Он всегда был в тени своего патрона – легендарного американского издателя Барни Россета, хотя действовали они вместе. Пуэрториканские сепаратисты пытались взорвать издательство. "Гроув-пресс" объявляли врагами народа. За ними следили спецслужбы.

В этом году Фреду Джордану исполняется девяносто. За его спиной большая жизнь, похожая на приключенческий фильм. Он родился в Вене. Его родным языком был немецкий. Он лишился матери, которая была убита фашистами. Его отец бежал с фальшивым паспортом за пределы рейха. В 1938-м мальчика отправили в Лондон знаменитым "киндер-транспортом" вместе с другими спасшимися еврейскими детьми. После окончания деревенской школы он вступил в британскую армию и за два последних года войны прошел всю Европу. После войны Фред уехал в Нью-Йорк и занялся книгоиздательством. Однажды он пришел на улицу Гроув в издательскую компанию "Гроув-пресс". С этого момента начались новые приключения: послевоенный европейский авангард, битники, сотни судебных исков, контркультура и драматургия театра абсурда в буквальном и в переносном смысле. Главный издатель – Барни Россет рискует, выходит на первый план. Фред Джордан всегда остается в тени.

Оба любили литературу, были леваками, вкусы их совпадали, терять им было нечего.

В пятидесятые и шестидесятые издательство стало главным прибежищем для литераторов, бросившим вызов литературному и политическому мейнстриму. Писатели, которые в свое время считались отщепенцами и чудаками, благодаря "Гроув-пресс" оказались в центре американской культуры: Беккет, Керуак, Берроуз, Октавио Пас, Неруда, Роб-Грийе, Жан Жене, Ионеско, Фрэнк О'Хара, Гарольд Пинтер, Том Стоппард, Кэндзабуро Оэ, Кэти Акер, Дэвид Мамет, Борхес, Буковски, Маргерит Дюрас, Норман Мейлер, Генри Миллер, Набоков, Сьюзан Зонтаг, Дерек Уолкотт. Появился скандальный журнал Evergreen Review, а к концу шестидесятых возникли книжный клуб и два кинотеатра.

Очередные праведники пытались поджечь кинотеатр. За что? За демонстрацию шведского фильма, в котором показали Улофа Пальме, Евтушенко и пенис. В конце 80-х американский ПЕН-центр официально признал "Гроув-пресс" одним из важнейших издательских домов современности.

Это интервью я взяла у Фреда Джордана в его небольшой квартире в Бруклине. Здесь он живет со своими книгами. За ним ухаживает сын-писатель и гаитянская девушка по имени Дельта.

– Все, что сейчас само собой разумеется, в пятидесятые и в шестидесятые было революционным. В вашем издательстве были изданы многие авторы, сформировавшие сегодняшний образ мыслей. Тогда такие публикации были небезопасны. Вы прошли через множество судов…

– Да, это было очень впечатляющее время. Для меня все вокруг было новым. Я ведь оказался в чужой языковой среде. Но ведь культурная революция началась с революции в языке. Все резало слух, ведь в английском языке принято избегать определений. Вместо этого используют сленг, заменяют их непристойностями. А писатели считали своей обязанностью запечатлеть, поймать реальность. Но как заставить людей говорить реалистично без нецензурной лексики? Это проблема. Реальная проблема. Для меня была еще одна проблема, потому что в немецком не существует таких непристойностей. Я служил в армии, а в английской пехоте каждое второе слово – это мат. Беспрерывно. Я сам начал материться. Вместо того чтобы использовать прилагательное, вместо того чтобы сказать "прекрасно" или что-то еще, ты можешь употреблять одно и то же слово, многократно его повторяя. Это просто. Тебе больше не нужны определения, одно замещает все остальные. И многие авторы, которых нельзя было издавать, такие как Герберт Дэвид Лоренс и Генри Миллер, использовали в своих произведениях известные слова из трех букв. В Париже издательство "Олимпия-пресс" опубликовало Лоренса и Миллера, так что Барни допускал, что эти книги могут быть напечатаны и в Америке. Надо было пройти суды и оспорить закон.

– Что вы решили опубликовать в первую очередь?

– Поначалу мы решили опубликовать "Любовника леди Чаттерлей" Лоренса. Там встречались неприличные слова. Барни Россет прекрасно понимал, что у освобождения языка будут большие последствия. Так что он решил начать с "Любовника леди Чаттерлей". Конечно, как и ожидалось, на публикацию наложили запрет. Но у нас уже был наготове юрист.

– Как это происходило? Кто пожаловался на книги, кто запретил?

– Противники этих книг посылали людей в книжные магазины.

– Ведь были общества, которые занимались борьбой с ненормативной лексикой? Тогда, как и сейчас, было множество озверевших апологетов морали. Людей сажали.

– В то время в тюрьме находились два человека. Одного из них звали Рот, он опубликовал какую-то неприличную книгу. Это и правда была грязная книжонка. А Барни решил издать "Любовника леди Чаттерлей". Мы очень осторожно начали разговоры с литературоведами, с другими людьми, у которых он мог заручиться научной и литературной поддержкой. В результате, вскоре после выхода книги, мы оказались в полиции. Тираж был арестован. На нас настучали на почте. Мы приносили книги на почту для пересылки. Мы делали это с умыслом, рассказывали на почте, что за книгу мы посылаем. Работники почты вызывали полицию. Приходила полиция, и книги изымали. Помню, как Барни задавался вопросом о том, кто будет представлять нас в суде. В Ист-Хемптоне он знал одного адвоката, это был Чарльз Рембар. Он позвонил ему и спросил: "Ты возьмешься за наше дело?" И тот согласился. Чарльз стал большим экспертом по непристойной литературе. Он представлял нас в суде и потом написал книгу "Конец непристойного". Там рассказана вся история о том, как он защищал "Леди Чаттерлей" и "Тропик рака". Очень хорошая книга, главная книга об этой истории. Чарльз Рембар был первым адвокатом, потом мы наняли еще одного юриста.

– Но разве сам Барни не был по образованию юристом?

– Нет. Но и сама тема борьбы с непристойностями была тогда совершенно новой, и ни один юрист не знал, как с этой темой обращаться. И Барни не знал ни одного адвоката, который был бы экспертом по этому вопросу. Нет, был один адвокат, Эфраим Лондон. Он занимался нашумевшим делом, в котором фигурировал человек, посмотревший французское или итальянское кино, которое сочли непристойным. Этого человека арестовали, и Эфраим Лондон его защищал. У него была репутация в этом вопросе. Он был отличным адвокатом. Конечно, он не был специалистом, но одно дело он выиграл. Барни сразу решил обратиться к нему. Когда мы опубликовали "Любовника леди Чаттерлей", Барни сказал: "Сейчас выходные, и я не знаю, что делать, с кем идти в суд". И он позвонил Эфраиму Лондону. Тот пришел, мы всё обсудили, и Лондон сказал: "Хорошо, я возьмусь". Он был превосходным юристом, мы это знали. За выходные он хорошо изучил предмет и оттянул слушание до того времени, когда уже были подготовлены все юридические бумаги. В книге "Конец непристойности" это очень хорошо описано, описаны все юридические аргументы. Споры об этом имели очень большое значение. Ведь вся литература – романы и прочее – была ложью, потому что никто и никогда не использовал разговорную речь. Она была полностью вытеснена из сознания. В те времена такие тексты производили шокирующее впечатление. Мат шокировал. Сейчас это довольно трудно представить.

– Но употребление ненормативной лексики не было единственным основанием для издания этих книг.

– Поначалу Генри Миллера напечатали в Европе. Также были опубликованы немногочисленные статьи о нем, написанные людьми, с которыми тем не менее приходилось считаться. Джордж Оруэлл, например. И в конце концов это было литературой, которая обращала на себя внимание. Обсуждался вопрос о том, использовать эту лексику или нет. И это восходило к философской проблеме о жизни в обществе с двойными стандартами, где что-то, с одной стороны, становится предметом дискуссии, а с другой стороны, это невозможно произнести. Что происходит с твоим языком, если ты должен его постоянно сдерживать, подавлять? В немецком такого попросту нет.

– А что случилось потом? Вы выиграли все суды?

– Да, выиграли все суды, один за другим. Все началось с почты. Мы подали иск на почтовое отделение. Почта конфисковала книги. Мы приносили туда книги для отправки и объясняли, что мы посылаем. Они конфисковывали наши посылки, что дало нам повод подать на них в суд. Это был первый случай. И судья, который вел это дело, был очень хорошим. И дело стало невероятно привлекательным.

– Неужели вы решили объявить войну закону?

– Это был Барни Россет. В этом состоит его огромная заслуга перед американской литературой. Он инициировал это и, в конце концов, добился того, что хотел. Был изменен закон, Верховный суд разработал новые правила. Барни мог оказаться за решеткой, он это знал, но этого не случилось. Мы выиграли, потому что мы живем в свободном обществе. В гитлеровской Германии вести подобные дебаты было бы немыслимо. Тебя сразу упекли бы за решетку. Но это недопустимо в открытом обществе. Предмет спора сводился к вопросу, насколько свободно общество, в котором мы живем.

– Все это обсуждалось в прессе?

– К этому был огромный интерес. Пришло осознание, насколько важна свобода, особенно свобода слова. Ты можешь делать что угодно, но все начинается с разговора, со слова. Если тебе позволено говорить все, что ты хочешь, у тебя есть возможность свободного действия. В первую очередь необходима свобода высказывания, поэтому ты начинаешь бороться за свободу слова.

– Вы издали и много переводов. У вас впервые на английском вышли французские экзистенциалисты, Сартр.

– У нас был один сотрудник, который долго жил в Париже, прекрасно знал французский. Дик Сивер. Случилось так, что множество других публикаций начались с немецкого. Польские, русские, чешские книги. Я читал все эти произведения на немецком и если встречал что-то интересное, я находил оригинал книги и искал переводчика. Так мы опубликовали многих авторов, переведенных с других языков. Многих я знал лично. Например, Лешека Колаковского. Он был марксистом, а потом стал противником марксизма. Оставил Польшу, уехал в Англию, жил там и написал множество книг. Очень важный писатель. Во французском мы были не уникальны. Были и другие издательства, которые переводили французов. Но немногие переводили чехов или венгров.

– Параллельно с издательством вы выпускали важнейший и самый скандальный литературный журнал шестидесятых.

– Барни решил издавать журнал "Эвергрин ревю". Он назначил меня редактором. Вышло нескольких номеров. Он стал самым важным литературным журналом. Тираж был 1500 экземпляров. Это было здорово. Представьте себе, я оставил школу, когда мне было двенадцать. Что я знал? Я не знал ничего. Но я был одним из счастливцев своего времени. Была культурная революция. Те, кто были в тени, неожиданно стали знаменитыми. Это и есть революция. В результате я узнал многое из того, что не было известно никому. Революция происходила параллельно моей жизни.

– Что произошло с издательством после того, как были напечатаны все книги и выиграны все суды? Ведь издательство стало очень важным и модным.

– Мы были частью культурной революции. Вам очень трудно понять, что представлял собой мир за двадцать лет до вашего рождения. Это был другой мир. Совершенно другой мир. Ментально. Победила контркультура. Это оказало влияние на все области жизни, на сознание. Это произошло! Но перед тем, как это произошло, царила викторианская мораль. Все эти годы. Да, мы говорим о культурной революции! Ведь благодаря нашим действиям изменилась культура. Наша манера речи, весь наш лексикон был на страницах книг, которые не существовали до нас. Это был абсолютно новый опыт. Это было огромным событием. Дети, которые растут сейчас, не смогут понять разницу.

– Как долго просуществовало "Гроув-пресс"?

– Оно существует и сейчас. Барни Россет продал его. Ему нужны были деньги. Все очень просто. Поначалу времени книги хорошо раскупались. Но так же, как и все остальное в этом мире, это стало старой историей и потеряло свое былое значение. Дело в том, что создавать что-то значительное и одновременно зарабатывать деньги очень сложно. Кто-то скажет: "Вы занимались этим из-за денег". Может быть. Но вы делаете что-то, потому что это важно. Для денег вы можете делать что-нибудь другое.

– Во что превратился сейчас издательский дом?

– Это совсем не важное издательство. Скучное.