"28 ноября 2010 года, Москва, кафе торгового центра "У Горбушки", 14.45 на часах. От бессонной ночи слипаются глаза. Толпы людей, суета, озабоченные лица. В каждом втором мерещится сотрудник... Дима сидит напротив. Смеемся от собственной паранойи. Ночью пришло предложение от Буратино встретиться. В душе настойчивое желание отказаться, ведь мы знаем, что он – предатель. Но это необходимо. Дима нервничает. По плану он должен наблюдать в бинокль за встречей, но он изначально против всей этой затеи. Конечно, Дима прав. И место, и план должны быть продуманы лучше, но три месяца в бегах притупляют чувство опасности... Я должен успеть срисовать агентов во время встречи и дать по тапкам, попутно залив газом морду "казачка". Поздно что-либо менять. Уже время, пора выдвигаться. Выходим из комплекса – со всех сторон метнулись четыре тени, схватив под руки..."

Так начинается книга "Еду в Магадан" белорусского анархиста Игоря Олиневича, который провел в заключении около 5 лет и недавно был выпущен на свободу президентом Белоруссии Александром Лукашенко (накануне выборов и под давлением Европы) вместе с еще пятью политзаключенными – Николаем Статкевичем, Николаем Дедком, Евгением Васьковичем, Артемом Прокопенко, Юрием Рубцовым.

Олиневич был осужден по так называемому "делу белорусских анархистов" в связи с нападением на посольство России в Минске 30 августа 2010 года. В посольство было брошено несколько "файеров", как было позже заявлено – в знак поддержки российских анархистов, против которых в России в тот момент шла волна преследований. После атаки на посольство в Белоруссии начались репрессии против анархистов, Олиневич скрывался в России, но был там схвачен и передан белорусским властям.

Олиневич, как и другие освобожденные, говорит, что не ждал освобождения:

– Первый раз проскочила новость в газете "Наша Нива" о том, что Лукашенко встречался с представителями независимых СМИ, и там ему задали вопрос о Николае Статкевиче – собираются ли его освобождать. Был намек на то, что этот вопрос может быть решен положительно. Однако буквально через несколько дней были задержаны несколько участников протестного движения за граффити, им предъявили очень тяжелое обвинение. Я это расценил как сигнал к тому, что будет только ухудшение, что вряд ли на таком фоне будут какие-либо освобождения. Я готовился к тому, что меня "закроют" в помещение камерного типа – это внутренняя тюрьма в лагере. Я ни на что не надеялся. А картина освобождения была типична у всех нас. В 4 часа дня пришли сотрудники оперотдела и сказали мне идти с вещами на КПП. В этом месте обычно производится обыск, и человек либо этапируется в тюрьму, в другую колонию, либо препровождается в здание ШИЗО. И до последнего момента мне не говорили, что меня освобождают, выполняли стандартную процедуру, правда, с очень тщательным досмотром моих записей, писем. Буквально каждую страницу изучили. Понял я, что освобождаюсь, только тогда, когда ко мне вышел сотрудник спецотдела и зачитал приказ о помиловании.

– Прошло несколько дней на свободе. Вы вернулись к политической жизни или просто сейчас наслаждаетесь свободой?

– Я наслаждаюсь общением с близкими мне людьми, с теми людьми, кто поддерживал меня все эти годы, уделял внимание, писал мне письма, помогал моей семье. Эта эйфория еще не прошла.

– Вернемся к событиям, которые привели вас в заключение. Вы пытались скрыться в России. Вас там похитили и передали в Белоруссию. У вас сейчас это улеглось, как-то ушло вдаль?

– Та история в принципе не может уйти вдаль по той причине, что она не закончена. Не все уголовные дела были завершены. Мой товарищ Дмитрий Дубовский до сих пор находится в бегах. Его преследуют по тем же самым обвинениям. Он единственный свидетель моего похищения в Москве 28 ноября 2010 года.

– Он с тех пор скрывается?

– Да, и весьма успешно.

Из книги "Еду в Магадан":

"Лязгнули ворота, машина заехала. На глазах по-прежнему шапка. Я полностью дезориентирован. Заводят в кабинет, сажают на стул, лицом в стол, на шею опускается ребро чьей-то ладони. Впереди самая долгая ночь в моей жизни…

– Игорь, давай поговорим с тобой как человек с человеком, – раздался голос напротив.

– В таком положении люди не разговаривают, – я сам удивился своему голосу.

Видимо, они не ожидали сопротивления и на некоторое время замешкались. Это придало мне уверенности. Затем приступили:

– Мы всё знаем, говори, признавайся!

– Не знаю, не был.

– Тебя уже все сдали, чего отнекиваться?

Мучает лишь один вопрос: Дима ушел или все же взяли позже? Но как это узнать?

– А что Дима? Дает показания?

– Какой Дима? Ты имеешь в виду Дубовского?

Ясно! Не взяли! Значит, все не так уже плохо".

– Когда я читал вашу книгу, у меня было ощущение, что это настоящее подполье. Чем-то напоминало описания начала прошлого века, когда революционеры боролись с охранкой, их выслеживали, хватали. Провокации, предатели.

– За 100 лет изменился только внешний фон – технический прогресс, новые исторические события. Но структура общества, система власти осталась примерно той же самой. Те несправедливость и несвобода, что существовали век назад, актуальны и сейчас и вызывают ту же реакцию несогласия со стороны многих людей, которые разделяют анархические идеи.

– Можно ли сказать, что ваш главный враг не Лукашенко, вы вообще против государства в любой его форме? Или персоналии важны?

– Дело вовсе не в Лукашенко. Дело в той касте власть имущих, которые управляют страной. Для меня они – осколок советской номенклатуры, которая после распада СССР никуда не делась. Она видоизменилась. Их дети пошли по служебной лестнице, их родственники. Но по сравнению с советскими временами эта каста деградировала. Если раньше были хоть какие-то грани недозволенного, то сейчас все эти грани перейдены. И это отравляет все общество сверху донизу. Я подхожу к вопросу государства на системном уровне. Дело не в личностях. Дело в отношениях. Если завтра Лукашенко уйдет, то это ничего не поменяет, потому что правящий класс состоит из около 100 тысяч человек с уже выработанным менталитетом. Этот менталитет перемелет любого нового президента, любую его команду. Нужно в корне менять саму структуру. Анархисты выступают за гражданское самоуправление, где каждый человек ежедневно участвует в решении общественных вопросов. Мы выступаем за создание различных ассоциаций, за укрепление горизонтальных связей внутри общества, за развитие личной инициативы не только в экономике, но и в социальной сфере, в культуре. Мы считаем, что общество должно быть похоже на своеобразную нейросеть, которая по эффективности гораздо лучше, чем традиционная иерархическая структура.

– Я беседовал с Николаем Дедко. Он говорил о том, что против института президентской власти, потому что один человек не может решать за 10 миллионов, но при этом у меня не было впечатления, что он вообще против государственных институтов.

– В массе своей у людей уже есть привычные стереотипы, терминология, которой они пользуются. Под государством обычно подразумевается не только институт власти, но и организованность как таковая. Поэтому здесь вопрос исключительно восприятия. Говоря, что я против государства, я имею в виду, что я против угнетения, против иерархии. Но при этом я выступаю за организованность, за эффективную систему управления обществом. Я не называю это государством, я называю это прямой демократией.

– Анархисты никогда не были широко популярны именно потому, что люди боятся анархии, и их можно понять, есть немало примеров, к чему приводила анархия. Насколько широко вы чувствуете поддержку в своей стране?

– Как политическое движение, я не скрываю, мы не являемся какой-то крупной силой. Но вот за последние 5 лет чувствуется поддержка, скорее, на моральном, личном уровне. Почему-то получается так, что в массе своей анархисты, которые сталкиваются с репрессиями государства, ведут себя достаточно мужественно, достойно. И это вызывает восхищение, уважение у многих и, соответственно, рост к нашим взглядам. Ведь личные качества происходят от мировоззрения.

Из книги "Еду в Магадан":

"Побывав как-то на семинаре с участием Маркелова (земля ему пухом), я усвоил твердо: никаких признаний! Именно на показаниях, данных в первые дни, как правило, строятся дела...

Первое правило – "Не верь!". Все, что они говорят – ложь, полуправда. А если и правда, то с целью дальнейших манипуляций...

Брали измором. Я засыпал и просыпался много раз – как только чувствовали усталость, сразу усиливали давление. В ход шло всё: угрозы, лесть, шантаж, увещевали в бессмысленности борьбы, ставили под сомнение верность товарищей, упор на эгоизм и т.п. Я не знал, сколько времени прошло. Оно перестало существовать. Было неясно, где реальность, а где сон…

"Закинем в хату к скинхэдам! У нас есть специальная скинхата!… Ты – красавчик, таких в тюрьмах любят… Тебя еще не били нормально… Зачем тебе это?"

Я включался только, чтобы сказать "Не знаю, не был", и вновь уходил в беспамятство. Второе правило гласит: "Не бойся". Как правило, они блефуют. Но даже если нет, то только так можно узнать, выдержишь ты или нет. Кто испугался – уже побежден. Стоит показать страх – и ты на крючке, из тебя вытянут всё.

В течение всего дознания периодически возникало чувство узнавания, что вот это и это я где-то читал. Эта мысль очень отрезвляла, подтверждалось, что все это – инсценировка. Ведь все равно возникало ощущение некой оторванности, подсознательно хотелось поверить в их аргументы и тем самым все прекратить. Психологическая защитная реакция. От нее никуда не деться...

Снова ожидание. Ужасно хотелось пить и подмывало стрельнуть сигаретку. Но я знал, что этого делать нельзя. Любую просьбу нужно ставить в формат требования. Третье правило – "не проси". Любая просьба делает психологический климат мягче, и, может быть, именно этой капли будет достаточно, чтобы перевесить чашу в их пользу".

– Давайте вернемся к разговору о заключении. Вы описывали, как вас передали в Белоруссию, подвергали допросам, вы не спали. При этом у вас был ясный план, как сопротивляться. Вы следовали каким-то внутренним установкам, чтобы не уступить людям, которые вас допрашивают. Вы провели много лет в заключении. Это притупилось или все эти годы это было внутренней борьбой?

– Сейчас, оценивая проведенные 5 лет, я могу сказать, что "американка" (СИЗО КГБ. – РС) была детским садом по сравнению с тем, что ждало вперед меня и многих других. Когда я сравнивал свою историю задержания и следствия с историями других заключенных, то приходил к выводу, что многим людям в заключении приходится сталкиваться с гораздо худшим отношением, с гораздо более жесткими подходами, с более изощренными методами ломки воли, не говоря уже о том, с чем многим приходится сталкиваться в лагерях. Сама система лагерей изначально заточена на то, чтобы сломить человека. Там не ставится задача, чтобы человек вернулся в общество, чтобы интегрировался, чтобы начал новую жизнь. Там ставится задача – либо сделать из человека растительное существо, либо обозлить и оборвать все его социальные связи. О целях этого можно долго рассуждать, это отдельный вопрос.

– Какие же цели?

– Учитывая, сколько людей проходит через тюрьмы и лагеря десятилетиями, это оказывает огромное влияние на менталитет всего социума. Для Белоруссии с населением в 9,5 миллионов за 20 лет как минимум несколько сот тысяч человек прошли через эту систему. Причем, я не беру осужденных по административным делам, гражданским, хозяйственным, прошедших через "химии", более легкие виды наказания. Но эти люди все равно столкнулись, если не с лагерной, то с судебной системой, увидели весь ее цинизм, двуличие, двойные стандарты. Получается, что суды и лагеря – это своего рода конвейер по прививанию сознания, что человек в системе полностью бесправен, что власть имущий всегда прав. А для тех, кто проходит лагеря, еще и презумпция недоверия к другому человеку. Даже сохранив свою душу и дух, все равно лагерь напитывает недоверием к людям, цинизмом. Как это может повлиять на общество, кроме еще большего его разложения?

– 5 лет в лагерях. Это все время было испытание воли?

– Да, каждый день.

– Был какой-то положительный опыт? Шаламов, правда, пишет, что ничего хорошего в лагерях нет и это просто ад на земле.

– Здесь работает одна истина: что не убивает, делает сильнее. Это в полной мере касается лагеря. Я прочитал очень много литературы – воспоминания узников ГУЛАГа, более поздних советских лагерей, в том числе и узников современных российских колоний, в частности, читал Владимира Переверзина "Заложник", а также воспоминания Ходорковского. Даже удалось встретиться с людьми, которые вместе с ними сидели, узнать детали, что это правда, что там описано.

– То есть в вашем личном опыте нет ничего, что бы вы могли отнести к положительному?

– Нет, я так не скажу. Этот вопрос давно уже дискуссионный. Есть мнение Солженицына, есть мнение Шаламова. Я считаю, что оба они правы. Лагерь если не ломает, то укрепляет дух. Он закаляет характер. Он учит разбираться в людях. И самое важное, наверное, для меня – он учит милосердию. Я в лагере, наверное, стал гораздо больше понимать людей, их ситуации. Я научился различать те полутона, где раньше я видел только черно-белое. Я даже научился различать мотивы сексотов, доносчиков, не все они одинаковы. Даже в подонке можно найти крупицу чего-то хорошего. Были ситуации, когда такие люди из-за того, что я им где-то помог, зная, что они сексоты, даже могли меня прикрыть, что-то не донести. Палитра жизни ощущается гораздо ярче в лагере. Но за это приходится платить этим самым недоверием, подозрительностью, эмоциональной черствостью. Лагерь – это кладбище человеческих судеб. И как говорил Солженицын, на кладбище живущих всех не оплачешь. Лучше, конечно, никогда этого не знать. Для нормального развития человеку не нужен высокий уровень цинизма, которым он напитывается в лагере. Нужна какая-то идеализация, романтика. В лагере ее не остается. После лагеря мир уже будет восприниматься иначе.

Из книги "Еду в Магадан":

"Жизнь человека сплетается из тысячи социальных нитей: общение, обязательства, планы, отношения, работа, даже салат в холодильнике – все имеет ниточку в нашем сознании. И в один миг ты начинаешь соскальзывать с этого прочного настила. Не сразу, а постепенно... Ты пытаешься ухватиться за нити, не упустить, как-то увязать по-новому, но вместо этого теряешь одну за другой все и падаешь в бездну пустоты...

…В этом кромешном вакууме первая передача и первое письмо от близких, как луч света, пробивает мрак и обжигает теплом. Помню. Как вытащил из пакетов теплые носки и шерстяное одеяло. Закутался в него и тут же провалился в сон с ощущением дома и родительской заботы…

– У меня есть, о чем с вами поговорить, – сказал седой, но крепкий полковник из 4-го отделения КГБ. Из окна самого дальнего кабинета открывался внезапный вид ночного города, центрального проспекта Минска. Не поверю, что после камеры на кого-то это не произвело бы впечатления. Так близко и так далеко, длиною в годы… Чай, печенье, пряники, прочая обходительность, как в фильмах.

­– Вы знаете, почему вы здесь? – прозвучал коварный вопрос, так это делала инквизиция столетия назад.

– Хотелось бы знать для начала, где я нахожусь, – ответил я.

– Это не тюрьма, слава Богу, а СИЗО КГБ. Есть разница. "Американка", как говорят в народе. В 30-е годы здесь было расстреляно более 30 тыс. человек. Печально, но уверяю вас, ни я, ни мои коллеги даже в мыслях не могут допускать больше такого, – продолжал полковник".

– При каких обстоятельствах вы писали книгу?

– Сейчас я и сам удивляюсь, как все получилось. Есть такая святая наивность – когда человек попадает в такие условия, он еще не полностью понимает, куда он попал. У меня так и получилось. Первые несколько месяцев лагерь мной воспринимался как удивительный новый мир, остров своеобразного племени тумба-юмба. Я не осознавал всей опасности, которую он мне несет и, как оказалось, принес в будущем. Поэтому я каждый день обдумывал хотя бы несколько абзацев и потихоньку писал, лежа на наре. Благодаря совпадениям, случайностям, у меня была возможность за 9 месяцев все написать и передать человеку, который освобождался.

– Но потом у вас уже не было мыслей или сил писать?

– После книги я писал несколько статей, некоторые из которых в книгу были включены. Я уже брал какие-то точечные темы. Но писать новую книгу на тот момент я не видел никакой причины.

– Сейчас вы на свободе. У вас есть какое-то представление о будущем?

– Общаясь с различными людьми все эти годы, я постоянно примерял на себя различные варианты – чем я могу заниматься. Но я всегда хотел, чтобы мои будущие занятия были полезны для человечества, для его окончательного освобождения. За время, проведенное в лагере, я пришел к выводу, что современные информационные технологии – это то, что позволит обществу ресоциализироваться, развить горизонтальные связи, эффективную систему реагирования на различные общественные вызовы. Ключевое социальное явление нашей эпохи – это краудсорс. Я считаю, что это явление станет глобальным, повсеместным и приведет общество именно к той истинной демократии, о которой столько люди мечтали. Это будет демократия нового типа, демократия участия. Это будет истинное гражданское самоуправление. Я вижу себя в сфере развития IT-технологий. Тем более что и образование позволяет мне это.

– Означает ли это, что вы отходите от политики, или, по крайней мере, от той политики, которой занимались прежде?

– Нет, не означает. Скорее, я углубляюсь. Я бы хотел заняться чем-то более фундаментальным, а не ежедневной бытовой рутиной, которая была раньше. Но одно другому не противоречит, одно без другого не может существовать. В цепочке все звенья важны.

– Вы окружены близкими людьми, но у вас есть ощущение, что вы изолированы? Или вы чувствуете, что есть большая группа единомышленников, людей, которые думают так же, как вы?

– Я чувствовал огромную поддержку и внимание со стороны соратников. Но при этом я понимаю, что ряд аспектов анархической борьбы теперь для меня навсегда закрыт, в частности подполье. Будучи уже изобличенным властью, я не имею права подставлять других людей. Потому что теперь, в случае чего, я всегда буду под подозрением в первую очередь. Самое лучшее средство защиты – не устанавливать контактов с теми, кто борется радикальными средствами.

– Как вы видите дальнейшее развитие событий? Вы готовы к тому, что вас могут задержать? Вас выпустили на свободу, но все говорят о том, что это под выборы. А это игры кошки с мышкой.

– За 5 лет лагерь приучил меня ценить тот день, в котором я живу. Мы никогда не знаем, что будет завтра. И я насмотрелся на такие случаи, когда люди выходили на свободу, а прокурор выносил протест, и они возвращались. Или когда человек проходил комиссию на УДО, все было хорошо, а в последний момент суд ему отказывал, а он уже вещи раздал. Лагерь учит не питать иллюзий и надежд. В любой день все может повернуться как в сторону большого плюса, так и в сторону огромного минуса. И всегда найдутся для этого причины. Будем решать проблемы по мере их поступления. Что касается страны, то для меня очевидно, что ситуация продолжает ухудшаться. Если не будет никаких изменений, то все это закончится массовым социальным взрывом завтра или через три года – кто знает.

– Значит ли это, что вы готовы к тому, что вас могут опять посадить? Или к этому быть готовым нельзя?

– От лагеря никогда не зарекайтесь.

– Это понятно. Но может ваше сознание принять мысль о том, что пройдут выборы и за вами могут опять прийти?

– Прямо сейчас я еще не принял свободу как данность. Ментально я еще остался в лагере. Должно пройти какое-то время. Никакой вариант развития событий не будет являться для меня шокирующим, удивительным. Я живу сегодня.