Три года документалист Зося Родкевич снимала Бориса Немцова. Поначалу планировалось использовать материалы для документального сериала "Срок", который готовила группа молодых режиссеров под руководством Александра Расторгуева и Павла Костомарова, но после убийства Немцова Зося Родкевич решила сделать фильм "Мой друг Борис Немцов". Его рабочая версия вошла в программу фестиваля "Артдокфест", проходящего в Москве и Петербурге.

Среди международных показов - фестиваль в Бергамо, Италия.

Центральный сюжет – предвыборная кампания в Ярославле 2013 года, но это фильм не о политике и не о выборах, а хроника необычной дружбы. 22-летняя Зося Родкевич придерживалась крайне левых взглядов и до сих пор верна им. "Я – автоном!" – гордо говорит она. Немцов ей не нравился совершенно, она считала его скучным чиновником-буржуем. Но после знакомства ее мнение изменилось. "Представление из головы было, что у меня нет ничего общего с этим человеком. Когда мне предлагали в "Сроке" его снимать, я отказывалась. Когда какие-то акции надо было снимать, я не подходила туда, где он стоял, не хотела иметь ничего общего. Но потом так получилось, что я поехала с ним в Петербург, и в первые 15 минут поняла, что у меня был образ другой, что можно воспринимать Немцова вне вот этой его самовлюбленности", – рассказывает Зося Родкевич.

– Зося, как вы стали режиссером?

– Я закончила школу, пошла к Разбежкиной учиться в 18 лет, проучилась два года и потом все время снимала. Потом попала к Расторгуеву и теперь вообще не представляю, как по-другому возможно.

– Можно сказать, что ваш фильм сделан влюбленным человеком – вы снимаете Немцова влюбленным взором…

– Это камера влюбленная, я – нет.

– Не готовы сказать, что вы были влюблены в Немцова?

– Нет-нет. Но камера была в него влюблена. Просто я видела, что камера его любит, а он спокойно к ней относится и отзывается на все движения камеры, не смущается, поэтому приятно было снимать. Когда человека интересно снимать, то жизнь тоже отвечает, посылает всякие эпизоды. Мне интереснее был процесс тщательного сосуществования.

– Вы снимали его, когда он спал, снимали в домашней обстановке, снимали, как он в проруби купался, ходили за ним с камерой повсюду. Он спокойно на это реагировал?

– Он меня, наверное, воспринимал как приложение к камере. Не знал, что получается, не думал об этом, поэтому привык.

– Вы с ним вместе не смотрели материалы?

– Не смотрели, я только рассказывала ему. Он предлагал безумные идеи, ужасные, закадровый текст и все такое. Мы осенью поругались с ним очень жестко из-за этого, потому что я сказала, что вообще не буду ничего делать. Потом я с Сашей Расторгуевым разговаривала, он говорит: да, отлично, сделаем закадровый текст, посадим его, он нам наговорит, и это будет суперкитч. Я такого не хотела и просто тупо монтировала. И пока я складывала, его убили.

– Зося, вас интересовал Немцов-человек, а не Немцов-политик?

– Да, конечно. Потому что его политические мысли очень спорные, поэтому я вообще выключала эту опцию и просто смотрела на наклейки на его носках, какие-то его шутки, глупости, эмоции. Я вообще не следила за политической линией.

– Мне очень понравились эпизоды, когда вы показываете его общение с народом. Иногда у него получалось выбрать нужный тон, но в большинстве случаев диалога не получалось. Там у вас есть эпизод, как он старушкам объясняет, что они в интернете должны посмотреть, сколько раз написано "Путин вор". Видно по их лицам, что они вообще не представляют, что такое интернет. Это очень интересно у вас получилось, столкновение двух Россий…

– Марина Александровна Разбежкина мне вообще предлагала убрать этот эпизод, потому что видно, что он не умеет с народом общаться. Про две России не знаю, все равно это одно. В какой-то же мере они подключаются к нему, что-то же они выслушивают, какой-то маленький кусочек из того, что он толкает. Поэтому это такое взаимопроникновение скорее, чем столкновение.

– Вы много оставили таких сцен. Вам интересно было наблюдать, как он общается с народом?

– Да, конечно. Любой человек остановил бы его на улице, и он минуты три, если у него было время, о чем-нибудь даже не говорил, а просто обменивался энергией. Они его подпитывают, и он что-то получает. Поэтому он часто общался с людьми, просто идя из магазина в спортзал.

– Ему удавалось их убедить или к нему относились скептически, как эта тетка в вашем фильме, которая говорит, что все равно за коммунистов будет голосовать?

– Это крутой эпизод, потому что имеет кривую развития, ведь в какой-то момент она признает, что да, он много сделал, Курилы не отдал японцам, а потом все равно склоняется на свою сторону. Мне кажется, какого-то не суперуверенного в своей позиции человека он мог переубедить.

– Какой самый яркий эпизод, связанный с Немцовым, за эти три года общения вам вспоминается?

– Наверное, эта предвыборная история… Я снимала с утра до вечера. У меня очень мало личных воспоминаний. Для меня снялось отдельное кино про эту штуку в голове, я никак не смогу перенести это на экран, потому что в чувствах дело. Это самое яркое было за три года общения. Мы ездили куда-нибудь, потом не общались, потом могли встретиться, просто поболтать, потом опять куда-то поехать и снимать. То есть было периодами, съемки – не съемки. Вот так прошло три года.

– И вы стали близкими друзьями за это время…

– Поэтому я так фильм решила назвать. У меня аллюзия на "Лапшина", а с другой стороны – аллюзия на личную историю, поэтому такое название. Я не уверена, что оно мне нравится, не уверена, что надо так оставлять. Потому что это все-таки пока рабочая версия, не самая итоговая, и можно что-нибудь переделать, можно что-нибудь добавить... немного политики, может быть, добавить придется.

– На ваши политические взгляды он повлиял за эти три года общения?

– Мы с ним спорили все время. Он говорил, что нельзя абсолюта радикального такого, потому что будут страдать другие. "До основания разрушим, кто был никем, тот станет всем" – это полное дерьмо. Он все время убеждал, но я не убедилась. Просто я больше стала к какому-то комфорту стремиться минимальному, чтобы было где монтировать, а по сути не изменилось, мне кажется, ничего.

– То есть вы немножко буржуазнее стали под его влиянием?

– Нет, мне просто захотелось, чтобы у меня были стены, в которых не было бы посторонних людей. Нет, это не буржуазное, просто чуть более комфортное, чем три года назад.

​– Почему три года назад не получилась революция? Вы оставили в фильме большой сегмент – Болотная площадь, разогнанный митинг, после которого все покатилось очень быстро вниз.

– Во-первых, много кто испугался. К тому моменту выходили люди, реально влюбленные в идею и не готовые махаться ни с кем. Махаться были готовы молодые ребята. Они выцепили и посадили случайных ребят, которые ничего не делали, показательно, для того, чтобы все сидели дома. И потом все видят, что ничего не происходит в большом плане, люди страдают, и ничего при этом к лучшему не меняется, поэтому просто все затухли, случилась такая апатия общая политическая. Сейчас ничего такого не будет, мне кажется, сейчас не собрать никакую Болотную.

– Вы тоже в апатии?

– Я в апатии?! Нет, я делаю, что могу. Да, я не хожу на митинги, но их особо и нет. Если будет какой-то маленький митинг, например, феминистки замутят, еще что-то… Иногда я хожу поснимать для "Реальности". Обычно, если какое-то событие общественное мне близко идеологически, я иду с камерой туда, и потом получается ролик "Реальности" чаще всего. В этом плане просто стало все реже, но оно есть, хотя непонятно, будет ли какой-то итог этих всех маленьких сопротивлений.

– Думаю, что вокруг вас все говорят об эмиграции. Вы сами не собираетесь уезжать?

– Много друзей уже уехало. У меня был период полтора года назад, я встречалась с чуваком из Гамбурга, он меня звал приехать. Я не хотела приезжать, потому что мне нечего там будет снимать, я решила остаться. Сейчас, если когда-нибудь этот вопрос возникнет, то я знаю, что я не уеду никуда.

– Только потому, что там нечего снимать?

– Только потому, что там скучно, а здесь можно делать кино. Можно просто из Москвы куда-нибудь поехать. Вот я в Питере пожила. Просто попутешествовать, если хочется свалить.

– В Европе акции антиглобалистов, вот что можно снимать. Там уж такое махалово…

– Это все от ума, а у нас не от ума, а от энергии. Я там пробовала снимать 1 мая, анархистов, но у меня не получилось кино из этого.

– А какое кино вы бы хотели сейчас снимать после фильма о Немцове?

– Я снимаю один проект про приемного мальчика, там жестко получается, что он убегает. Меня это очень захватывает. Когда я закончу эту историю, уже буду думать. Я хотела бы – вы наверное, не знаете – есть такие вечеринки "Вичаут", там очень странные люди, подростки, которым по 15 лет, они говорят: я очень хочу свободы, побега, у меня православная семья. При этом они ходят на рейв-вечеринки. Я хотела бы там полазить, найти героя. Но у меня сейчас вообще нет времени на это, но план такой.

– Знаю, что вы Василия Якеменко снимали для проекта "Срок".

– Это вообще мои первые съемки были. Меня в Сибирь отправили к нему, я там где-то месяц снимала, получилось очень много роликов. Но кино, конечно, не получилось, потому что этого все-таки мало.

– Не хотите доснять его?

– Нет. Мне кажется, он немного сошел с ума. Я его снимала через пару лет на Селигере, он задвигал там про биороботов, про будущее какую-то жесть. Мне кажется, он немного съехал.

– С ним вы не подружились?

– У нас была дружба-война. Я не чувствовала себя расслабленной. Даже чтобы отпустить злую шутку, мне надо было как-то сосредоточиться. На экране это выглядит как дружба, но на самом деле было внутреннее сопротивление при этом большое.

– Мне кажется, что центральная фраза в вашем фильме про Немцова – когда он говорит, что хотел бы пережить Путина. Сейчас, когда понимаешь, что произошло, это звучит по-другому, очень драматично, с другим совершенно знаком.

– Он так часто это повторял, что вообще не придавал значения этому. А с другой стороны, как мы можем сейчас рассуждать, что у него было в этот момент, когда он так говорил? Думал ли он о том, что опрометчиво так говорить? Наверное, нет, я думаю. Тоже думал, что он вечный, наверное.

– Вы знаете, кто его убил?

– Только слухи, которые мне кажутся самыми близкими к реальности, что в ФСБ решили подставить Кадырова. Мне сложно на эту тему рассуждать, потому что я не знаю правду. Но мне кажется, что так.