Сила возраста: уроки старости для семей и молодежи / Под редакцией Дж. Батталья. – СПб.: Алетейя, 2015. – 325 с.
"Это подобно родам, длительным и болезненным". Так говорит в предисловии к книге один из ее авторов, Андреа Риккарди, о том, к чему подобные слова, кажется, можно отнести меньше всего: о старении. О прорастании в человеке – с разрушением, преодолением, преобразованием многих прежних личностных структур – старика. О рождении человека в старость.
"Можно убрать стариков из дома, из различных сфер жизни, но нельзя убрать того пожилого человека, который находится в каждом из нас. Нельзя отвернуться от этого всплывшего материка стариков, от этого тела старика, лица старика, постепенно проявляющихся в моем теле, на моем лице, старика, выходящего из сердца каждого человека".
Нет, книга совсем не жестокая. Даже наоборот. Это – одна из самых милосердных и человечных книг, которые мне случалось читать в последнее время. И, пожалуй, одна из самых сильных и глубоких. Притом что написана она очень просто. Это почти прикладная книжка, учебник, азбука: основы науки старости, которую – науку расставания с миром – придется ведь учить каждому.
То, что рассказывают о своем сорокалетнем опыте работы (они говорят – дружбы, но дружба ведь тоже работа, потому что – совокупность усилий) с одинокими стариками итальянцы из католической общины святого Эгидия в Риме, касается человека любой культуры (любой посттрадиционной культуры, какова и наша – уж точно) и любой степени религиозности.
Если постараться совсем коротко сказать, что они делают, то получится примерно так. Они помогают старым людям выжить, – прежде всего, попросту физически выжить, заботятся о них, поддерживают их. Они предлагают домам престарелых, в которые стариков сдают, как видно из рассказанного, даже при живых детях (часто сами эти дети и сдают, случается, и обманом) и которые, судя по описаниям, немногим менее чудовищны, чем в нашем отечестве, – реальную альтернативу: дома семейного типа (им в книге посвящена отдельная глава). А тем, кто все-таки никак не находит в себе готовности покинуть собственный дом, – помогают справляться с жизнью, оставаясь в нем. Они разговаривают со стариками и слушают их.
Но самое главное – они выявляют в старости (в немощи, в разрушении, в угасании) смысл. Даже – многие смыслы, не просто общечеловеческие, общевозрастные, но такие, которые осуществимы только в последней фазе жизни. Помогают старости состояться и раскрыться как смысловому событию. Оправдывают ее. Встраивают в культуру на полноценных правах – как существенный, ничем другим не заменимый опыт. Рассказывая о возникшем в Италии в 1998 году движении "Да здравствуют старики!", автор одноименной главы, Роландо Курци, пишет, что его задача – ни много ни мало как "осуществление культурной революции, направленной против распространенного клише одиноких, оплакивающих прошлое стариков".
Всё это тем более важно, что в западных культурах, включая и нашу, связанные с этим вопросы не то чтобы не продуманы вовсе – но, надо признать, продуманы мало и плохо. В целом западный человек, с присущей ему идеализацией молодости, продуктивности, эффективности и успешности, склонен вытеснять старение – катастрофу, которая ожидает каждого, – подальше на периферию своего сознания. Примерно туда же, куда и смерть.
"Похоже, люди нашего времени, – не без раздражения пишет Риккарди, – подвержены отношению к жизни, которое я бы определил как "ювенилизм". Оно заключается в стремлении как можно дольше оставаться молодыми, защищать свою молодость, стараться хотя бы выглядеть молодо, сохранить молодое тело. Собственное старение внушает ужас: чтобы его остановить, прибегают к косметике, химии, хирургии, тратят бешеные деньги. Увеличение ожидаемой продолжительности жизни, лекарства, перемены в социальных стереотипах поведения дают тем, у кого есть средства, иллюзию возможности вечно угождать собственным желаниям".
Было бы несправедливо отрицать, что у такой позиции, у раздвигания границ молодости – границ, навязываемых, в самом деле, куда больше и чаще культурой и обществом, чем телесными и душевными процессами как таковыми, – есть конструктивные аспекты. Они действительно есть, их даже, думаю, больше, чем склонны признавать авторы книги. Все-таки есть свое достоинство в том, чтобы не сдаваться возрастному разрушению настолько долго, насколько вообще возможно, чтобы изыскивать в себе силы для этого, чтобы не уступать культурному прессингу (тем самым "социальным стереотипам поведения"), который едва ли не предписывает старикам пассивность, уныние, ограниченность на одном только том основании, что все ресурсы исчерпаны и жизнь кончена. Отдельный – и действительно крайне важный – вопрос, как быть, когда сопротивляться разрушению и немощи оказывается более невозможным. Лишается ли жизнь смысла тогда, когда ты уже в самом деле совсем ничего не можешь (иной раз – даже ходить, говорить и понимать происходящее!) и перспектив у тебя нет? А если все-таки не лишается, что же за смысл это может быть?
И вот, чтобы мы это поняли, авторы книги не просто рассказывают о своей волонтерской деятельности – предлагая, таким образом, нечто вроде практического руководства для тех, кто станет заниматься тем же самым: как, например, устроены дома семейного типа; как устанавливать контакт со старыми людьми, как с ними разговаривать, как вообще с ними дружить, как защищать их права. Они составляют путеводитель по континенту старости. Если не по всем ее мыслимым аспектам, то по опорным, неминуемым ее точкам – безусловно.
Здесь есть главы о демографическом старении населения, которым охвачены сегодня все развитые страны; о бедности, хрупкости, одиночестве – практически неминуемых спутниках пожилых людей ("старики – великие больные одиночеством", – пишет Патриция Минчакки); об особенностях их отношений с другими, в частности с членами их семей. О смерти, о том, как можно ее принять, притом с благодарностью, как часть жизни, – даже если ты, в отличие от авторов книги и значительной части ее героев, неверующий.
При этом нам рассказывается множество историй. Настоящих историй людей, с которыми общались и дружили члены общины святого Эгидия. История Анджелы, которая, в одиночку вырастив шестерых детей, оказалась забыта ими в старости, притом что из-за слабости и болезней не могла не только выходить из дома, но и вставать с постели. История Альфредо, прикованного к коляске из-за тяжелой формы спастического расстройства, попавшего в инвалидный дом в пятьдесят с небольшим – и неожиданно для себя нашедшего смысл собственного существования. История Евы, которая "жила в забытом вагончике со сдутыми колесами на задах большой парковки" и вообще не способна была ни с кем общаться, даже не говорила толком: "неразборчивое бормотание, будто бы ругательства, произносимые себе под нос". Можно представить себя каждым из них – и не ошибешься.
Какова же весть старости всему остальному человеческому миру – весть, которую может принести только она, притом именно благодаря угасанию и бессилию?
Самое лучшее, что здесь в этом смысле говорится – о духовном смысле дружбы со стариками, – сказано с христианских позиций и для неверующих вряд ли будет вполне убедительно, но принять к сведению стоит все равно. "<…> дружба есть Евангелие, – пишут Джино Батталья и Чинция Кокуччи, – то есть – буквально – благая весть: для стариков присутствие друга или подруги, его или ее внимание. теплота, визит – как свидания с жизнью и в конечном счете знаки Божьей любви, поскольку все это опирается на Евангелие, а не на личные настроения, предпочтения или интересы. Дружба – это знак более великой любви, большей, чем та, на которую способен человек или к которой могут подвигнуть его личные предпочтения. <…> дружба <…> почти равнозначна таинству, она есть знак любви Бога, который никогда не оставляет".
Некоторые из авторов книги, дети своего прагматичного мира и века, и сами склонны предлагать в качестве ответа на вопрос о смысле старости несколько прагматичную формулировку: старики-де тоже способны что-то "дать" своему обществу, ориентированному на разные выгоды (хотя бы и на символические!). "Опыт пережитого, моральные, религиозные ценности старших поколений, – утверждает Роландо Курци, – крайне важные ресурсы для поддержания равновесия в обществе, семье, отдельных людях. <…> Воспоминания, хранителями которых являются старики, тоже представляют ценность не только для них, но и для всего гражданского общества. Пожилой человек, использующий свое время на помощь другим, оказывает услугу себе самому, становясь творцом своей жизни".
Да только вот в чем дело – и прочитанное показывает это с предельной ясностью: человек ценен даже тогда, когда он вообще ничего никому не "дает". Никаких "ресурсов" и "услуг". Кроме разве, например, возможности просто заботиться о нем, просто служить ему, просто быть к нему добрым и чутким и удивляться его единственности в мире. Когда исчезает всё: силы, способности, перспективы, – остается – как ветви, с которых облетают листья, на которых любые мыслимые листья держатся, – чистое бытие, основа всего. Именно его – драгоценное, хрупкое, единственное – воплощает собой убывающий человек. И это возможно увидеть даже неверующими глазами: это – своего рода религиозный опыт неверующего. Рождаясь – как и положено, с муками – в старость, мы рождаемся в чистое бытие, не заслоняемое уже ничем. В максимально возможное на земле освобождение. Больше которого только смерть.
Роландо Курци, впрочем, на свой лад тоже говорит нечто подобное: "В обществе, где над жизнью довлеет (оставим на совести переводчика употребление этого глагола в значении "господствует". – О.Б.-Г.) потребление и спешка, пожилой человек самим своим существом являет, что "быть" важнее, чем "иметь" и "делать".
"Перед лицом будущего, – пишет Андреа Риккарди о континенте стариков, постоянно растущем во всех странах хоть сколько-нибудь развитого мира, – стоит задача исследовать этот новый материк, взглянуть на него без страха, понять его проблемы, признать различия и близость".
Вот, работа по его исследованию уже явно начата.
Мне бы очень хотелось прочитать такую книгу, написанную на русском материале и изнутри русского опыта.
