Иван Толстой: C'est la vie. Непериодические разговоры с Андреем Гавриловым. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: У нас с вами уже складывается традиция посвящать наши передачи какой-то музыкальной теме и ее интерпретации. Чему посвятим программу сегодня, Андрей?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, у нас есть даже новостной повод, так это, кажется, называется. Хотя начнем мы не совсем с него, мы просто к нему подберемся. Но я бы хотел эту программу посвятить балладе «Лесной царь», именно тому самому «Лесному царю», про перевод которого в свое время написала блистательное эссе Марина Цветаева и, скажу честно, благодаря которому я перечитал разные переводы этой баллады Гете, - переводы, сделанные Жуковским, Фетом, Григорьевым, получил полное удовольствие, после этого снова перечитав эссе Цветаевой. Тому самому «Лесному царю», который до сих пор служит источником вдохновения самых разных авторов, самых разных художников, самых разных писателей и режиссеров. Достаточно сказать, что именно по мотивам «Лесного царя» и уже даже не совсем понятно, по мотивам баллады Гете или по мотивам старых немецких легенд написал свой роман знаменитый французский писатель Мишель Турнье, по которому, по роману великий, уже без всякого сомнения великий немецкий режиссер Фолькер Шлендорф снял свой знаменитый фильм, получивший в английском прокате название «Огр» и, к моему изумлению, точно такое же название получивший в русском прокате. Вы представляете себе: вы идете по улице и видите, что на экраны вышел фильм под названием «Огр». Первое, что приходит в голову — это новые похождения Шрека. На самом деле это, конечно, «Лесной царь» - это трагический фильм, очень серьезный, с замечательным актером Джоном Малковичем в главной роли. Я это все говорю именно вокруг этой баллады, чтобы показать, что по-прежнему тема «Лесного царя жива», она находит отклик у самых разных людей, в том числе, конечно, и у музыкантов.

Я хочу сделать шаг назад и напомнить нашим слушателям, да в общем, наверное, и вам разные переводы. Я не буду, конечно, целиком читать несколько вариантов баллады, но тем не менее, напомнить ее начало и ее фантастический совершенно, жуткий, страшный конец я себе позволю. Перевод Жуковского я оставлю на потом именно потому, что удивительно, как человек, создавший этот текст в 1818 году, именно тогда Жуковский и написал перевод «Лесного царя», как этот человек до сих пор остается нашим литературным языковым современником, а те, кто писали переводы, те, кто их сочиняли, те, кто их придумывал после него, безнадежно устарели. Вы помните, наверное, перевод Фета.

Кто поздний верховый под ветром ночным?
То едет отец с малюткой своим.
Он мальчика верною обнял рукой,
Его прижимает и греет собой.
— Сынок мой, что жмёшься ты, взоры вперя?
— Отец, иль не видишь Лесного царя?

Так начинается перевод Фета. И кончается он:

Отцу стало страшно, он гонит коня,
Он мальчика держит, что дышит, стеня, —
Насилу достиг он двора своего…
Ребёнок был мёртв на руках у него.

Или, например, меньше, что осталось в памяти, как мне кажется, я спросил тех, кого я мог спросить на эту тему, перевод Аполлона Григорьева.

Кто мчится так поздно под вихрем ночным?
Это — отец с малюткой своим.
Мальчика он рукой охватил,
Крепко прижал, тепло приютил!
— Что всё личиком жмёшься, малютка, ко мне?
— Видишь, тятя, Лесного царя в стороне?

Иван Толстой: Не могу отделаться, Андрей, это напоминает просто черный юмор, частушки всевозможные детские переделки. Действительно поэтика, строфика, метрика, ритмика, все за 150 лет способно устареть и превратиться в свою противоположность, в комическую какую-то, просто во что-то полуприличное, извините, бога ради.

Андрей Гаврилов: Совершенно верно. Но забавно, что у Фета в конце «отец насилу достиг двора своего», а у Григорьева:

Страшно отцу. Он мчится быстрей.
Стонет ребёнок, и всё тяжелей...
Доскакал кое-как до дворца своего…
Дитя ж был мёртв на руках у него.

Интересно, как двор превратился в дворец. 150 лет, вы говорите, все изменилось, но в таком случае, почему проходит 200 лет и, тем не менее, мы читаем Жуковского как современника:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

Практически современный язык. И конец:

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мёртвый младенец лежал.

Да, конечно, и здесь можно сейчас поизгаляться над темой пионерско-октябрятских страшилок, но тем не менее, текст намного современнее.

Иван Толстой: И очень чистый русский язык, правда?

Андрей Гаврилов: Более того, хотя здесь есть устаревшие слова, устаревшие обороты, тем не менее, он читается нормально, в отличие от, ладно, не будем, в отличие от «взором вперя, жмется сынок», и так далее.

Иван Толстой: Не только Пушкин был прародителем русского языка, не только Николай Михайлович Карамзин, но, конечно, Василий Андреевич Жуковский, чистейший поэт, чистый современный русский язык, абсолютно понятный. Когда детям своим или внукам читаешь «Суд Божий над епископом» - впечатление, будто написал сверхсовременный автор. Изумительный поэт Василий Андреевич.

Андрей Гаврилов: Может быть, именно поэтому Марина Ивановна Цветаева написала, что это не столько перевод, сколько создание собственного произведения. С моей точки зрения, это высшая похвала. Его текст, я немножко заколебался между словами «перевод» и «сочинение», текст Жуковского уже явление русской литературы, русской поэзии, даже если изначальным толчком был текст, который является явлением немецкой поэзии.

Иван Толстой: Да, конечно.

Андрей Гаврилов: Ну так вот, мы переходим с вами к новостному поводу. 200 лет назад в 1815 году произошло событие, последствия которого, хотим мы этого или не хотим, сказываются до сих пор, а именно: Франц Шуберт написал балладу на стихи Гете, тем самым положил начало новой традиции, музыкальной традиции интерпретации «Лесного царя». Вот как звучит баллада Шуберта.

(Музыка)

Андрей Гаврилов: Это была баллада Шуберта на тему стихов Гете «Лесной царь», исполнял великий Дитрих Фишер-Дискау. Я думаю, что это исполнение столько раз издавалось, столько раз переиздавалось даже на пластинках фирмы «Мелодия», что может быть оно вполне знакомо нашим слушателям, в отличие от следующей версии. Хотя уже существовала версия Шуберта, тем не менее, осторожно, не так быстро, как сделано было бы сейчас, не так массово, как это было бы сделано, наверное, сейчас, но тем не менее, и другие композиторы начали класть стихи Гете на музыку. И среди них, наверное, самая популярная версия — это версия композитора, который родился в XVIII, а умер в XIX веке, Карла Леве. Карл Леве был сам певцом, дирижером, он написал множество песен, написал несколько опер, фортепианных концертов, ораторий. Но наибольшим успехом среди его современников пользовались именно песни. Вот, я думаю, мы послушаем фрагмент из его версии «Лесного царя». Карл Леве, «Лесной царь».

(Музыка)

Андрей Гаврилов: Мы только что послушали версии XIX века, вот сейчас, пользуясь тем, что у нас в руках машина времени, мы можем летать куда угодно, я предлагаю сразу переметнуться в век XXI. Дело в том, что в ХХ веке, открою маленький секрет, я, честно говоря, на нашел интересных интерпретаций «Лесного царя» в музыке. Я не сомневаюсь, что они были или есть, я целиком это списываю на собственную неграмотность. Но то, что мне попадалось, мне не казалось особенно интересным. Поэтому с вашего разрешения, Иван, я пропущу пока ХХ век и предложу вам обратиться к творчеству практически нашего современника канадского композитора и пианиста-виртуоза Марка-Андре Амлена. Марк-Андре Амлен известен прежде всего как пианист, интерпретатор редко звучащих сочинений. Именно в его записях легче всего найти произведения Николая Капустина, Николая Метнера, фортепианные, редко звучащие произведения Фредерика Ржевского, Николая Росланца, то есть тех композиторов, которых прежде всего интересовали или интересуют именно фортепианные сочинения. Но кроме этого родившийся в Монреале Марк-Андре Амлен сам пишет музыку, как правило, для фортепиано. И вот у него есть цикл из 12 этюдов, и этюд номер 8 называется «Лесной царь. По мотивам Гете».

(Музыка)

Андрей Гаврилов: Это был этюд номер 8 канадского композитора Марк-Андре Амлена «Лесной царь» в его собственном исполнении. Не так давно на экраны всего мира вышла серия фильмов, которые называются «Голодные игры» - это фантастические фильмы об обществе, где периодически устраиваются так называемые «голодные игры», такая антиутопия. И в этом фильме все обращают внимание на главную героиню, конечно, она прекрасно играет, на сюжет, на работу художника, на все, что угодно. Чуть-чуть меньше иногда обращают внимание на музыку к этому фильму. В этом фильме звучит замечательная песня под названием «Плач дочери». Ее исполнила группа со смешным названием «Caroline Chocolate Drops», то есть примерно как «Шоколадные леденцы из Каролины». Это группа, которая довольно давно уже выступает в старом стиле, на старых инструментах, на банджо, на каких-то старых акустических гитарах. Они записывают такую малопонятную музыку, что-то между народной музыкой, акустическими блюзами, такую смесь, но у них это получается очень неплохо, они даже получили как-то «Грэмми» в 2010 году, именно как группа, которая исполняет традиционную фолк-музыку на традиционных инструментах. В творчестве этой группы есть песня, которая называется «Лесной царь», по мотивам Гете, но только, разумеется, английского перевода. Вот сейчас мы ее и послушаем.

(Музыка)

Иван Толстой: А теперь мы обратимся к другому сюжету, прямо скажу — к невероятному. Наш автор дружил не только с наследником португальского престола, но разговаривал с той, кому 90 лет назад явилась Богородица. Причем, зовут нашего автора вовсе не Мюнхгаузен, а Михаил Талалай, он историк из Италии.

Михаил Талалай: С претендентом на португальский престол я познакомился ровно четверть века назад – хороший срок, чтобы вспомнить это приятное знакомство.

Я трудился тогда в Ленинградском отделении Советского Фонда культуры, под каланчой Серебряных рядов Невского проспекта. Окна мои выходили прямо на купол костела екатерининских времен, под ними невидимо цокали лошадки: их копыта тогда перебивали шуршание шин редкого тогда еще транспорта.

Очень подходящим образом перед моим столом однажды объявился импозантной наружности господин с осанистым торсом, на который была накинута невиданная мною прежде пелеринка. Солнечно улыбаясь и называя рекомендательное имя, господин представился главой Королевского Дома Португалии и попросил меня написать по заданию его Королевского Дома книгу. Я сразу же согласился (мы беседовали по-английски), но все-таки поинтересовался, о чем же должна быть моя книга.

- Вы должны написать для Ваших соотечественников о послании к России из Фатимы.

- С превеликим удовольствием, Ваше… ммм… Величество! Однако что это за послание? Кто его автор?

- Его автор – Пресвятая Мадонна, а о самом послании Вы узнаете на месте, в Фатиме.

…Вскоре я получил официальное приглашение в Португалию от Дона Дуарте, как я стал называть, вслед за другими, своего нового знакомца, хотя на приглашении стояло восемь имен – Дуарте-Пиу-Жоан-Мигель-Энрике-Педро-Габриэль-Рафаэль. При таком обилии личных имен никакая фамилия не фигурировала, а стоял только титул – герцог де Браганса. Заполняя потом бланки в португальском посольстве в Москве, я в графе «фамилия приглашающего» так и писал «герцог такой-то», и это всех устраивало.

Однажды Дон Дуарте рассказал о смысле его восьми имен, но я запомнил только о первых двух: Дуарте – по родному отцу, а Пиу – по отцу крестному, папе римскому Пию XII («Понтифик для меня – дважды папа» - шутил крестник).

Мой португальский знакомец разъяснил, что он, в общем-то, – не король, и уж если слишком настаивать, то «король без короны». В любом случае, он не «Величество», а «Высочество», и его полный официальный титул, признанный в Республике Португалия, – «Его Королевское Высочество, Божией милостью глава Португальского Королевского Дома из рода герцогов Брагансских». Что же касается короны, то и предшественники Дона Дуарте ее тоже не носили, так как еще в Средние века они символически отдали Богородице - Небесной Царице, препоручив страну ее Вышнему покровительству.

В момент нашего знакомства Дону Дуарте было 45 лет. Он был подвижен, обаятелен, по-королевски вежлив, холост. Последнее обстоятельство, пренебрежение задачей укрепления Королевского Дома, доставляло немало беспокойства встреченным позднее мною португальским монархистам. Следует сказать, что и я достаточно быстро - и, не скрою, из сугубо личных интересов – стал пламенным португальским монархистом. В беседах об улучшении политического устройства этой страны я грамотно ссылался на пример соседней Испании и в целом выражал идеологию «народной монархии», когда «король и народ - едины» и вместе пресекают зарвавшихся олигархов и клириков, как это делали предшественники Дона Дуарте вместе с их подданными.

На пути в Фатиму я остановился в Синтре, в доме Дона Дуарте. Синтрой, португальским «раем», восхищались самые тонкие знатоки земной красоты, начиная с вездесущего Байрона. Здесь была устроена летняя Королевская резиденция, но после злополучного свержения монархии она была национализирована и музеефицирована.

Особняк Дона Дуарте располагался по соседству с бывшей резиденцией. Он купил его по случаю: когда в 1974 году в Португалии грянула очередная революция и многие бежали, можно было, набравшись смелости, купить задешево приличный дом. Свое послереволюционное приобретение Дон Дуарте называл реконкистой, то есть отвоеванием собственности от «неверных».

В особняке поселились три высокородных брата, как в порядочной сказке. Кроме Дона Дуарте, я много общался с Доном Мигеле, который занимался в Португалии делами Мальтийского Ордена и звал меня стать его кавалером – «Вам в Европе будет проще путешествовать с мальтийским паспортом, нежели с советским». Я с ним соглашался, но отказываться разом от православной веры и атеистического государства ради облегчения путешествий не решался…

Пару раз мы навестили летнюю королевскую резиденцию. Дона Дуарте в этот музей пускали бесплатно. Галерея портретов венценосных жителей дворца завершалась портретом Дона Дуарте. «Это я им его подарил, ради исторической правды», - пояснил мой спутник. Присматриваясь к портрету, я стал узнавать знакомые мазки… Неужели? «Да-да, это кисть вашего великого маэстро Ильи Глазунова…»

Постепенно стали приоткрываться глубинные интересы Дона Дуарте к России. Они зиждились, в самом деле, на вере в послании Богородицы к нашей стране: в 1917 году та объявила трем фатимским пастушкам: «Россия обратится». Мадонна встречалась с ними, согласно их рассказам, неоднократно, и говорила о вере, любви, молитве. Из народов мира упомянула только два – португальский и русский, причем особенно просила молиться о России, так как через ее обращение к Богу и весь мир спасется. Такая вот лестная для русских причинно-следственная связь.

Как и многие другие добрые португальские католики, Дон Дуарте молился и ждал этого обращения, а перестроечные перемены воспринял как исполнение обетований.

Он зачастил в Россию, заимев там друзей и знакомых в разных сферах. Несколько раз и я его сопровождал во время интересных визитов. Однажды мы вдвоем отправились, чуть ли не ночью, на Каменный остров, в резиденцию Митрополита Ленинградского и Ладожского приснопамятного Иоанна. По дороге Дон Дуарте объяснил свой смелый план – послание в Россию из Фатимы должен был передать православный писатель (то есть я), по благословению православного епископа (Иоанна), через православное издательство (деньги собраны).

Меня впечатлило, что Его Высочество, принимая благословение от Его Высокопреосвященства, встал на колени… Владыка Иоанн, великий антизападник и антикатолик, радостно привечал «короля без короны», похоже и он становился «португальским монархистом». И я тоже получил благословение, правда, на колени встать не решился.

Дон Дуарте даже взялся за изучение русского! Мы с ним впоследствии немало поколесили по Португалии, и в его автомашине магнитофон постоянно повторял русские фразы типа: «Я не русский, я – американец!» (аудиокассеты ему купили в США).

Много сил он отдавал новому детищу – «Португальско-русской культурной ассоциации». В ее почетные председатели Дон Дуарте пригласил маркизу Ольгу де Кадаваль, к которой мы зашли в гости. Маркиза тоже жила в Синтре, и в то лето ей исполнилось 90 лет. В председатели она пришла легитимно, будучи потомком Кутузова, по линии Долли фон Фикельмон. «О, у нас много дел, – пояснила маркиза, – ведь старое Общество дружбы прекратило свою деятельность, так как португальские коммунисты обиделись на Горбачева и вообще на русских ренегатов».

К ренегатам стали ездить регенты. Я привечал в Ленинграде Дон Дуарте и его приближенных, участвовавших в телемостах и телемарафонах.

Теперь я как бы наносил ответный визит. Раз Дон Дуарте позвал меня в какой-то аристократический клуб, но слегка призадумался… Выяснилось, что в клуб можно идти только в темных клубных костюмах, а у меня не было даже светлого, да и вообще костюма… Проблему решили так: ростом мы были почти одинакового, и королевское одеяние мне чудесно подошло – темно-синие пиджак и брюки, белая рубашка, галстук, ботинки. Дон Дуарте пояснил, что именно в этом костюме он позировал маэстро Глазунову.

Впервые я попал на такой прием и в таком облачении, но мое хорошее настроение мне испортил один из членов клуба. Что-то меня изобличало как чужого, и сеньор обратился ко мне с просьбой показать туалетную комнату, приняв, видимо, за обслуживающий персонал. Комнату я ему вежливо показал. Позднее, когда сеньор увидел меня сидящим за столом рядом с Доном Дуарте, он прекратил кушать – видимо, ожидал вызова на дуэль.

Наконец, мы собрались в Фатиму. По пути заехали к монахине Лусии, единственной живой из пастушков, видевших в 1917 году Богородицу. Жила она в строгом затворе, и к ней из мирян никого не пускали – кроме Дона Дуарте. Впрочем, мать Лусия не говорила по-английски, и наше общение ограничилось передачей сувениров. Вручив мне фото святилища Фатимы, Лусия пояснила, что колоннаду там построили, по ее просьбе, как в Ватикане, – сама она в Риме не была, но ей нравились фотографии… Через Дона Дуарте она подтвердила услышанное от Божией Матери послание к России.

В самой Фатиме я прожил неделю, участвовал в шествиях, процессиях, манифестациях – как некая персонификация обетования. Меня показали по национальному телевидению и узнавали затем на улицах Фатимы. Один раз португальские паломники, восклицая «русский!», стали шарить по карманам и доставать для меня монеты. Я как-то ловко подставил кепку и собрал милостыню. Поразмышляв, что мне делать с подаянием, я решил в духе отечественных традиций его пропить. Содержимого кепки хватило на хороший бокал пива…

Набрав материалы о послании в Россию, я вернулся домой – но уже не в Ленинград, а в Петербург. К моменту моего возвращения Ленинградского отделения Советского Фонда культуры не стало, оно превратилось в отделение Санкт-петербургское. Но скоро не стало и самого Советского фонда культура, вместе с Советским Союзом. Предчувствуя это, я чуть загодя я из него уволился.

Увлеченная работа по заданию Дона Дуарте помогла мне от общественной работы перейти к научной и я засел за книги о Португалии и о Фатиме. Книги оказались до самого недавнего времени засекреченными, в спецхране, так как Фатимское чудо считалось антисоветским, но падение СССР их сделало доступными. На одной из них на обложке был изображен Христос, распятый на серпе и молоте.

Книгу я написал, по полученному ранее благословению Митрополита Иоанна. Но вот благословения на ее печать мне добиться не удалось… Мои запросы в епархию оставались безответны, и я даже не понимал, достиг ли мой текст благословляющей десницы.

Шло время. Владыка Иоанн преставился. Его Королевское Высочество женился (на португальской аристократке) – на радость народным монархистам – и перестал ездить в Россию.

…Иногда я перелистываю свою неизданную рукопись о фатимском послании к нашей стране. Кажется, соотечественники все-таки о нем узнали. Но уже без моей книги, и как-то криво.

Иван Толстой: Михаил Талалай со своими невероятными приключениями. Андрей, интересно, живет тема «Лесного царя» в русским произведениях, в русской музыкальной традиции?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, да. Мне немножко жаль, что мы не можем посвятить все наши программы только музыке, из которых половину мы, наверное, посвятили бы темам «Лесного царя». У нас есть группа «Эмирал найт», если не ошибаюсь, которая записала балладу «Лесной царь» в очень тяжелом металлическом варианте. У нас есть известный деятель рок-музыки под названием «Ник рок-н-ролл», который записал «Лесного царя», причем именно, если я не ошибаюсь, в переводе Жуковского слово в слово, такой современный громкий вариант очень неплохой. Но он скорее концертный, он из тех, которые заводят публику, но я не могу сказать, что он так уж хорошо слушается в записи. У «Ника рок-н-ролла» много других прекрасных песен, пластинок. «Лесной царь» - это забавно, это интересно, но все-таки это не высшее его достижение, поэтому я и не представил его здесь.

Наш популярный питерский ансамбль «Терем-квартет» на своих балалайках исполнил Шуберта. И опять-таки, это, наверное, очень хорошо для выступления, для исполнения в зале, когда публика уже разгорячена, когда публика стала полностью соучастником действа, тогда это проходит, наверное, на-ура, но слушать это отдельно в записи мне показалось довольно скучновато. Ни в коем случае не хочу бросить камень в этих талантливых питерских музыкантов — это исключительно мое мнение, моя оценка, моя вкусовая ошибка, если это ошибка, скажем так.

Пользуясь тем, что можно выбирать из очень много, я выбрал несколько другую музыку. Я вам дам послушать две мои самые любимые интерпретации этой легенды. Чего я сам не ожидал - это того, что в число групп, которые я предложу вашему вниманию, войдет немецкая группа «Рамштайн», группа, которой, наверное, так правильно сказать, можно пугать детей, мамы могут пугать детей: будешь плохо себя вести, особенно в музыкальных школах, будешь плохо играть гаммы, заставим слушать «Рамштайн». Это тяжелый металл, громкий, ужасный, страшный, прямо как «Волшебник страны Оз», которым пугали. Помните, страшный и ужасный Оз, так и страшная и ужасная группа «Рамштайн». Они написали песню по мотивам «Лесного царя», но полностью изменив содержание. Если у «Лесного царя» по берегу Рейна скачет человек, прижав к себе ребенка, и мы знаем, что там дальше происходит, то у них немножечко другой заход. На борту самолета сидит папа с ребенком. Они летят на день рождения мамы, который должен наступить через три часа. Они сели, они поднялись в воздух и даже, может быть, задремали. Чистое небо, все хорошо, они летят. Но людям, поют они, не место в небесах, и Небесный царь заглядывает в иллюминатор и говорит ребенку, что ничего не выйдет, не долетишь ты до мамы. Ребенок в ужасе, тоже ломая ручки, говорит: «Папа, папа, как же так?». Папа ему говорит: «Да нет, все будет в порядке». Как мы понимаем, все кончается очень плохо. Вот такой вариант был создан немецкой группой «Рамштайн». Сейчас мы эту песню как раз и послушаем.

(Музыка)

Андрей Гаврилов: Кстати, совершенно не понимаю, почему, но сама песня называется «Далай-лама». И в заключении нашей музыкальной части программы я хочу поставить действительно мое самое любимое исполнение «Лесного царя», тем более, что в этом будет определенная историческая справедливость. Сейчас я скажу, что я имею в виду. Балладу «Лесной царь» на музыку положил и Людвиг Ван Бетховен, но он, практически написав целиком балладу, так ее до конца и не довел. Она почти завершена настолько, что она практически опубликована в сборниках его произведений, в нотных сборниках, но я не нашел ни одного исполнения ее в записях. Я не знаю, кто-нибудь в итоге сыграл балладу Бетховена «Лесной царь» или она так и остается легким курьезом в этой истории, но, тем не менее, сейчас мы будем слушать именно Бетховена. Сара Брайтман, знаменитая Сара Брайтман, та самая, которая должна была полететь на международную космическую станцию, прошла у нас подготовку, но отказалась и не полетит, та самая Сара Брайтман, которая была женой Эндрю Ллойд Уэббера, автора «Иисуса Христа суперзвезды», «Кэтс» и других знаменитых мюзиклов, которая была первой исполнительницей многих женских ролей в его мюзиклах, Сара Брайтман, которая выпустила очень много дисков, добившихся огромного успеха не только у любителей классической музыки, но и у любителей эстрады, эстрады в самом широком понимании этого слова, записала композицию под названием «Потерянный сын». Когда она впервые была опубликована, она не привлекла моего внимания с точки зрения «Лесного царя», потому что там не было указано ни композитора знакомого, ни автора слов знакомого. Только в переиздании вдруг появилось: по мотивам Бетховена и по мотивам «Лесного царя». Песня исполняется по-итальянски и официально у нее есть итальянский автор. На самом деле песня исполняется на мотив Бетховена и на итальянский текст, итальянский перевод «Лесного царя». Сара Брайтман, «Потерянный сын».

(Музыка)