Московские аптеки – это не только рецепты, лекарства и очереди. Уже не меньше пяти лет аптеки являются местом встречи окрестных наркопотребителей. Меняются только названия препаратов, но "аптечная наркомания" остается, именно поэтому московские аптеки являются удобной точкой входа в эту закрытую субкультуру. И если бы она была интересна московским медицинским и социальным службам, их сотрудники стояли бы у аптек днем и ночью. Но пока сюда приходят только те, кому это по-настоящему важно.

Три вечера подряд вместе с социальным работником Фонда имени Андрея Рылькова Машей Преображенской мы – в рамках проекта "Снижение вреда – Москва" – навещали аптеку, расположенную во дворах одного из спальных районов столицы России. В первый день опоздали минут на пять – идти к аптеке от метро порядочно. Только вывернули из-за угла, увидели, что нас уже ждут: двое мужчин и очень худая женщина.

– Левомеколь есть, левомеколь?..

Ранозаживляющие и противовоспалительные мази стали спрашивать не так давно, с появлением аптечных препаратов. Когда-то о проблеме нарывов думали меньше всего. Но теперь это явление неизменное.

Мы отошли в закуток возле балконов, куда, судя по тому, что валяется под ногами, забегают быстро уколоться. Женщина обнажила ноги: флегмона, нарывы сверху донизу. Рассказала, как промывает и забинтовывает. Ей нужен хирург, и Маша предложила контакты специалиста, который сделает направление. "Нет-нет, дайте мази, я пойду".

– Левомеколь просят всегда, – сказала Маша. – Они же думают как: намажу и пройдет. Но бывает: хирург нужен так срочно, что мы прямо с точки скорую вызываем…

Эти нарывы будут мелькать у меня перед глазами весь вечер – из рукавов и штанин. Забинтованные и нет. До врача люди сами не дойдут, но не потому, что им все равно. Чтобы попасть к хирургу, им сначала придется записаться к терапевту, талончик выпишут на следующую среду типа на 17.12. Очередь к хирургу растянется еще на неделю. Даже организованному человеку трудно встроиться в эти поликлинические рамки. А тут – или ломки, или надо достать денег, или достать вещество. К сожалению, вопросы здоровья при таком графике не приоритетны.

Аптека разместилась в затрапезном гастрономе, который занимал такое же затрапезное здание, пристройку к "высотке". Покупателей тут не лом, своих клиентов мы видели издалека. Маша поставила рюкзак неподалеку от входа и безошибочно, голосом разносчика из электрички, обратилась к первому же вышедшему из аптеки: "Ма-ладой человек! Профилактика-ВИЧ и гепатита – бинты-инсулинки-двушки-бесплатно-надо?"

Бинты-инсулинки-бесплатно надо и еще как. Ведь чистый шприц – это гарантия, что человек сегодня не получит или не передаст ВИЧ. Каждые пять минут Маша наполняла пакет и вручала клиенту. Но и тут все не так просто. Во-первых, сам пакет – это такая большая визитка с телефоном Фонда Рылькова, которую потерять сложнее, чем клочок бумаги. По этому телефону можно обратиться, если нужна помощь врача, юриста или требуется оформить пенсию по инвалидности. Во-вторых, вместе со шприцами в пакет отправляются полезные брошюры о ВИЧ, гепатите, туберкулезе. А в-третьих, пакет – это такой наш подарок при знакомстве. Знакомые потом будут подходить сами: и потрепаться, и узнать насчет терапии от ВИЧ или хорошей реабилитации.

Вот и к Машиному рюкзаку через полчаса подтянулись люди. Среди них – рыжая Олеся, с которой мы работаем давно, и Андрей, который, наоборот, пришел первый раз, потому что хочет с Фондом волонтерить и выходить к аптекам. Андрей – медбрат, работает на диализе. Работал и на скорой, и в хирургии, так что для уличной работы он просто находка.

– Я узнал про Фонд из интернета. А тему знаю изнутри. Я же и на притонах варочных жил, и сам употреблял, и на реабилитацию за границу ездил. Сейчас употребляю только стимуляторы – амфетамин. И то иногда, с зарплаты.

– А как тебе идея с раздачей чистых шприцов?

– Чистые шприцы – это суперважно. О, я помню, как на винтовой квартире все – одним шприцом. У меня чудом ВИЧ нет.

– Шприцы – это тема, – говорит мрачная Олеся. Она замотана в черное пончо, которое скрывает отсутствие руки. – Тыщу отдашь за "чек", на шприцы ничего нет (да, "инсулинки" стоят 300 рублей. – АК), берешь с земли. Какой угодно! Я вот так ВИЧ и получила. Но тут не только шприцы. Для меня это общение с нормальными людьми. Информация? Конечно. Я их брошюры наизусть знаю…

Люди подходили, отходили, и только Олеся и Леший долго несли возле нас караул. Леший – парень лет тридцати, подойдя, сразу снял кепку и показал голову какой-то неясной формы. Объяснил, что "снесло полчерепа автоматом". Понять его было довольно сложно, дикция почти отсутствовала, но он вытащил из кармана пачку пенталгина, и мы поняли: голова болит. Я смотрела на Лешего, с его ярко-красным носом и шаткой походкой, и думала: вот как он домой придет? Просто интересно, как его домой пускают в таком виде? Тут я услышала, как Олеся яростно кому-то объясняет: "Да я его вот с такого возраста знаю! Он мелким бегал тут, воровал, чтобы алкашей-родителей прокормить!" Все понятно, не ждет его никто…

– Маша, а часто говорят про родителей-алкоголиков?

– Постоянно. У Олеси мать пьет так, что мы не можем ей инвалидность оформить, мать не дает бумаги подписывать. И так чаще всего: или запойно пьют, или умерли, а детей воспитывали дедушка с бабушкой или чужие люди. На другой точке был Коля, без ног. Хороший такой, веселый, все нам конфеты приносил. У него родители погибли в автокатастрофе, воспитывала бабушка. И вот старшая сестра очень быстро как-то, лет в 13, стала секс-работницей и умерла, а он ноги потерял, а потом и совсем исчез. Так что неполная или асоциальная семья – частая история…

Олеся тем временем сходила за угол и вернулась. Колоться тут ходят, во-первых, в закуток рядом с балконами первого этажа. Во-вторых, за угол к гаражам. В-третьих, еще за угол. Кругом. Пока мы стояли и разговаривали с наркопотребителями, женщины с сумками на колесиках обходили нас с ледяными выражениями на лицах.

– Маш, это же днем и ночью, прямо под окнами. Как это они милицию еще не вызвали?

– А я так думаю, это каждая третья квартира тут. Соседи, одноклассники… Родители пьют. Тут никому ни до кого нет дела...

Мы уже уходили, когда пришла Марина. Она буквально не стояла на одном месте, хотя было видно, что ей больно. Штанина прикрывала забинтованную ступню. Сначала фыркала: "Да, долго объяснять, че случилось". Поняв, что никто ей мораль читать не собирается, рассказала мне, что вчера ее "приняли мусора", в отделении вскрылись два абсцесса, вызвали скорую. Та вывезла ее за ворота – и отпустила.

– Я ж без документов. Нужна я им… А мне и хорошо, сама забинтовала. К хирургу? Не, у меня ж документов нет…

И я в который раз подумала, что хирург тут должен дежурить круглые сутки. Круглые! Потому что это спальный, сонный район, к которому аптека ближе, чем театр. Потому что каждый день на это место приходит не меньше 50 человек, нуждающихся в медицинской помощи. Ну и потому что это люди, со своей историей, биографией и сложностями.

На второй день я спросила Лешего, есть ли у него семья. Он сказал, что да, есть ребенок, а мать он похоронил.

На третий мы узнали, что сына зовут Сережа, ему 10 лет. А сам Леший работает. И ставит себе полтора грамма. Маша не стала его пилить: "У тебя же сын!", а доброжелательно сказала: "Это очень много, может, в больничку? Ты на учете? Ну, вот видишь, тебе и терять нечего".

Леший промолчал. Маша сказала, что недавно тут случился диспут – нужна ли реабилитация. Большинство сказало, что нет.

– Они не знают, зачем им это надо и что даст. Слишком долго они уже никому не нужны. Кто-то это чувствует с самого рождения…

Сегодня Леший на предложение Маши полежать в детоксе, чтоб хотя бы сбить дозу, промолчал. Может, быть, промолчит и завтра. Но, когда ему понадобится помощь, он позвонит именно Маше, разыскав на кухне пакет от шприцев.

Анастасия Кузина – участница Фонда имени Андрея Рылькова