Яков Кротов: У нас в гостях работники тюменского православного издательства "Русская неделя": его главный редактор Мирослав Бакулин, уроженец Тобольска, и сотрудник издательства Тимофей Сайфуллин.

Мирослав Юрьевич, в одном из своих текстов вы как-то сказали, что для вас каждый день – это Евангелие и Христос, и вот радость, что они есть. А в чем разница – Евангелие и Христос?

Мирослав Бакулин: В том, что Христос реально присутствует каждый день в жизни христианина, и Христос находится внутри, а Евангелие снаружи. Апостол Павел говорит так: "Мы даны все друг другу в поучение, поучение хорошее ли, плохое ли". В этом смысле Христос присутствует со мной, но это не значит, что я Его являю для других. Это большая дилемма.

Яков Кротов: А вы были в Кремле?

Мирослав Бакулин: Да.

Яков Кротов: Я просто пытаюсь понять, чем вы отличаетесь от Венички Ерофеева, с которым вас часто сравнивают (или с его лирическим героем).

Мирослав Бакулин: Это было бы очень лестно, если бы меня сравнивали с Веничкой Ерофеевым, но никто никогда не удосужился это сделать.

Яков Кротов: Я читал! Хорошо, считайте, что я вас сравниваю с Веничкой Ерофеевым.

Мирослав Бакулин: Мне это льстит, потому что Веничка Ерофеев для меня - не тот человек, каким его обычно представляют, пьяница и так далее. Для меня это глубоко христианский писатель.

Яков Кротов: Да, я знаю, что у вас только Лев Толстой проходит по категории плохих писателей. «Толстой вздорен, Пушкин лыс, Бродский глуп»… Я цитирую.

Мирослав Бакулин: Нет, Бродский не глуп, он – бухгалтер. А Лесков, к сожалению, атеист.

Яков Кротов: Он таким стал под давлением обстоятельств.

Мирослав Бакулин: Согласен.

Яков Кротов: Вы сейчас приехали в Москву за премией – за книжку о святом Филофее. Я думаю, одним из обстоятельств, которые подтолкнули Николая Семеновича Лескова к потере веры… Ведь он был верующим, но потерял веру… Это как в рассказе "Владычный суд", там же очень тонкий намек на святителя Филофея и одновременно на Хлестакова. Вот Филофей – 40 тысяч крестьян, но, извините, вы себе технически представляете крещение 40 тысяч человек, не знающих русского языка? Это же хлестаковщина! 40 тысяч курьеров…

Мирослав Бакулин: Нет. Просто дело в том, что миссия в те времена была очень своеобычна.

Рассказ о Филофее и о моей связи с этим святым очень длинен. Я оказался в монастыре, где были сожжены мощи Филофея в 1924 году, и у меня на руках были документы, но наш настоятель Свято-Троицкого монастыря был уверен, что это не так. Он получил письмецо, где писалось, что мощи на самом деле были перезахоронены, а советским властям отдали только гроб и мантию. Мы начали искать и нашли мощи.

А в этом году мы нашли в Историческом музее его рукопись, которая обращена к митрополиту Дмитрию Ростовскому, она называется "Сибирские лесвища". Мы перевели ее и сейчас собираемся издавать. Так вот, я задался этим вопросом технически: каким образом можно было крестить такое количество людей? И я нашел очень интересный документ, копаясь в документах Кондского монастыря.

Ханты, манси, селькупы, зыряне относились к своим богам очень прагматически. Они ставили какого-то идола, обшивали его шкурами, приносили ему какие-то жертвы, и, если он работал, они ему поклонялись. Как только он переставал это делать, они с удовольствием его сносили.

У меня есть очень интересный опыт. Однажды, оставив академическую карьеру, я решил записаться моряком-рыбоприемщиком и провел некоторое время среди хантов, манси, селькупов и зырян. Я достаточно глубоко погрузился в эту культуру и знаю, насколько они прагматичны. Сейчас они такие же многобожники, как и 300 лет назад. Но они называют себя христианами, более того, все они помнят, что крещены Филофеем, и очень этим гордятся. Они спустя 300 лет чтут его память.

Когда он шел по реке со своим небольшим отрядом, а они пытались спрятаться в тайге, они уходили в очень глубокие места. Там болота, мошка, там достаточно легко погибнуть, и они этим зверьем и мошкой буквально выгонялись по пути Филофея. А потом, ведь Филофей достаточно долго этим занимался.

Не надо забывать еще один важный исторический факт. Когда Филофей, будучи почтенным старцем, прибыл в Тобольск, он собрал первый Собор священников. Он собрал всех священников от Тобольска до Китая, занимался с ними, объяснял правила пения, посмотрел, какую муку, какое вино они используют, и прочие тонкие детали. И, занимаясь с ними, он путешествовал до Китая. Мы сейчас только поднимаем все эти документы, работаем с учеными в Иркутске, Томске, Омске, Новосибирске, и мы только сегодня начинаем узнавать, что это был за человек.

Яков Кротов: Но мы же видим итог: они - многобожники.

Мирослав Бакулин: А знаете, почему? Потому что при жизни Филофея, когда он остался на пенсии в Свято-Троицком монастыре, его последователь, архиепископ Антоний, уничтожил все, что он собирался делать. Он разогнал школу в Тобольске, разбил типографию, разогнал театр, который создал Филофей…

Яков Кротов: А не означает ли это, что у вас взгляд на человека, как на сугубо пассивный предмет? Вот пришел Филофей, постарался – все стали православные. После Филофея - плохой, все разорил – все перестали быть православными. А где люди-то? Они сами молятся, думают, чувствуют? Был Горбачев – все были коммунисты, пришел Ельцин – все стали православные. А человек – только функция от генсека?

Мирослав Бакулин: Нет, наоборот! Вот сейчас мы занимались переводом Филофея и были просто потрясены тем, что человек XVII века образованнее нас в несколько тысяч раз!

Яков Кротов: А что тут удивительного? Все-таки Филофей Лещинский заканчивал коллегиум, это крупный барочный писатель XVII столетия с хорошим западным образованием.

Мирослав Бакулин: Эта книжечка, кстати, была адресована Дмитрию Ростовскому, они очень дружили и помогали друг другу. И происходили некоторые вещи, которые могут показаться случайными… Один хантыйский князь послал охотников убить Филофея. Они выстрелили в него, но он был настолько тощий (потому что весьма постился), что стрела прошла через его мантию и не задела его. Это было уже нечто запредельное. Его отвели к Калачову, этому князю, и они потом долго беседовали. Причем Филофею Петром была поставлена задача – крестить Китай и Монголию, и он отправлял туда несколько экспедиций.

Яков Кротов: И вам это нравится?

Мирослав Бакулин: Я понимаю, что это было невозможно, но… У людей была вера другого характера, другого качества. Вся проблема в этом. Недавно я был в Новосибирске. Там священник увидел, что у него на жертвеннике в алтаре завелись мелкие-мелкие муравьи, и он сокрушенно сказал: "А чем их вытравишь, чем?" А другой священник, малообразованный, но просто горящий верой, говорит: "Давай молебен послужим!" Я сидел и наблюдал за этим разговором. Тот говорит: "Да ничего не поможет". Он говорит: "Ну, можно, я?" – "Помолись". Вот они встали с дьяконом и, пока батюшка настоятель ездил куда-то, помолились. Настоятель приезжает и видит, что от порога церкви вьется такая маленькая ниточка, надел очки, наклонился, посмотрел – муравьи куда-то мигрировали из этого храма.

Яков Кротов: Тимофей Алексеевич, у вас же фамилия татарская, не русская.

Тимофей Сайфуллин: Да.

Яков Кротов: Вы потомственный православный?

Тимофей Сайфуллин: Нет. Я был крещен в 7 лет, а до этого меня даже звали Тимуром. Пытался прижиться к двум именам, но не получилось, и решил, что все-таки буду Тимофеем. Крестили Тимофеем, потом поменял имя.

Яков Кротов: Вот когда вы слушаете рассказы о крещении целых народов, этносов, вам это близко? У вас же был сугубо личный выбор.

Тимофей Сайфуллин: Не сказал бы, что в 7 лет у меня был какой-то выбор. Я еще ничего не соображал. Где-то с 10 лет я уже начал пономарить, потом пошел в православную гимназию, и это уже был личный выбор.

Яков Кротов: Вам симпатичен проект крещения Татарии, Монголии, Китая?

Тимофей Сайфулин: Я думаю, это личная встреча со святым человеком. Я все время был в церкви, потому что мне это очень нравилось. Мне нравилось вечернее богослужение, когда сумрак, читается шестопсалмие, горят свечи… Я ушел в эту жизнь и остался там. Я думаю, это именно встреча с человеком. У нас был архимандрит Тихон, который, собственно, нашел мощи Филофея, и я за этим человеком пошел в воскресную школу. Мирослав Юрьевич Бакулин там преподавал.

Яков Кротов: Мирослав Юрьевич, вы действительно похожи на Веничку Ерофеева, который всю жизнь стремился в Кремль и никак не мог попасть. А вы же цитировали известного не православного философа, что Бог – это круг, у которого всюду центр, а окружность нигде.

Мирослав Бакулин: Ну, да.

Яков Кротов: Это можно сказать о православной Руси: это такое место, где всюду Кремль, а где Христос-то?

Мирослав Бакулин: Нет, происходит наоборот. У человека Христос в сердце. Проблема в другом – успеет ли он за свою жизнь построить Кремль в своем сердце?

Яков Кротов: А это обязательно?

Мирослав Бакулин: Я думаю, да. Если человек не воздаст Господу ту хвалу, от которой ликует его сердце, то какой вообще смысл ему жить?

Яков Кротов: У вас есть слова, которые мог бы написать любой из русских классиков, Дмитрий Ростовский или отец Александр Мень, о том, что человеку в жизни нужна великая цель, должно быть великое дело, чтобы вся жизнь человека стремилась к этой цели.

Мирослав Бакулин: Нет, я говорил, скорее, другие слова. Сегодня наше поколение спрашивает младшее: почему раньше вы были музыкантами, панками, кем-то еще, а потом все вдруг стали попами, архимандритами, верующими, бородатыми? Мы искали силу. И мы ее нашли, нашли Бога, Христа. Мы искали, проблема была в поиске.

Недавно один человек мне сказал: "Ты знаешь, сын моего очень хорошего знакомого, верующего, ушел в мусульманскую медресе, учиться на муллу. Это ужасно, трагедия!" Я сказал: "А что в этом трагичного? Человек ищет. И слава Богу, если он найдет". Коллега по кафедре, профессор, неверующий пришел с дикими глазами и сказал: "У меня сын ушел в секту, а мне сказал: "Мой отец – Бог, а ты мне вообще никто"". И я сказал: "Я рад за вас, потому что вашу семью наконец посетил Господь". Теперь вам придется разбираться, что такое христианство".

Я проще скажу. Когда я был совсем молодой и только начал ходить в церковь, я сидел однажды в храме. Была зима, вечернее богослужение, и я смотрю – бабка сидит в углу и хохочет, такая совершенно сибирская старушка. Я подхожу и спрашиваю: "Бабушка, что случилось?" Она говорит: "Да Бог посетил, шаль сперли".

Яков Кротов: Мирослав Юрьевич, с вами трудно, потому что ваши тексты действительно в стилистике Венички Ерофеева. Не все, конечно, бывает и классика, типа определения любви: любить – это значит видеть другого глазами Бога. Это не Веничка Ерофеев, это Бердяев, отец Сергий Булгаков… Но все-таки вы юродствуете в текстах. А вот лично, как я рад видеть при знакомстве, вы не юродствуете, не материтесь, а очень даже достойны.

Мирослав Бакулин: Это попытка избавиться от внутреннего редактора. В свое время я оказался в сибирской православной газете. Меня туда отправил мой духовник, отец Тихон. Он завел меня в комнату, как жених молодую девушку, обвел мне рукой горизонт - мол, посмотри, что будет. В комнате не было даже табурета. Я поехал домой, по дороге шел и думал, кем я буду, что такое вообще православная журналистика и с чем это едят. Приезжаю. У моего дома стоит шикарная черная машина, из нее выходит женщина с черными волосами и говорит: "Вы знаете, вас приняли заместителем начальника крупного банка, вот прямо сейчас". Я говорю: "Вы знаете, вы опоздали на 15 минут, меня уже приняли на работу". Она говорит: "У вас кабинет, зарплата, секретарша, все эти вещи…" – "Нет-нет, я не могу, я уже обещал". Она отвечает: "Слава богу, мы вовремя узнали, что вы идиот". И я начал покупать бумагу, печатать в одиночку епархиальную газету, распространять ее, и я очень много чего видел по стране, видел людей, стал очевидцем многих вещей: хороших, веселых, страшных, ужасных, радостных, потрясающих, чудесных… Но я не мог обнажить наготу Церкви в газете. И я стал писать нечто в стол, чтобы просто не сойти с ума.

Яков Кротов: Не сошли?

Мирослав Бакулин: Не знаю, наверное, сошел. У нас с отцом были очень интересные отношения, мы всегда разговаривали по гамбургскому счету. Он был очень образованный человек, сам журналист, и однажды я ему просто показал эти записки. И у нас случился странный разговор, с чего, собственно, и началась литература. Он пришел ко мне, сел у моего дома на скамейку, мы посидели, просто помолчали. Потом он повернулся ко мне и сказал: "Мирослав, ты удивительный мужик!" То есть он сказал мне это не как отец, а как литературный критик. "Это надо опубликовать, потому что в этом есть жизнь". И я выступил в роли литературного персонажа, который писал все эти тексты. Сам я, может быть, не таков. Ведь то, что я думаю о себе, и то, каков я есть на самом деле, это могут быть «две большие разницы». И это юродство, ерничанье, попытка сбежать куда-то в сторону – это другое. С одной стороны, мне надо было преподавать в вузе, в духовном училище, делать газету, работать на радиостанции, на телевидении, а с другой стороны, мне хотелось еще и жить.

Яков Кротов: У вас же ведь одна книга называется "Зубы грешника"…

Мирослав Бакулин: Да, это буквально первые псалмы: "Зубы грешников сокрушил еси".

Яков Кротов: Когда юродивые юродствовали, это было одно, это разновидность миссионерства, и это свидетельство о правде, вот как Василий Блаженный в тоталитарном мире, где слово правды прозвучать не может, потому что придет Малюта Скуратов и подушечкой тебе уста запечатает. Но то, что пишите вы, это не совсем юродство, это не свидетельство о правде. Я бы сказал, что это феномен солдата Швейка. Это человек, поставленный в условия, когда ни о каком свидетельстве речи идти не может, а для него эта извилистость, почти смердяковщина – это что-то вроде ресентимента, который пропущен через себя, как вот самогон через молоко, и это средство самовыживания, самосохранения. Но тогда это глубоко противоречит жизни во Христе.

Мирослав Бакулин: Это не противоречит. Швейк – идиот, но, рассказывая бесконечное количество разных историй, он побеждает читателя. Я очень долго выискивал у Гашека момент, когда где-то все-таки блеснет Христос. И там есть момент, когда Швейк заплутал, вдруг оказался в какой-то избе, напился с жандармами, и они спят вместе на каких-то диванах, кроватях. Швейк просыпается, смотрит на стол и – "со стола смотрело страдальческое лицо Христа". И я вдруг понял, что Гашек, при всем его клерикализме…

Яков Кротов: Я помню ваши слова насчет знакомых, которые «надели цацки типа подрясника и тем самым отреклись от Христа».

Мирослав Бакулин: Не отреклись от Христа, а они поручили свою волю архиерею, назовем это так. Они просто торгуются.

Яков Кротов: Вы часто пишете, что вера – это радость. У вас несколько лет назад умерла шестилетняя дочка, осталось трое детей, и, я так понимаю, вы это перенесли… Я не знаю, смог бы я это перенести… Моей внучке сейчас 8 лет. Христианство не дает ответа на вопрос о смысле зла.

Мирослав Бакулин: Я думаю, многие люди, которые не сталкиваются с настоящим злом, не знают, насколько близко в этот момент подходит Христос. У меня одна женщина спросила: "У тебя дочка прожила всего семь лет, полтора года она мучились раком головного мозга. Вы практически жили в больнице, остальные дети были вне вашего поля жизни, ты метался между Тюменью и Москвой. За что, почему так? Почему маленький ребенок… Он же ничего не успел!" Я говорю: "По моему горькому опыту, который я перенес, она сделала за жизнь больше, чем сделал я". Она обратила к Богу гораздо больше людей, чем за всю свою жизнь обратил я.

Простой пример. В Америке жила некая женщина Раиса, она не была знаком ни со мной, ни с моей дочерью. Она уехала туда, чтобы сделать себе экстракорпоральное оплодотворение, и там она продалась в рабство сначала полякам… В общем, там все было очень сложно, а потом она получила права, гринкарт и стала такой средней американкой… И знакомые с Севера ее попросили: "Тут такая беда, болеет девочка, надо помолиться…" И она отправилась в храм Святой Троицы в Чикаго, зашла и говорит: "Меня попросили, я не знаю, что делать…" И батюшка говорит: "Братья и сестры, давайте соберемся и помолимся". Они собрались вместе и начали молиться вместе с ней. Потом пошли в трапезную, накормили ее, напоили, стали с ней разговаривать. В общем, она впервые оттаяла душой, поняла, что ее кто-то держит за человека. У них там главный святой в Тобольско-Тюменской метрополии – Ян Максимович, и его дальний родственник, другой Ян Максимович, его мощи находятся в Сан-Франциско. Ей говорят: "Поезжай туда, привези оттуда мощи и пошли Мирославу". Она едет в Сан-Франциско, там ее точно так же встречает русский церковный дом, и она опять почувствовала, что она христианка, что ее любят. И она стала доброй христианкой. И такие примеры я могу вам рассказывать бесконечно.

Почему-то считается, что в церковь непременно нужно приходить из какого-то горя - вот это я понять никак не могу.

Яков Кротов: Ну, это Фейербаховская идея, что Бог – это опиум для народа. Это очень атеистическое изречение: религия – опиум: когда больно – ее принимают, когда не больно – не принимают. И я бы убил эту женщину за сам вопрос: «что сделала»? Мерить человека делами – если это не язычество, что тогда язычество? И почему люди ищут смыслы там, где смыслов быть не должно? Как можно задавать вопрос о смысле жизни, о смысле любви? Это означает, что мы отрицаем абсолют, мы отрицаем существование того, что выше смысла и из чего исходит смысл.

Мирослав Бакулин: Когда студенты меня спрашивают, в чем смысл жизни, я говорю: "Берите ручки и записывайте: служить Богу и ближнему". Когда-то в другой день вы подумаете об этом и сами решите. Служение! Начни служить, начни что-то делать, и в этот день ты найдешь себя.

Яков Кротов: Вот вы говорите – и сам апостол Павел говорит вашими устами, и друг съезжаете на мощи, на силу молитвы. А ваши тексты проповедуют Христа и бессилие молитвы.

Мирослав Бакулин: У молитвы есть два конца. С одной стороны – бессильный человек, а иногда, может быть, гадкий, подлый, мерзкий, отвратительный, уродливый, а с другой стороны – Бог, всемилостивый, любящий, прощающий, милосердный. Это отрезок, даже, может быть, некая прямая. Как говорил Николай Кузанский, всякая прямая – часть окружности или треугольника, имея в виду, что это всегда или зациклено, или как-то протянуто, но в любом случае это отрезок. Поэтому, какой бы человек и как бы ни молился, Господь слышит его молитву.

Вот вам простой пример. Однажды мы с неким дьяконом приходим ночью печатать газету. А в типографии работали одни женщины, они увидели наши подрясники… И одна ко мне подходит и говорит: "Вот если ты веруешь, можешь сделать так, чтобы я не курила?" Человек задает мне вопрос с верой и упованием, и я с верой и упованием говорю, налагая руку на голову (а дьякон при это стоит совершенно ошалевший от моей наглости): "Давай, раба Божия, будем молиться с тобой". Я очень большой прохвост в этом смысле, и хлестаковщина присутствует. Я пропел "Царю небесному", что-то еще прочитал. Через некоторое время прихожу в эту же типографию, она встречает меня криком: "А, обманщик пришел! Я как курила, так и курю". Я говорю: "Ласточка моя, а ты сама-то молилась в это время?" – "Нет". – "А тут надо самой помолиться". Пошли в уголок, я достал из кармана иконочку Божьей Матери, поставил и говорю: "Вот, говори любыми словами…" Она начала: "Божья Матерь, вот, я курила столько лет, сейчас не хочу больше курить. Как же мне быть?" Я отошел подальше, и у нее там создалось некое интимное пространство в молитве. Она говорила-говорила и в конце концов расплакалась. Прихожу через какое-то время, а она торжественно, пасхально бежит ко мне, обнимает меня, целует и говорит: "Слушай, я ведь бросила курить".

Яков Кротов: Ох, не люблю чудес…

Мирослав Бакулин: А меня они окружают круглые сутки! Вы не любите чудес, а я уже перестал их различать.

Яков Кротов: В каком-то смысле чудеса – враги, а настоящая жизнь с Богом начинается, когда нам не нужны чудеса.

Мирослав Бакулин: А мне вот они совершенно не нужны, я их совершенно не ищу.

Яков Кротов: А зачем тогда вы их делаете?

Мирослав Бакулин: Я их не делаю.

Яков Кротов: А с курением?

Мирослав Бакулин: Ну, просто человек попросил меня, и я отозвался на просьбу, а дальше дело Господа. Я отвечаю абсолютно на любой вызов, даже на самый дикий. Вот по поводу венцов безбрачия могу рассказать. Поехали у нас три девушки к одной колдунье, хотели решить проблему с женихами. После этой поездки одна из них совершенно случайно попала в автокатастрофу, другая совершенно случайно попала в больницу с аппендицитом, а третья пришла ко мне, целая и невредимая. И она мне говорит: "Знаете, мне ведьма сказала, что на мне венцы безбрачия". Я говорю: "Ты знаешь, я очень специальный человек, особенный, я снимаю венцы безбрачия на раз. Тут надо решиться, решимость отличает христиан от остальных людей". Она говорит: "Ну, хорошо, что нужно делать?" Я говорю: "Я сейчас вызову священника, надо будет исповедаться, ты причастишься, а потом я сниму венцы". Я звоню батюшке: "Человек первый раз в жизни на исповеди". Полтора часа они беседуют с батюшкой обо всей жизни. Ей говорю: "Только ничего не оставляй. Вот что-то оставишь – и это будет гвоздик, на котором венец безбрачия повиснет и будет висеть всю жизнь. Все, самое позорное, чего ты и не хотела бы, чтобы в твоей жизни было". Она исповедалась, на следующий день пришла в храм, мы постояли литургию, она причастилась, выходит из храма, я ее подзываю и говорю: "Иди, раба Божия Анастасия, сейчас будем снимать. Снимаются венцы с рабы Божией Анастасии во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святого Духа, аминь!" Она встала так: "Ах, как легко стало!" Я прохвост, да, но она что сделала?

Яков Кротов: Я и говорю, Веничка Ерофеев!

Мирослав Бакулин: Я дал Господу возможность побыть с ней, войти в нее, гореть в ней… Это Он все снимет, сделает, решит, это Его дело. Мое дело – уметь общаться с окружающими людьми, то есть уметь обижать их так, чтобы им это было приятно.

Яков Кротов: Позволю себе процитировать один из ваших рассказов: "Отец Вадим Булатов вместе со мной радовался, что из меня, слава Богу, не вышло попа. Он даже нарисовал картинку, что было бы, если бы я стал попом. Там, на этой картинке, я стою на амвоне, за мной - отверстые царские врата, ворот моего подрясника расстегнут, оттуда почему-то видна тельняшка, в занесенной руке моей граната с оторванной чекой. Прихожане лежат на полу, схватившись за головы, а изо рта моего выплывает пузырь, в котором написано: "Молитесь, суки!""

Мирослав Бакулин: Была такая картинка.

Яков Кротов: И я теперь понимаю, что отец Вадим Булатов имел в виду. Тимофей, насколько легко работать с таким главным редактором?

Тимофей Сайфуллин: Скажем так, не легко и не трудно, а очень… по-настоящему. Я всю жизнь мечтал о том, что мы делаем. Я хотел быть поближе к издательству, я люблю книжки, и я оказался в издательстве. Издательство у нас маленькое, ему всего пять лет, но за это время мы уже многое издали, и издали то, что хотелось.

Яков Кротов: А с вами Мирослав Юрьевич производил какие-то чудеса?

Тимофей Сайфуллин: Главное чудо - что мы вместе. Он меня очень сильно поддержал по поводу воскресной школы, когда я был маленький. В семейной жизни моих родителей, возникали проблемы, и я это вынес благодаря Мирославу. Была другая направленность в жизни, я был в церкви, был с людьми, которые меня поддержали и вырастили, пока родители, к сожалению, были заняты собой.

Яков Кротов: Помню ваш чудный рассказ про алкоголика, вы подаете алкоголикам (кстати о Веничке Ерофееве), хотя есть люди, которые считают, что подавать алкоголикам – это антихристово дело, что тем самым людям делается большое зло. И про пьяницу, который сказал, что "превратить воду в вино не так трудно, а я превратил вино в мебель" – бросил пить, и у него в квартире появилась мебель.

Мирослав Бакулин: Его спрашивают: "Неужели ты поверил в эту сказку, что Христос мог превратить воду в вину?" И он сказал: "Я не знаю, мог ли он это сделать, но в моем случае он вино, которое я пил, превратил в мебель в моем доме".

Яков Кротов: Вот все эти милые чудеса – успокоение сердца, снятие венцов безбрачия, увеличение груди и так далее – не превращаете ли вы этим Христа в мебель?

Мирослав Бакулин: Я думаю, что нет. Думаю, несмотря на все мои неправильности, мою грешность как человека, то, что я делаю, пишу, многих людей все-таки как-то подводит к Христу.

Яков Кротов: И в заключение процитирую один маленький рассказ, где некий Авва Мироген болел водянкой, его навещали, ухаживали, а он говорил: "Лучше молитесь обо мне, отцы святые, чтобы внутренний человек мой не страдал водянкой".