Что касается дагестанцев, то они "очень любят свою малую родину, Дагестан, свою республику, и нашу общую большую родину – Россию... Они готовы проявить эти качества, если жизнь этого потребует, так, как это было в 1999 году". Короче, "российский народ в целом, а Дагестан – тем более, запугать вообще никому никогда не удавалось, это... бесперспективное занятие". Так говорил Владимир Владимирович, буквально вчера говорил, в виртуальном Дербенте.

О планах Путина заранее почти никогда ничего не известно, оттого остается только гадать, собирался он посетить столичную выставку, посвященную 2000-летию Дербента, или решение возникло спонтанно. Главные торжества вроде уже прошли в сентябре. Похоже, все-таки президента внезапно потянуло туда, на Кавказ, в Дагестан, хотя и не случайно. Под давлением обстоятельств печальных, которые пробудили в Путине давние бодрые воспоминания. О том, как начиналась его президентская карьера.

Там она и начиналась – с безумного рейда Басаева в эту республику, смещения премьера Степашина, тогдашнего неофициального преемника Ельцина, и назначения Путина главой кабинета – в ранге преемника официального. Карьера начиналась с контртеррористической операции, которая скоро переросла во вторую чеченскую войну, и в ходе этой войны мало кому известный ставленник непопулярного президента стремительно превращался в национального лидера.

Теперь история закольцевалась, о чем он и сообщил дагестанцам, осмотрев выставку. "Наша цель действительно – и в Сирии, и где бы то ни было, – сказал Владимир Владимирович, – борьба с терроризмом". Тогдашняя борьба увенчалась победой – во всероссийском масштабе, а ныне КТО перенесена на мировую сцену. Только и всего. Президент убеждал в этом собравшихся и прежде всего себя, как бы переносясь в прошлое тысячелетие, припадая к истокам. Он повторялся, очень надеясь на то, что повторится и сама история.

Тем не менее сюжет на наших глазах разворачивается иной, хотя черты сходства имеются. Тогда, в 1999-м, обращая в руины Грозный, Путин заключал свой первый договор с российским народом. Ценой массовых убийств в Чечне и беспощадных штурмов при освобождении заложников он обеспечивал стабильность в стране, и слово свое, как принято считать, сдержал: нулевые годы, вопреки всему, до сих пор называют "счастливыми". Теперь, шестнадцать лет спустя, Путин действует в том же духе, пытаясь заключить соглашение с Америкой. Не дожидаясь приглашения, он вторгается в ближневосточный конфликт и бомбит Сирию. Мечтая о стабильности в мире, наподобие той, что возникла в ХХ веке после Ялты и Потсдама.

Президент, можно сказать, консервативен. Он верен себе и своей методике, и новых путей не ищет. Фронтовая авиация, один из главных союзников, привела его к власти в России, отчего бы не задействовать ее вновь, принуждая Обаму к переговорам? До недавнего времени Путин считал эту стратегию эффективной.

Важная, практически нерешаемая проблема, однако, заключается в том, что мировое сообщество сильно отличается от российского населения. С ним практически невозможно договориться, используя метод устрашения. То есть чувство тревоги у "наших партнеров" возникает, но оборачивается желанием свести контакты с Кремлем к необходимому минимуму. Полюбить Путина во имя стабильности и мира во всем мире они не могут: видимо, не столь влюбчивы, как россияне. Ну и вооружены получше, чем чеченцы в 1999 году.

Что же касается деятелей запрещенного в России "Исламского государства", то они в массе своей куда многочисленней и страшней всех Басаевых и Радуевых, вместе взятых. Это совершенно другая армия, живое воплощение российских пропагандистских мифов о мировом терроризме, с которым Путин якобы сражался в Чечне. Это мировой терроризм в чистом виде, и если россияне когда-нибудь осмелятся поспрашивать своего национального лидера о самом главном, то наверняка спросят о том, зачем он, подставляя их, ввязался в войну с ИГИЛом. Обама же все равно непоколебим в своем желании как можно реже вспоминать о России, а воины "Исламского государства", в отличие от американского президента, теперь зачислили ее в список своих заклятых врагов. Россия им стала интересна. В эпоху холодной войны и бесконечных санкций для полного счастья нам не хватало только этого, Владимир Владимирович?

Похоже, президент уже знает, что произошло в небе над Синайским полуостровом, иначе трудно объяснить эту вчерашнюю проговорку: нас, мол, не запугаешь. Иначе не понять, что его вдруг потянуло осматривать выставку и хвалить дагестанцев. Явно же ностальгическое чувство потянуло, память о героической молодости и о том, как славно начиналась карьера. Как ему везло.

Впрочем, наученный прежним опытом, Путин наверняка знает, что делать дальше. Если это действительно был теракт, то надо опять, как тогда, использовать момент для закошмаривания электората, для закручивания гаек, для мобилизации масс. И всякого, кто хоть на миг усомнится в необходимости дальнейшей, беспощадной и бесконечной борьбы с террором, объявлять врагом, и любого западного политика, брезгливо уклоняющегося от диалога с Кремлем или критикующего путинскую Россию, называть русофобом. И чем более острые формы будет принимать противостояние с ближневосточными отморозками, тем яростней станет раскручиваться пропагандистский террор и простой террор внутри страны, направленный против несогласных.

Путин это умеет: мобилизовывать и возбуждать ненависть против врагов, накачивая свой рейтинг. Вообще говоря, только это он и умеет, доведя с годами способность разжигать вражду до совершеннейшего блеска. Одно лишь должно его пугать: все-таки история и впрямь закольцовывается, а это довольно верный признак завершения сюжета. Личной истории Путина, которая неуклонно, хотя и с мучительной для окружающего мира медлительностью, близится к концу.

Илья Мильштейн – журналист и публицист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции