. И в участке они долго думали, звонили куда-то, пытались придумать, что бы мне вменить. Потом повезли в центральный отдел полиции. Я все это время был с адвокатом, Сашей Попковым, и нас вместе отвели в кабинет к начальнику полиции Сочи. Адвокат сразу включил микрофон, и начальник, не дурак, очень нежным тоном с нами разговаривал. Я объяснил, что моего друга посадили ни за что, поэтому я и протестую. Нас отвезли в центральный суд, там меня рассматривать отказались, тогда отвезли в районный суд, там мне судья присудила 35 часов исправительных работ. Позже уже мы это решение оспорили, центральный суд заменил работы на штраф 25 тысяч рублей.

– Какая-то суета, такое ощущение, что никто особенно не понимал, что с тобой делать, а сверху молчали.

– Когда только проходили первые большие митинги, тогда точно была какая-то растерянность, видимо, не было прямых указаний, что делать. Но после этого, на сочинских форумах, где мы писали о наших акциях и рассказывали вообще людям, что происходит и что с этим делать, стали появляться сообщения вроде "ну все, вы проиграли, ребят, и дальше – ну, вы понимаете, что с вами будет".

– Анонимные сообщения?

– Да, конечно. И стали происходить такие странные вещи, когда меня увозили по якобы какой-то ориентировке на человека, который украл какой-то телефон, возили в полицейский участок и держали там несколько часов, типа для выяснения. Когда я просил показать ориентировку, мне говорили: совпадает имя. Я просил показать имя, а там было похожее, но другое, какой-нибудь Хоаким. Или еще такая стратегия была: в день митинга стали поступать беспрерывные звонки, мы не могли связаться друг с другом. Постоянно звонок идет, ты сбрасываешь – он опять идет. Стали туда тоже приходить какие-то сообщения анонимные. Вот у меня было такое сообщение, что типа если ты выйдешь – повесим тебя за кишки.

– Ого.

– Да. Я показывал это полиции потом уже на митинге. Ну, они мне говорят: если хочешь – поехали с нами в полицейский участок, ты нам все объяснишь. Но у меня к ним, конечно, не было доверия, я никуда не поехал и заявление не написал, хотя, может быть, и стоило бы тоже.

– Когда ты понял, что из Сочи надо уезжать, что все это плохо кончится?

– В последний день Олимпиады мы с одной из сочинских активисток, Ольгой Носковец, решили провести одну акцию. У нас есть гора, где стоит скульптура Прометея, прикованного цепями. И вот мы решили приковаться тоже цепями к этому Прометею в знак поддержки узников – думаю, символично было бы, да? Мы обо всем договаривались по скайпу, телефонами вообще не пользовались. И вот я приехал на остановку, жду Олю, она должна была приехать минут через пять или десять, ко мне подходят несколько сотрудников полиции, просят показать документы. Я им показываю из рук паспорт. Вокруг не было людей, поэтому они стали себя вести так немножко распущенно, стали паспорт вырывать из рук. Я говорю: почему я должен вам его отдавать? Вот, вы можете прочитать, пожалуйста, из моих рук, все и так видно. Потом я решил позвонить адвокату, говорю: можно я позвоню, вы меня задерживаете, я не понимаю, что происходит, и хочу связаться с моим защитником. Они стали выбивать у меня из рук телефон, взяли за руки, повели в полицейскую машину. По дороге я стал кричать "ваши действия незаконны", потому что я вообще ничего не нарушал в тот момент. Посадили меня в машину, а там, я смотрю, лежит такой листок, на котором написано от руки: “Давид Хаким, Ольга Носковец”. То есть у них была информация, что мы должны приехать в такое-то место провести акцию. Буквально через 5 минут приезжает Ольга, ее тоже задерживают уже другие полицейские. Сначала нас продержали двое суток в полицейском участке в одиночных камерах – без света, без еды вообще. Потом пришли наши знакомые и защитники, я написал заявление, что нас не кормят, как к нам относятся и так далее. Менты нам принесли коробку с ментовской вот этой едой – галеты, чай, такого вот плана. И после двух суток в камере суд мне вынес решение – четверо суток ареста, остальные двое суток я провел уже в общей камере...

– А в чем же была твоя вина?

– Основание было – неповиновение законным действиям сотрудников полиции. Собственно, такое основание почти всегда используется для активистов. Был один свидетель из магазина, который находится недалеко от полицейского участка, и этот свидетель, вроде бы продавщица, заявила, что якобы я очень громко кричал. Ну, я действительно кричал “ваши действия незаконны”. А она сказала на суде: громко кричал какие-то вещи, я не разобрала. И когда уже на оставшиеся двое суток меня отвезли в обезьянник, меня вызывал заместитель этого СИЗО для разговора. И когда мы были наедине, он меня спросил, устраивает ли меня камера, все ли в порядке. Я ответил, что в принципе все нормально. А потом уже, в последний день, день моего выхода, меня опять вызывали к нему в кабинет, где уже сидел он и еще четверо людей в штатском, которые стали со мной вести разговоры, что мне за это всё платят, что я не патриот, что я урод, который хочет разрушить нашу страну, и все в этом духе. И прозвучала фраза, что, друг наш, если ты будешь продолжать свой протест, если ты будешь продолжать вот эти все акции, то есть мы еще раз увидим, что ты где-то в городе что-то организуешь, ты будешь у нас. Они не представились. Ребята в штатском, такие здоровые чуваки, лет по 35. И после этого меня отпустили. Тогда уже стало понятно, что, скорее всего, если действительно продолжать протестную деятельность, могут посадить. Подбросить что-нибудь, да мало ли у них вариантов.

– Это и была последняя капля?

– Понимаешь, Олимпиада-то уже кончилась, и стройка закончилась, и для жителей Сочи стало резко меньше дискомфорта, люди потеряли такой ярый интерес к политике и протестам. И мне тогда в кабинете намекнули: тебя посадят – никто и не заметит. И это действительно было похоже на правду. А потом в следующие несколько месяцев... Была такая ситуация, мне мама рассказывала: когда я выезжал на велосипеде из дома, она видела, как какие-то люди резко сели в машину и поехали за мной. То есть была какая-то слежка, это очень пугало. А потом я как-то пришел домой, это где-то было в обед. А возле дома меня ждут несколько человек. Один из них представляется, что якобы он из военкомата, а другой, опять же, такой типичный "эшник" (Сотрудник "Центра Э" по борьбе с экстремизмом. – РС) – молодой парень, лет 25, наверное, в цивильном костюме. И они сначала просто предлагали проехать, а потом уже стали хватать за руки. И мама моя увидела все это дело, выбежала на улицу. У нее была настоящая истерика: “Вы что делаете, пошли вон отсюда, пошли вообще вон отсюда”. И они ушли, но сказали: мы еще придем. И вот после этого я уже через день или на следующий день даже, точно сейчас не вспомню, уехал в Москву. Никаких планов не было, у меня там просто был друг, у которого я в первое время остался на несколько недель, потом я остался у другого друга на еще более длительный срок.

– Ты не думал, что за тобой и в Москве будут следить?

– Во-первых, я не особо афишировал, что я уехал в Москву. Потом, я старался особо не участвовать в каких-то таких протестных действиях, я как бы немножко лег на дно. У меня не было загранника, и надо было его получить.

– То есть в Москву ты поехал уже с мыслью перебираться в Европу и просить политического убежища?

– Да, я поехал уже с этими мыслями. И из Москвы подал заявку на заграничный паспорт через интернет. И я его ждал пять месяцев. И когда пришло сообщение, поехал в Сочи его забрать.

– И тебе дали его без справки из военкомата?

– Да, вопросов не было.

– Может, там были даже рады, что ты решил уехать?

– Может быть, так, а может быть, это просто несовершенство системы. Я знаю случаи, когда людей с уголовным делом спокойно выпускали в аэропорту в Европу. Может, какие-то базы не успевают обновиться, они ведь у всех разные – у ФМС, у полиции. А может быть, действительно, власти решили, что им выгодно, если ты уезжаешь и прекращаешь в России делать какую-то деятельность.

– Ты получил испанскую визу, а поехал в Голландию. Почему?

– У меня на руках был новый, совершенно чистый заграничный паспорт. Была вероятность, что если я пойду просить визу в Голландию, может быть отказ, и следующую визу я смогу просить далеко не сразу. А время шло, я не мог официально устроиться на работу, чтобы информация не прошла в полицейские базы, что я сижу в Москве.

– Чтобы вся эта машина не успела тебя обнаружить.

– Да. Эти пять месяцев в Москве я ждал загранпаспорта, и был риск, что за это время меня могут задержать. И когда загранпаспорт оказался у меня, дальше испытывать судьбу не хотелось. Друзья мне говорили, что особых сложностей в получении испанской визы нет, она выдается без проблем. И действительно, мне выдали без проблем визу на полгода, с которой я полетел в Голландию.

– Почему именно в Голландию? Ты знал, что там лучше условия для политических беженцев? Или тебе просто страна нравилась?

– Не сказал бы, что условия лучше, не в этом было дело. Но мне нравилось все, что я слышал о Голландии: либеральное отношение к людям, свобода в стране. Тогда мне так казалось, сейчас мое мнение немного изменилось, хотя это действительно одна из самых свободных, наверное, стран в Европе. Кроме того, у меня были друзья в Голландии. Ну, не совсем мои друзья, а друзья моих друзей, но они могли в первое время как-то меня поддержать морально. Когда ты в чужой стране остаешься, когда ты просишь убежища, когда ты понимаешь, что уже назад дороги нет, когда ты понимаешь, что ты своих друзей не увидишь долгое время, нужна какая-то поддержка, моральная хотя бы.

– На тот момент ты ведь ни разу не был в Европе?

– Не был, только один раз во Львове. Да у меня и загранпаспорта не было.

– И вот ты прилетел рейсом Москва – Амстердам.

– Да, я прилетел, на контроле меня остановили минут на 15, потому что у меня была испанская виза, а я прилетел в Голландию – это было немножко для них странно. Но в итоге пропустили. Был очень важный момент, я знал, что существует Дублинское соглашение, согласно которому тебя могут отправить просить убежище в ту страну, которая тебе выдала визу. Кроме того, я мог сдаться прямо в аэропорту, и тогда они должны были бы меня рассмотреть и вынести решение уже на территории Голландии. Но если бы я попросил убежища в аэропорту, меня бы, грубо говоря, арестовали на два месяца. Прямо в аэропорту Амстердама, в Схипхоле, есть закрытый лагерь беженцев, который ты не можешь вообще покидать. И мне пришлось бы около двух месяцев сидеть в этом лагере, как в тюрьме. Естественно, я уехал из одной тюрьмы и не хотел сразу же попадать в другую. Поэтому я решил просить убежища уже в офисе.

– У тебя были инструкции, что делать, куда идти?

– Да, меня консультировали адвокаты, они мне все объяснили. Словом, я переночевал одну ночь в хостеле и на следующее утро поехал на поезде в городок Тер-Апель, там находится единственный в Голландии офис по первоначальной регистрации беженцев. Я когда вышел из поезда, немного опешил: от станции куда-то через поле идет дорожка, тебе нужно по ней идти 20 минут до офиса, и по этому полю идут вереницей люди, беженцы. Я себе все немножко не так, конечно, представлял. И вот в этом офисе я написал заявление о прошении убежища, нас закрыли в специальном помещении, где есть туалеты, есть бесплатные кофе, чай, бутерброды, но ты оттуда не можешь выходить. Ты сидишь в компании из примерно 30 человек, около шести-семи часов в помещении. Потом нас отвезли поспать в какой-то барак, где просто рядом стоят кровати. На следующий день опять привезли в то же самое помещение и еще продержали около 6-7 часов. Я так понимаю, в это время выясняли наши личности.

– А какие документы у тебя взяли?

– Заявление, заграничный паспорт, внутренний паспорт Российской Федерации. Кроме того, я отдал билет, то есть у них была вся информация, как я добрался – это очень важно. Ну и плюс у меня уже были документы о моей политической судьбе – судебные решения и так далее. Но это они даже не смотрели. Когда было интервью, меня даже о политике не расспрашивали особо. Какая причина? Политическая? Ну все, ясно. А как ты добрался? Вот уже как я добрался – об этом спрашивали подробно. Мне уже потом в лагере ребята объясняли, что я напрасно отдал документы, потому что в паспорте испанская виза, а это повод меня в Испанию депортировать. Можно было сказать, что я все потерял. Но я не хотел врать, что-то там выдумывать, прятать документы. Я хотел по справедливости.

– Итак, вас снова вернули в то же помещение. И что было дальше?

– Мы опять там долго сидели. Настроение у всех было довольно плохое, вот так сидеть, конечно, это ужасно. Это не тюрьма, но ты не можешь выйти, ты должен сидеть и чего-то ждать. У тебя забирают вещи, у тебя нет доступа ни к телефону, ни к компьютеру, ты просто сидишь и ждешь. И потом нас разместили в домики тут же возле офиса еще на два дня, а потом меня отправили в лагерь беженцев. Везли на специальной машине, которую они называют "такси" – на самом деле, это такой микроавтобус, в котором тебя везут и где водитель с тобой отказывается общаться. У нас девушка захотела в туалет – мы, наверное, раз пять попросили водителя на английском: пожалуйста, вы можете остановить, потому что действительно хочет человек в туалет. И он остановил далеко не сразу и только после того, как по рации с кем-то созвонился.

– В этом новом лагере ты долго пробыл?

– Три месяца. Это распределительный лагерь, в котором ты находишься до второго интервью, более длинного, во время которого они уже немножечко вникают в твою историю.

– Расскажи немножко про быт в этом лагере. Я читал у тебя в фейсбуке, что там была немного странная система наказаний.

– Да, действительно за курение сигарет в номере общежития, где ты живешь, полагается штраф. Большинство тем не менее курят, на самом деле, потому что у всех нервы на пределе. А на улице холодно – вот люди открывают окно и курят. И есть сотрудники, которые в лагере отвечают за все: они раздают еду, они организуют какие-то мероприятия для детей, они же смотрят за порядком. И вот однажды двое таких сотрудников заходят в мой номер и видят, что у меня в руках сигарета и я курю в окно. Уходят и возвращаются через 15 минут – уже с официальным письмом, что мне полагается наказание за курение в помещении. Наказание заключается в том, что я должен собрать все свои вещи и постельные принадлежности, включая подушку и плед, положить все это в синий пакет для мусора и с этим пакетом выйти за шлагбаум этого лагеря на 4 часа. Я вышел, присел за оградой. Честно говоря, у меня был небольшой шок, как-то это, наверное, выглядело не очень по-человечески.

– Но вообще там же не тюрьма, ты из лагеря мог в любой момент выйти и в любой вернуться обратно?

– Да, ты можешь приходить когда угодно и уходить когда угодно. И я, конечно, ездил в другие города. Был один интересный момент. Моя знакомая из Амстердама мне дала велосипед, сказала: вот, чувак, пользуйся, в Голландии это удобно. И я на этом велосипеде поехал обратно в лагерь, 7 часов ехал из Амстердама по велодорожкам через пол страны, это было круто, на самом деле. И вот я приезжаю, ставлю велосипед на стоянку, где стоят велосипеды сотрудников, и тут ко мне подходит один из них и говорит: слушай, а вдруг он у тебя украденный? Ты его не можешь здесь оставлять. И мне пришлось просить эту мою подругу написать письмо с ее координатами, с ее фамилией, именем и телефоном, что такая-то предоставила мне велосипед в пользование.

– Вот ты три месяца сидишь в лагере – чем ты там занимаешься? Тебя кормят? Тебе дают деньги? Ты изучаешь язык?

– Да, там кормят, трехразовое питание. Тебе выдают бумагу, на которой твое имя и распорядок, с этой бумагой становишься в очередь в определенные часы, получаешь еду. И у тебя есть кровать. Вот как бы и все. Тебе не выдают никаких денег, только в случае, когда тебе нужно ехать к адвокату или еще по каким-то официальным делам, выдают проездной. Языку, пока ты не получил положительного решения по твоему кейсу, тебя не обучают. К счастью, у меня были друзья в Амстердаме, вот я туда ездил и с ними проводил время.

– Но это тебе повезло: у тебя были друзья, какие-то сбережения на дорогу хотя бы, ты говорил на английском. А остальные – им ведь только сидеть в лагере оставалось?

– Да, все так. Причем наш лагерь находился в получасе пешком от ближайшего населенного пункта – в сущности, села. Хочешь купить что-то в магазине – иди пешком полчаса туда, полчаса обратно. И да, большинство просто сидели в лагере, и я смотрел на лица – с каждым днем они становились все грустнее и грустнее. Интернет был только на одном этаже, в специальной интернет-комнате, но настолько медленный, что пользоваться им было почти невозможно. Зато в каждом номере телевизор.

– Но документы у тебя какие-то были, местную сим-карту ты мог завести?

– Мои российские документы мне не вернули до сих пор, но там мне дали специальную ID-карту на один год, с ней ты в принципе можешь пользоваться теми же правами, что и граждане страны, ну, кроме голосования. Симку, конечно, я купил без проблем.

– Расскажи, как проходило второе интервью.

– Через три месяца тебя отправляют в другой перевалочный лагерь, как раз на время, когда проходит второе интервью. Там живет примерно 200 человек, каждое день в 6 часов утра отъезжает автобус в другой город, где проводят интервью. Примерно две недели ждешь своей очереди, пока твое имя не появится в списке. И потом два дня возят на интервью, каждое по полтора-два часа. Задают вопросы, часто одинаковые, видимо, чтобы проверить.

– Что именно хотели про тебя выяснить? Что тебя действительно преследовали российские власти?

– Меня снова спросили, как я добрался. Когда оказалось, что у меня есть легальный загранпаспорт, виза, что я прямо из Домодедово прилетел в Схипхол, то сразу такая возникла довольная улыбка. Им не нужно было выяснять подробности, как же я там ехал в какой-нибудь темной фуре. И решение они могли принять очень быстро, потому что, когда у тебя есть виза другой страны, для них это решает все вопросы, потому что тебя туда можно быстренько отправить.

– То есть они поняли, что у тебя есть виза Испании и что они имеют возможность на формальных основаниях тебя спокойненько отправить в другую страну.

– Именно так. То есть по закону так или иначе решение – оставлять меня или сбагрить – принимают голландцы. Но, как я потом понял из разговоров с другими людьми, не бывает таких решений, чтобы оставляли, ни одного практически случая.

– Правда ли, что многие беженцы боятся оказаться в Испании, потому что там довольно легко дают статус беженца, но потом выкидывают, грубо говоря, на улицу, особенно не помогая устроиться? А в Голландии намного больше помогают.

– Да, действительно, здесь, в Испании, помощи не очень много, то есть тебе дают документы, и полгода у тебя есть помощь, тебе дают какие-то деньги, на самом деле – копейки, которых хватит снимать комнату где-нибудь на окраине. И первые полгода тебя усиленно обучают языку, считается, что ты его освоишь и дальше сам сможешь найти работу. Но за полгода начать говорить на испанском чисто очень сложно, а чтобы найти работу, тут нужен хороший уровень языка, потому что и испанцев без работы сидит очень много. А в Голландии в случае вынесения позитивного решения тебе предоставляют государственное жилье и пособие, на которое ты можешь жить, пока ты не найдешь работу, без ограничений по времени, то есть у тебя есть время на адаптацию.

– Когда ты узнал, что тебя по чисто формальным основаниям собираются отправить в Испанию, ты, наверное, не обрадовался.

– Не обрадовался. Я знал английский язык и спокойно мог говорить на нем в Голландии, где все знают английский. У меня были друзья, которые меня поддерживали, мне нравилась сама страна, я успел к ней привыкнуть. И теперь предстояло лететь в другую страну, причем в страну, где по запросу российского Интерпола несколько раз были задержаны российские политические деятели. Нужно было учить новый для меня язык. Ну и вообще, отправиться в новый мир, где нет друзей, где нужно адаптироваться с нуля. Но я понимал, что выбора не было.

– Расскажи, как ты узнал о решении выслать тебя из Голландии?

– Пришла женщина, с которой я как раз проходил второе интервью. Мы с ней разговаривали минут 20, она мне сообщила, что есть отрицательное решение миграционной службы и что мне организуют перелет в Испанию. И спросила, согласен ли я. Я сказал, что раз все в рамках закона, я согласен. Все эти 20 минут она не отрываясь смотрела мне в глаза и все записывала, очень быстро, я даже удивился, как она успела так много написать. Через месяц после этого разговора мне пришла смс, что я должен улететь такого-то числа. Я спросил ответным сообщением, какой рейс. Мне прислали всю информацию. В день вылета приехал автомобиль, микроавтобус. Я в него сел, двери закрылись, я хотел облокотиться на подоконник, привычное такое действие, а оказалось, что вся машина изнутри обшита пластиком и в ней еще оборудован такой пластиковый стакан, в который, видимо, закрывают особенно буйных. В аэропорту меня обыскали, довольно формально, забрали мою карточку. Причем вежливо спросили: вы не против, что мы ее у вас заберем? Я говорю: забирайте, мне она не нужна уже, все. "Пройдемте с нами". Открывают дверь: "Пожалуйста, пройдите". Я захожу в эту дверь – и тут же ее закрывают за мной, и я оказываюсь в душевой. Только большое, просторное помещение, душевые кабинки и деревянные скамейки. На стенах много надписей на английском: вы фашисты, так с людьми обращаться нельзя и все в этом духе. И вот ты на этой скамейке в душевой сидишь и ждешь. Это как-то очень неприятно, я думаю, у них специально такая жесть перед отправкой, чтобы ты забыл о Голландии и никогда не хотел туда вернуться. Через полчаса за мной пришли, на машине отвезли к самолету, сопроводили меня в салон, сказали на прощание: твои документы у летчика.

– Это был обычный рейсовый самолет?

– Да, самолет Королевских авиалиний доставил меня в Мадрид. И там уже прямо на полосе меня поджидали испанские полицейские, две очень красивые девушки! Я немножко опешил, когда их увидел. Забрали, посадили в машину, отвезли в аэропорт в полицейский участок. Никто не ограничивает мои действия, то есть я мог хоть прямо там взять и уйти. Там же, в участке есть представители Красного Креста, которые мне выдали направление в хостел, где ты можешь провести какое-то время перед интервью. Дали карту, как до него доехать, объяснили, что утром нужно пойти на интервью в полицию, а потом снова в Красный Крест, чтобы продлить хостел. На ресепшне хостела меня определили в комнату, с утра я поехал давать интервью. Мне сказали: простите, у нас очередь, приходите через 20 дней. Я поехал в Красный Крест, но там уже было закрыто. Пошел в хостел, говорю: вот, не успел продлить. А они отвечают: простите, но вы тут больше не можете находиться. Вот тут мне стало немного страшно, потому что я второй день в новой стране, денег нет, пойти некуда. В итоге я все-таки вернулся в свой номер и всю ночь ждал, что сейчас придут меня оттуда выгонять. Но никто не пришел.

– Это все было в Мадриде?

– Да, индустриальный район Мадрида, очень дешевый, но нормальный хостел. В общем, я переночевал, с утра я уже встретился с Красным Крестом, они продлили мне пребывание. Через 20 дней попал на интервью, довольно короткое, в отличие от Голландии, там не расспрашивают, а сам рассказываешь. Через две недели мне сказали, что мое заявление принимают к рассмотрению, и спросили, куда я хочу, чтобы меня распределили до решения. Я хотел в Барселону, где у меня тоже приятели были, друзья тех, с кем я в Голландии познакомился, но там не оказалось мест, и я остался в Мадриде.

– И тебя снова отправили в лагерь?

– Нет, если бы попал в Барселону, там вообще дают квартиру. А в Мадриде общежитие, в комнате три кровати. Очень уютное общежитие, добрые охранники, с которыми я до сих пор общаюсь – иногда приезжаю туда просто поболтать о жизни. Отличные преподаватели языка. Главное – отношение к тебе, это очень важно для беженца, потому что и так нервы на пределе.

– И ты в этом общежитии ждешь окончательного решения?

– Не совсем. Общежитие тебе дают на полгода. Потом могут продлить – обычно в тех случаях, если ты вообще не продвинулся в языке. Ну а я после шести месяцев пообщался с директором этого общежития, он сказал: ты хорошо говоришь, все у тебя отлично, все будет хорошо. Я говорю: ну ок. Потом меня вызвал психолог, и она мне тоже говорит: у тебя все нормально с твои делом, спокойно ищи работу, квартиру будешь снимать, все у тебя будет хорошо. Такой вот настрой. И после этого ты можешь выбрать одну из негосударственных организаций, которые помогают беженцам. Они как бы негосударственные, но получают субсидии от государства, от Европейского союза и так далее. И они тебе оплачивают курсы по изучению какого-нибудь предмета, который тебе пригодится для работы, я, например, сейчас изучаю веб-программирование. А также дают небольшие деньги, чтобы ты мог снимать себе жилье.

– Насколько небольшие?

– Тебе дают 350 евро в месяц, из которых ты минимум 230–250 платишь за комнату. Плюс тебе еще дают 50 евро отдельно на проездной, ну и в итоге у тебя остается где-то 130 евро на жизнь. Это очень мало, но, к счастью, я здесь стал рисовать и на этом кое-что зарабатывать.

– Как это получилось?

– Когда я еще был в этом общежитии, ко мне подошел один человек, армянин. Честно говоря, он меня потом немножко кинул... В общем, он нелегал, у него никакого статуса в Испании нет, но он занимается тут отделкой и ремонтом, и он ищет среди беженцев людей, которые могут работать за небольшие деньги. Он знал, что я умею рисовать, а у него был заказчик, владелец бара, которому нужны была живопись, стену расписать. Заказчик мне в итоге заплатил напрямую, а я из этой суммы часть отдал тому армянину. Все это мне очень помогло, потому что на субсидии, которое здесь дают, прожить почти невозможно.

– Твое путешествие из Сочи в Мадрид отчасти совпало по времени со всплеском миграции в Европу, прежде всего, из Сирии. Как это выглядело изнутри, заметил ли ты, что к беженцам как-то меняется отношение?

– В Испании это не такая яркая проблема, потому что все стараются уехать куда-нибудь в Германию или в Швецию. Здесь конечно есть беженцы и из Сирии и из других зон конфликта, но их не так уж много. Ну и отношение здесь, в Испании, оно было прекрасным и никак не поменялось.

– А ты сам общался с сирийскими беженцами? Какое впечатление они на тебя произвели?

– В моем номере в общежитии было два парня: один из Сомали, другой из Мексики. Чувак из Сомали – мусульманин, но он, знаешь, очень скромно молился, практически про себя. Они должны вслух читать молитвы, но он делал очень тихо, чтобы никому не мешать, чтобы мы спали спокойно, если это происходило утром или ночью. Все друг к другу относились очень уважительно и до сих пор остались друзьями. И те сирийцы, которых я встречал, все хорошие ребята, которые просто сбежали от войны.

– То есть ты не сталкивался с таким, что люди только попадают в европейскую страну и сразу же начинают воровать мобильные телефоны – ведь у многих именно такой образ мигрантов.

– В Голландии, в том лагере, где я жил, такое было. Там было много людей, в том числе из бывшего СССР, из Армении, из Белоруссии, из Украины, из России, которые воровали, вот прямо специально ходили воровать в магазины. Здесь в Испании я такого не видел. Не знаю, от чего это зависит, может быть, как раз от человеческого отношения к беженцам. Но сам я не видел ничего плохого от других беженцев, ни в Голландии, ни в Испании.

– Ты получил статус беженца. Что будет дальше? Ты когда-нибудь станешь гражданином Испании?

– Через пять лет при желании можно просить гражданство, но это необязательно, можно прожить всю жизнь со статусом беженца. Из ограничений: ты не можешь голосовать, не можешь избираться на выборах и не можешь работать в государственных структурах. Но в остальном – те же права, что и у граждан.

– Но ты не можешь посещать Россию.

– Не могу. Мне дали специальное удостоверение, travel document, и в нем прямо указано, что я могу путешествовать по всему миру, за исключением своей родной страны. А если получу гражданство – смогу. Смогу, например, сменить имя и, как гражданин Испании, какой-нибудь Хуан-Карлос, навестить Россию как турист.

– А ты скучаешь по России?

– Я очень скучаю по своим друзьям, и еще мне не хватает какой-то энергии, которая была там. Когда ты занимаешься политикой, это очень большая энергия, это делает твою жизнь очень яркой, несмотря на все опасности. Здесь мне этого не хватает, конечно.

– Все это было не зря?

– Конечно, не зря. Я уверен, что была очень-очень-очень высокая вероятность, что меня в России могли посадить, могли избить, что-то еще. Посмотри, что происходит сейчас в стране. И знаешь, оставаться на свободе – это гораздо, гораздо лучше, чем сидеть в тюрьме. Когда ты человек уровня Навального, у тебя огромное количество сторонников, это дает какую-то защиту. Но когда ты активист регионального или городского уровня, то в случае твоей посадки о тебе просто забудут, через три года ты выйдешь – никто даже не будет знать, кто ты такой. А за эти три года жизнь поломается. Здесь я могу заниматься творчеством, здесь я могу свободно высказывать свои мысли. Пусть это уже не будет иметь такого веса, это все равно очень важно.