Во вторник вечером Максим Осипов – врач, писатель, общественный деятель, создатель благотворительного общества помощи больнице в Тарусе – написал в фейсбуке:

"В Москве в книжном магазине "Молодая гвардия" на Полянке на видном месте висит портрет Сталина, врага рода человеческого. Ноги моей в этом магазине не будет. Приглашаю вас последовать моему примеру".

Осипов так объяснил, зачем это нужно:

"Комментарии в духе "там-то и там-то тоже видели Усатого" не принимаются. Давайте начнем с "Молодой гвардии". Глядишь, и другие уберут эту гадость: не из идейных соображений, так из экономических. Если Вы согласны с моим предложением, прошу перепостить сообщение, и в "Молодую гвардию" – ни ногой".

Осипов – воплощение русского интеллигента. Врач, создавший благотворительное общество помощи больнице в Тарусе и многое изменивший в ней. Издатель медицинской литературы. Писатель, автор рассказов, повестей и пьес. Ценитель классической музыки. В начале 1990-х уехал учиться в Соединенные Штаты, вернулся и, говоря об этом, на память приводит строчку из "Метели": "Как сильно билось русское сердце при слове "отечество".

При этом "В родном краю" – первая публикация Осипова, в "Знамени" в 2007 году, начиналась так:

"Уже полтора года я работаю врачом в небольшом городе N., районном центре одной из прилежащих к Москве областей. Пора подытожить свои впечатления.

Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей сильнее всего выражены два чувства – страх смерти и нелюбовь к жизни. Обдумывать будущее не хотят: пусть все остается по-старому. Не жизнь, а доживание. По праздникам веселятся, пьют, поют песни, но если заглянуть им в глаза, то никакого веселья вы там не найдете".

Теперь в родном городе Осипов борется с плакатами Сталина.

Он говорит, что портрет в книжном магазине – очень больших размеров календарь на 2016 год, и это совершенно не исключительный случай:

– Портреты Сталина в разных видах есть на книжках, календарях, статуэтках и так далее, они находятся всюду. Ты приходишь купить чашку – обязательно стоит чашка со Сталиным, фарфоровая фигурка, что угодно. Приезжаешь в Петербург, выходишь с вокзала, идешь по Невскому в сторону Владимирского – и по левую руку в витрине – Петр Первый, Сталин и так далее. Это повсюду, не случилось, увы, ничего чрезвычайного. Просто вчера одна моя приятельница и корреспондент в фейсбуке как-то горестно воскликнула по этому поводу, и мне захотелось выразить ей поддержку, и я написал то, что написал. Мне показалось, что самый простой способ как-то бороться с этим – выбрать один книжный магазин и его игнорировать. А что еще сделаешь? Накупить календарей и сжечь? Они сделают еще тираж. В общем, это лезет изо всех дыр.

– А как вы себе представляете степень воздействия того, что вы предложили? Очевидно, что на Сталина есть общественный запрос, и прививки против Сталина нет. Общество в целом никакого отторжения по отношению к Сталину не испытывает.

– Я не очень понимаю, что такое общество в целом. Интеллигентные люди испытывают. Люди попроще – кто-то испытывает, кто-то нет. Тут нет общества в целом. Но Сталин действительно чрезвычайно популярная фигура, и это очень грустно.

– Это коммерчески успешный бренд, что означает, что это пользуется спросом. Я не хочу сказать, что это вина только общества. Скажем, высказывания Мединского (министра культуры России) говорят о том, что он сам никакого отторжения, видимо, не испытывает по отношению к фигуре Сталина. Но давайте мы снова вернемся к вопросу о степени воздействия. Вы думаете, что подобная интеллигентская акция в состоянии хоть на что-то воздействовать, хотя бы в книжных магазинах?

– Я считаю, что нужно как-то попробовать, потому что сидеть сложа руки невозможно. То, что я сделал, это был рефлекторный скорее акт, и он никакого мужества даже не требовал – просто не ходить в магазин на Полянке. Для меня это самый удобный, самый близкий к тому месту, где я работаю, магазин, и я от этого готов отказаться. Не бог весть что, но я решил попробовать. Я вовсе не ждал, что тысячи людей меня поддержат, но вижу, что и запрос на десталинизацию тоже какой-то есть, наверное.

– А у вас есть ощущение гетто? Или, наоборот, ощущение, что именно вы, хотя бы в рамках Москвы или какой-то ее части, определяете что-то?

– Я никогда не жил в гетто, как вы понимаете... Но я понимаю, о чем вы говорите, ощущение сжимающегося кольца действительно присутствует. И это проявляется не в том, что ты что-то скажешь – и немедленно к тебе заявятся погромщики. А просто ты приходишь в гости и, быстро окинув взглядом людей, пытаешься сообразить, каких они убеждений и верований. Убедившись, что все свои, можно вести более-менее свободный разговор. Если компания не очень знакомая, лучше в нее не ходить. Есть несколько домов, из которых мне пришлось уйти за последний год, но не потому, что там плохие люди. В том-то и трагедия 20-го века, что главные преступления совершали, в общем, нормальные, обычные люди, не садисты. Люди гостеприимны, но ты начинаешь с ними разговаривать – и вдруг натыкаешься на что-то неприемлемое. Ну, не на календарь со Сталиным, но на "крымнаш", на антизападные настроения, антиамериканизм, совершенно бессмысленный, и так далее. Гетто это или нет? Нет, наверное, пока что не гетто. С другой стороны, остается возможность написать, напечатать... Вот я написал повесть, в которой есть кое-какая политика, хотя она и не о политике, и у меня даже в мыслях не было, что журнал, где я печатаюсь, "Знамя", что-нибудь из цензурных соображений будет вычеркивать или советовать мне убрать. Нет, абсолютно свободно можно все напечатать, написать. Вы можете спросить, а почему не признать свободу сталинистов высказываться? Я бы сказал, что все-таки фигура Сталина, если верить в то, что дьявол существует, наиболее точно воплощает его в смысле зла и пошлости.

– Позиция Мединского, а его позиция проводится государством, потому что он министр, член правительства, что Сталин – часть нашей истории, да, трагической, но там есть и великие страницы, и не надо отторгать Сталина...

– Это лукавство. Сталин – не часть истории, а, к сожалению, часть политики. Одна моя приятельница, немка Керстин Холм, она работает во "Франкфуртер Альгемайне", она много лет прожила в России, вот она очень удачно выразилась: "В России ни одна эпоха не заканчивается". До сих пор можно встретить людей, которые ссорятся из-за Петра Первого и его реформ. Встретить в Англии людей, которые настолько горячо к сердцу принимают Кромвеля, наверное, сейчас сложно, это все-таки стало частью истории. А вот у нас так. И конечно, главная фигура – Сталин. По поводу Ленина гораздо меньше всяких разговоров и споров. Так что Сталин – это политическая фигура, причем действующая, к сожалению. И даже, обратите внимание, в литературе нет особенно удачных образов Сталина. У Искандера разве что... Это говорит о том, что все это слишком близко, слишком теперь происходит.

– Невозможно отрицать, что вы правы и Сталин жив... Но давайте поговорим еще о сегодняшней жизни в Москве. Вы ходите на концерты, на мероприятия, организованные знакомыми, и это такая замкнутая жизнь, которая занимает большую часть времени, и вы редко сталкиваетесь с чем-то еще. Это обычное устройство жизни. В журнале "Тайм-аут" я недавно прочитал, как хорошо изменилась Москва за последние десять лет, люди стали милее, и у меня ощущение, что люди, это пишущие, ходят по каким-то специальным местам, у них свой отдельный мир. Все люди разделены на сообщества, но тут вопрос, насколько оно велико, чье пространство больше?

– У меня есть ощущение от Москвы, и довольно давно, что этот город я сдал. Мне здесь разрешается бывать, меня никто не останавливает, не задерживает, и по нему можно передвигаться, но абы куда ходить не следует. Есть несколько квартир моих друзей, есть Московская консерватория, есть несколько больниц, где работают мои друзья, где я могу как-то чувствовать себя не то что в безопасности, но самим собой, быть равным самому себе, – и есть остальное, что надо пройти, преодолеть. Хотя я в этом городе родился, вырос, учился, прожил большую часть жизни, безусловно, но теперь это город чужой.

– Вы уезжали из России, работали в Штатах, а потом вернулись. Вы пишете, занимаетесь общественной деятельностью, работаете в больнице в Тарусе, это насыщенная жизнь русского интеллигента. При этом вокруг вас в интеллигентской среде, я предполагаю, сильны настроения к отъезду. У вас изменилось к этому отношение?

– Конечно, мое отношение к отъезду изменилось. Хотя, конечно, эмиграция – это трудное дело, очень. Когда я жил в Советском Союзе, ребенком, подростком и дальше, я ненавидел все советское, даже как-то неожиданно сильно. Я очень хорошо помню момент, мне было 7 лет, и я читал "Трех мушкетеров", и вот – Париж, и я понимаю, что Париж есть на карте, но мне там никогда не побывать, просто потому что вот так устроена советская жизнь. И я эту жизнь ненавижу. Откровенно сказать, я и болел против советских команд, тогда я следил за спортивными событиями. Но потом, в 1991 году и еще незадолго до этого, когда дело шло к свободе, я вдруг сделался настроен очень пророссийски, и в Америке я не думал оставаться, я хотел приехать сюда, создал издательство, вообще была какая-то идея. "Как сильно билось русское сердце при слове "отечество". Мне кажется, что я тогда правильно поступил, и действительно тогда были большие надежды. Сейчас у меня таких надежд нет, и сейчас я на это смотрю иначе. Исчезло ощущение, что мы здесь должны находиться, потому что есть народ, который не знает правды, и наше дело – его просвещать, и как только народ получит доступ к этой самой правде, сразу все переменится, потому что он талантлив безмерно. Разовьются науки, искусство и прочее. Но это оказалось иллюзией. Люди гораздо менее чувствительны к правде, чем мы надеялись. И сейчас я уже не смотрю на свое пребывание здесь как на служение какому-то слою или какому-то месту. Но покуда жизнь здесь имеет смысл для меня, я тут живу.