Если сказать, что в театре сыграют спектакль, то это будет простое, стилистически нейтральное сообщение. Если же назвать спектаклем любое политическое событие, то всякий поймет: как минимум фраза окрашена иронией. Использование в политическом языке театральных терминов в качестве метафор – столь давняя традиция, что многие эти метафоры от долгого употребления сделались стертыми.
Лингвист Антон Зверев осуществил исследование "Театральная лексика и терминология в политическом дискурсе" на материале русской и немецкой публицистики. По подсчетам автора, в обоих языках больше всего именно стертых метафор:
– К примеру, авансцена, балаган, бутафория, арена, маскировать, марионетка. Эти метафоры очень часто употребляются, поэтому они имеют статус стертых. Еще их называют "лексикализованными", ведь такие слова со своими добавочными значениями уже вошли в нормативные словари.
– Действительно, если, допустим, говорят "арена боевых действий", то это такой штамп, такая стертая метафора, что никто уже не ощущает перенос значения с одного явления на другое. Никому не приходит на ум, что военные события обозначены как цирковая арена и уж тем более арена древнеримского театра.
– Именно так. Когда-то, когда такая метафора еще была новой, свежей, она являлась средством выразительности. Сейчас она сделалась клишированным выражением и перестала выполнять свои функции. Эмоциональный заряд таких метафор стремится уже к нулю. Теперь это такое же простое слово, как "стол", "дерево", "ходить".
Подобно тому, как актеры играют на сцене, так и политики выступают перед нами. Мы не верим их словам и поступкам, поэтому используем театральные метафоры. Да, мы вас слушаем, мы вас слышим, но мы вам не верим. Политик, когда выступает публично, в основном исполняет роль политика
И все же я уделяю большое внимание именно этим словам, поскольку они являются базовыми, самыми основными, наиболее популярными. Плюс привожу примеры современных метафор, которых еще нет в словарях. У них, совершенно точно, ощущается переносное значение, но в нормативные справочники оно еще не попало.
– В своем исследовании вы заглядываете на смежные территории, то есть берете примеры не только из театральной жизни, но также цирка и кино. Как бы то ни было, все это зрелищные искусства. Есть ли у вас объяснение, почему политическая лексика именно оттуда черпает так много слов? Скажем, на память от времен холодной войны нам осталась "мировая закулиса", которая, впрочем, с недавних пор вновь стала всплывать в публицистике. Почему намного меньше, скажем, музыкальных терминов или терминов изобразительного искусства?
– Если иметь в виду русский язык, то, действительно, в основном метафоры – из зрелищных искусств. А вот в немецком языке метафоры из музыкальной сферы представлены намного богаче, чем в русском языке. Их количественное содержание в политических текстах намного выше, чем театральных метафор в русских текстах.
– Так что же, немцы более музыкальная нация?
– Сложно сказать, более музыкальная нация или менее музыкальная. Но точно, что музыкальные образы у них более употребляемые. Музыкальная метафорика у них в политической сфере лучше представлена. Например, если нужно сопоставить две разные величины, могут использовать выражение "они не похожи, как туба и бас-флейта". Такие выражения для русского языка совершенно не типичны.
– А все-таки почему в русской политической речи метафоры черпают в основном из зрелищных искусств?
Крокодил – в Германии это министр финансов. В России Владимира Вольфовича Жириновского часто называют шутом, паяцем, клоуном
– Основная причина в том, что в нашей стране политика – это что-то, что не вызывает доверия. И это что-то, что происходит далеко от нас. Подобно тому, как актеры играют на сцене, так и политики выступают перед нами. Мы не верим их словам и поступкам, поэтому используем театральные метафоры, чтобы описать эту сферу, чтобы показать: да, мы вас слушаем, мы вас слышим, но мы вам не верим. Надо понимать, что политик, когда выступает публично, в основном исполняет роль политика. Он, может быть, так даже и не думает, просто он знает, что, если он хочет победить, сейчас он должен выйти и сказать вот это, это и это. Он должен говорить четко, ярко, красиво, использовать как можно больше средств языковой выразительности, чтобы привлечь к себе внимание и показать, что он прав, а его оппонент нет. Это, по моему мнению, одна из специфик российского отношения к политической сфере.
– Какой период охватывает ваше исследование?
– С начала двухтысячных годов до 2015 года. Там даже есть какие-то примеры последних месяцев. В основном я ориентировался на современность. Период до двухтысячных годов, то есть конца существования Советского Союза, неплохо исследован. Однако с начала нулевых годов внимания этой сфере стало меньше уделяться.
Я рассматривал словари политических метафор конца советского периода. По сравнению с теми временами сейчас произошло значительное смешение. Теперь используются не только театральные или цирковые образы, но также образы из мультипликации, комиксов и так далее. Появляются и различные метафоры, заимствованные из новых жанров. Например, стендап. Это явление появилось совсем недавно. И буквально несколько лет назад это слово стали использовать в переносном смысле. Выступление политика называют стендапом, если хотя указать, что это какая-то заготовка. Забавная, смешная, но не более того.
Еще я обратил внимание: сейчас нередко происходит наслоение культурных пластов. К современному образу может присоединяться образ из предыдущей эпохи или из другой культурной среды, или вообще из другой сферы. Например, Робин Гуд как положительный герой может соседствовать в одной конструкции с таким современным злодеем, как Джокер из фильма о Бэтмене.
– В каких случаях используют такой прием? Для характеристики одного человека или двух разных? Скажем, один политик – Робин Гуд, а другой – Джокер?
– По-разному может быть. Безусловно, и в российской политической среде, и в немецкой политической среде есть некоторые герои, к которым приросли устойчивые метафоры. Крокодил – в Германии это министр финансов. В России Владимира Вольфовича Жириновского часто называют шутом, паяцем, клоуном. Речь не о них. Но есть политики, для описания которых могут использоваться разные образы. Это делается, чтобы показать противоречивую натуру, чтобы обозначить: в одних ситуациях человек поступает положительно, а в других отрицательно. Например, канцлер Германии Ангела Меркель часто может называться одновременно Доброй феей и Злой ведьмой. Участвует она в каких-то переговорах, и, в зависимости от того, будет ли положительный исход переговоров или отрицательный, говорят, что она выступает либо в роли Доброй феи, либо Злой колдуньи.
Еще один пример из немецкого политического языка. У них есть традиционный персонаж кукольного театра по имени Касперль. Это приблизительно то же самое, что у нас Петрушка. Касперль и крокодил – противоборствующие силы, где Касперль – это положительный герой, храбрый и отважный, а крокодил – олицетворение зла. Так вот, одно политическое лицо могут одновременно назвать Касперлем и крокодилом. Это в случае, когда надо показать противоречивость ситуации – можно и так посмотреть, можно и этак. Или это могут быть два противоборствующих политика, один положительный, другой отрицательный.
– Метафоры бывают разные, в том числе и развернутые. Какие из них чаще всего используются в политической лексике? Сложные конструкции или метафоры из одного слова вроде "Жириновский – клоун"?
– Это зависит от многих факторов. Если брать нейтральные издания, не имеющие какой-то политической ангажированности, то они предпочитают использовать одно слово, максимум два, от силы три слова. Это метафоры простой структуры, образованные от существительного: клоун, дрессировщица, музыканты, факир и так далее. Если взять такие разные издания, как газета "Завтра" и "Новая газета", то единственное, что их сближает, – это уже больше публицистические тексты. Там уже не столько выступает журналист, сколько достаточно сильный публицист. Поэтому могут быть целые тексты, написанные с использованием большого количества достаточно сложных, многоструктурных метафор.
– Все это плод журналистских усилий. Если же обратиться непосредственно к российским и германским политикам, чья речь вам представляется наиболее метафоричной?
– Это вопрос для немножко другого исследования. Если бы у меня была задача создать некий рейтинг наиболее красноречивых с точки зрения употребления метафор политиков, то надо рассматривать все речи, которые произнес каждый конкретный деятель, подсчитывая, какие метафоры он использовал, и классифицируя. Мое исследование было направлено на другое. Я, скорее, пытался найти какие-то современные тексты, описывающие те или иные политические реалии абсолютно с разных сторон, объективно, субъективно, и просто понять, какие сейчас используются метафоры.
Впрочем, безусловно, мне попадались какие-то интервью. По моим наблюдениям, политики Германии и Австрии в своих речах редко используют метафоры. У них может быть буквально одно-два ярких слова на все выступление. Метафорика там чаще встречается в публицистике. Скажем, когда политик пишет какую-то программную статью, не выступает перед публикой, а пишет для первой полосы в газете.
– Правильно ли я поняла, что, если иметь в виду не отдельные персоналии, а картину в целом, то больше любят украшать метафорами свою речь российские политики?
– Как ни странно, да. Очень любят! Особенно на каких-нибудь заседаниях в Госдуме, – говорит Антон Зверев.
