В четверг, 25 июня, Екатерина Ненашева расстелила на Красной площади плащ, встала на него, после чего ей обрили голову и сорвали с нее одежду – тюремную робу с номером. Под робой оказалось черное платье с таким же номером. "Главная идея – сказать, что так или иначе мы все заключенные, неважно где и как", – объясняла Ненашева смысл своей длившейся месяц акции в прежнем интервью Радио Свобода.
После перформанса на Красной площади Ненашева и другая художница-акционистка Анна Боклер, как и еще несколько человек, были задержаны. В пятницу Ненашева и Боклер были приговорены к трем суткам ареста.
После освобождения девушек Радио Свобода вновь побеседовало с Ненашевой – о ее перформансе и аресте:
– Это был заключительный день моей 30-дневной акции "Не бойся", посвященной адаптации бывших заключенных женщин. Мы с Анной Боклер вышли на Красную площадь для того, чтобы провести перформанс. Аня побрила меня наголо, после этого она сорвала с меня тюремную форму, под которой оказалось черное платье с аналогичным номером, который был на тюремной робе. Мы сделали все за 5 минут. Мы этого не ожидали – собралось огромное количество людей, в основном иностранцы. Люди из России отпускали какие-то странные шуточки в наш адрес – типа это рекламная кампания новых машинок для стрижки волос. Мы специально даже расстелили плащ, чтобы убрать волосы потом. Я – в своем новом обличье в пространстве свободы – собрала волосы с Красной площади, и мы ушли. А когда мы спускались вниз и вышли за ворота, к нам подошли сотрудники полиции, поинтересовались насчет наших документов. После того как они посмотрели документы и прописку, нас сразу окружил наряд, человек пять-шесть. И нас потащили в автозаки, меня, Аню и трех человек, которые были с нами: журналиста "Новой газеты" Наташу Зотову, Виктора Новикова, который делал фотографии, и Викторию Гренчук, которая делала видео. Нам не предъявляли никаких обвинений, с нами особо не разговаривали. Нас доставили в ОВД "Китай-город", и тут же нас с Аней запихнули в обезьянник. Происходил досмотр личных вещей. Это было первое нарушение: вытрясли все наши вещи без понятых. И когда мы поинтересовались, есть ли понятые, и сказали, что мы отказываемся заполнять протокол, ставить там роспись, нас затолкнули в обезьянник, в котором мы провели всю ночь до суда. Ребят выпустили через 3 часа без предъявления каких-то обвинений. Обвинения нам первый раз предъявили, наверное, где-то уже в 6 часов вечера, когда мы разговаривали с одним из сотрудников полиции. Нам предъявили протокол, в котором было написано, что мы организовали мероприятие, являющееся публичным, которое создало помехи для передвижения людей на Красной площади, собрало вокруг себя более 30 человек зрителей, свидетелей и, тем самым, помешали проведению фестиваля "Книга России – 2015". Следователь приблизительно говорил те же самые вещи. Основным его высказыванием было то, что Кремль и Красная площадь – резиденция нашего президента. Нам приписывали словесно, что мы пытались организовать массовую акцию – протестный митинг. Когда мы апеллировали тем, что акция или митинг – это всегда какой-то информационный посыл, выраженный либо в текстах в плакатах, либо произведенных словесно. Мы же во время перфоманса мы ничего не говорили, после него – тоже. Эти доводы не были приняты к сведению. Тверской районный суд в 10 часов утра приговорил нас к трем суткам ареста. Нам инкриминировали статью – нарушение общественного порядка, проведение несанкционированной акции и затруднение передвижения на Красной площади.
– Вы пытались в суде как-то защищаться? Была ли в суде какая-то полемика вокруг этого?
– Полемики никакой не было. Судья не слушала то, что ей говорили. Даже когда Анна Боклер после меня давала какие-то показания, судья просто сидела и писала что-то или рисовала на листочках. Полемики никакой не было. Важно, наверное, сказать, что в самом постановлении есть прекрасный факт. Главным нашим орудием, как пишет судья, был музыкальный инструмент. Машинку для стрижки волос почему-то назвали в официальном документе музыкальным инструментом. Уже потом в камере, мы начали перечитывать и очень долго смеялись на этот счет, потому что абсолютно не понимали, что это значит. Нам предъявили приговор. Мы вышли из зала суда, и нас повезли в спецприемник. Вели себя довольно по-хамски.
– Как эти трое суток в спецприемнике прошли? Как реагировали на вас те, с кем вы отбывали этот срок?
– К сожалению, для сотрудников полиции, для сотрудников приемника, для всех этих людей мы были поводом смеяться, поглумиться – начиная от вопросов, "сколько вам заплатили", "в какой вы религиозной секте" и заканчивая какими-то оскорблениями по поводу моей внешности, по поводу нашего образования, что мы из Литературного института. Аня Боклер – еврейка. И какие-то замечания были по этому поводу. В самом спецприемнике были какие-то постоянные шуточки, насмешки. Поначалу мы думали, что к нам относятся нормально. Есть такое негласное правило, что все люди, которые там находятся, а тем более женщины, должны убирать камеры, туалеты, комнаты. Это делается для того, чтобы те права, которые есть у арестантов, были воплощены в жизнь. По закону положено, чтобы люди, которые находятся под арестом, звонили родственникам, на 15 минут один раз ходили в душ и могли пользоваться горячей водой. А здесь, чтобы это получить, нужно было мыть полы, туалеты, душ. Но даже после того, как мы выполняли все эти задания, нам почему-то не давали звонить, дали позвонить только через сутки сами сокамерницы и говорили, что непонятно, почему к нам такое отношение. Для них это было странным.
– То есть вы не встретили никакого особенного сочувствия, ваша деятельность, когда вы объясняли, что вы выступали за права женщин-заключенных, которые выходят на свободу?
– Нет. Это все обозначалось как сектантство, хулиганство, пиар. Причисляли нас к каким-то организациям. С художественной точки зрения – очень смешно, когда человек в России пытается заявлять о правах людей, которые уже вышли после заточения, говорит на тему свободы и несвободы, совершает перформанс на Красной площади и тут же оказывается сам арестантом – это какая-то метафора. А по их мнению, то, что мы выступаем за права людей, которые находятся или находились в заточении, и сами оказались там же – это для них было свидетельством нашей глупости, нашей, может быть, подростковости, потому что нам по 20 лет.
– В нашей прошлой беседе вы говорили о том, что разницы уже никакой нет – в заключении, вне его. Все равно это пространство несвободное.
– Да, это было в какой-то мере демонстрацией этого. Очень жаль, что многие люди этого не поняли и отнеслись к нам как к шутам, клоунам. Да, все мы находимся в заточении, и на самом деле различий между нами нет. Сейчас нам с Аней на свободе, честно говоря, даже сложнее из-за осуждения со стороны друзей, знакомых и так далее.
– Вы сталкиваетесь с осуждением сейчас, на свободе?
– Нас осуждают знакомые, общественность, в соцсетях неодобрительно относится к этому жесту. Я не буду говорить о близких людях, это отдельная история. Под вопросом моя работа. Скорее всего, я работать дальше не смогу. Должна была быть лекция в одной библиотек в Москве, но почему-то резко изменилось руководство, и возникли вопросы. И непонятно, будет лекция или нет. Директор каким-то образом подвергался не давлению, но возникали некоторые вопросы.
– Что за лекция,и что за работа, которую вы можете потерять?
– Лекция должна была быть об адаптации маргинальных групп населения. В ее ходе я должна была рассказывать о проекте, должна была быть небольшая выставка. Что касается работы – это благотворительный фонд, в рамках работы которого я побывала первый раз в колонии. К сожалению, после нашей акции с Надей Толоконниковой мне запретили ездить в колонию. В колонию позвонили, не могу утверждать, кто – МВД или ФСИН, – начали узнавать про меня, про Надю, про фотографии, которые я в эту колонию хотела отправлять. Мне после этого дали понять, что видеть меня там не хотят, получать письма они тоже не хотят и передавать никому ничего не будут.
– Какие ваши дальнейшие планы?
– Собираемся провести в ближайшее время серию выставок по документации проекта, это фото, видео, тексты, инсталляции по теме свободы и несвободы, заключения в России. Я думаю, что сделаем это в Петербурге, Москве, Краснодаре, откуда я родом. И есть цель – создать программу, которая будет помогать людям адаптироваться после мест заключения. У нас с Аней есть опыт работы с такими людьми. Естественно, мы стремимся к тому, чтобы была какая-то реальная структура, которая действовала бы и в публичном поле, и точечно, лично помогала людям адаптироваться и психологически, и в плане работы, и в плане завязывания каких-то контактов, и в плане творческой реабилитации.
