За первые четыре месяца года темпы экономического спада в России ускорились ровно в три раза. В апреле, по представленным на этой неделе предварительным оценкам Министерства экономического развития (МЭР), объем российской экономики сократился к прошлогоднему уровню уже на 4,2%, тогда как в январе этот спад составлял 1,4%, в феврале – 1,3%, а в марте – 2,7%. И если в целом за первый квартал года спад ВВП составил 1,9%, то к началу мая он увеличился до 2,4%. Помимо спада производства и на транспорте, "отрицательный вклад в ВВП внесли также сокращение розничной торговли в условиях ускоряющегося сокращения реальной заработной платы, спад инвестиций в основной капитал", констатируют эксперты МЭР в очередном мониторинге текущей ситуации в экономике России.

На долю частного потребления приходится более половины общего объема российской экономики. В нем – три основных составляющих: розничная торговля, платные услуги, а также приусадебные хозяйства. Максимальный спад пришелся на розничную торговлю: ее товарооборот сократился в январе-апреле на 7,5% к прошлогоднему уровню. При этом только в апреле спад составил 9,8% и продолжал ускоряться…

Евгений Гавриленков, главный экономист корпоративно-инвестиционного подразделения Сбербанка:

– Хочу подчеркнуть, что в "турбулентные" периоды – так было и в конце 2008 года, и в 2009-м – подобная статистика оказывается не очень надежной. Ведь она основывается на выборочном исследовании. Но в такие периоды особенно заметно, как одни компании банкротятся, другие, наоборот, только возникают. Поэтому через какое-то время статистика зачастую очень существенно пересматривается.

Оборот розничной торговли действительно сокращается сейчас темпами в 7–8% в год, как показывает статистика по первым четырем месяцам года. При этом в секторе услуг подобного спада нет: здесь лишь очень небольшое сокращение, так сюда входят, скажем, и поездки на работу общественным транспортом, и оплата услуг ЖКХ. Поэтому в целом частное потребление в стране не сокращается так же резко, как обороты розничной торговли.

​Реальная зарплата в России в январе-апреле сократилась на 10,2% к прошлогоднему уровню, отмечается в мониторинге МЭР. А в апреле – на 13,2%. С одной стороны, такой спад объясняется резко ускорившейся инфляцией: в отличие от номинальной, в реальной зарплате она учитывается. С другой стороны, к весне этого года в стране почти прекратился рост и номинальной зарплаты. В апреле она выросла всего на 1% к прошлогоднему уровню: многие предприятия, на фоне падения спроса на их продукцию, зарплаты снижают, а работники соглашаются, чтобы не потерять работу…

Евгений Гавриленков:

– Здесь действительно очень важно следить за тем, как будут меняться именно номинальные зарплаты. И я вижу некие шансы на то, что их рост постепенно возобновится. Финансовая статистика российских предприятий за первые три месяца года продемонстрировала весьма существенный рост их прибыли, чего, наверное, мало кто ожидал.

Просто в условиях общей экономической неопределенности компании, судя по всему, старались не тратить эту прибыль вообще ни на что. Но уже во втором полугодии, если ситуация в экономике действительно стабилизируется, эти деньги, как и новые, могут постепенно направляться как на повышение зарплат, так и на инвестиции.

​После кризиса 2008–2009 годов зарплаты в России, стимулируемые государством, продолжали расти весьма высокими темпами, даже несмотря на еще более глубокий спад в экономике, чем сегодня. Что, в свою очередь поддержало частное потребление, которое и стало тогда основой посткризисного восстановления. Теперь же об этом и говорить не приходится…

Евгений Гавриленков:

– Вспомним, до кризиса 2008 года зарплаты в России росли темпами под 30% в год. А после кризисного спада они замедлились до 10–15%. И это, кстати, привело тогда к торможению инфляции.

Я думаю, что и сейчас, уже в ближайшие кварталы, следует ожидать какого-то нового цикла, когда номинальные зарплаты начнут расти. Хотя, конечно, куда более умеренными темпами – скажем, явно ниже 10%.

Сработает и другой фактор. На фоне, с одной стороны, торможения роста зарплат в стране, а с другой – довольно дорогих потребительских кредитов в последние годы, суммарные расходы российских домохозяйств на текущее обслуживание этих кредитов приблизились к 5% общей суммы зарплат в экономике, что довольно много.

Теперь же и потребительское кредитование сокращается, и инфляция замедляется, что влечет за собой и снижение процентных ставок. Поэтому, даже при умеренном росте зарплат, доля расходов семей, направляемых на обслуживание потребительских кредитов, будет постепенно сокращаться и вернется к более приемлемому уровню в 4% общей суммы зарплат в экономике. Это также может стать одним из факторов, поддерживающих рост потребления.

​Если на частное потребление приходится более половины общего объема экономики России, то еще 20–25% составляет доля внутренних инвестиций, то есть вложений компаний и предприятий в собственное развитие. Замедление темпов их посткризисного роста, начавшееся еще в середине 2012 года, резко ускорилось в прошлом году и обернулось в итоге глубоким спадом: на 3,7% за первые четыре месяца года и на 4,8% – только в апреле. Тем не менее пока эти инвестиции остаются на уровнях весны 2011 года, которым предшествовал куда более глубокий спад – на 15-16% в 2009 году. Не повторится ли он на этот раз?

Владимир Сальников, заместитель директора Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), Москва:

– На мой взгляд, дальнейшего существенного сокращения инвестиций, скорее всего, быть не должно. Текущий их спад стал следствием ситуации начала года, когда в условиях очень высокой волатильности валютного курса и падения рубля бизнесу, скажем так, было не до инвестиций. Но ситуация быстро меняется. Если не будет новых внешних шоков, то в общем-то бизнес уже успокоился, и ожидания у него вполне позитивные.

Кроме того, основой инвестиционного процесса являются все-таки собственные средства компаний. А в первом квартале года, по данным Росстата, очень существенно выросла их прибыль. Да, проявился во многом девальвационный эффект, но тем не менее доходы у бизнеса появились. И сейчас – было бы желание инвестировать, а предпосылки созданы.

В понедельник межведомственная комиссия правительства России предварительно согласилась с тем, чтобы сократить инвестиционные расходы госбюджета на 2016–2018 годы на 30–40%. По опыту последних лет, сколь велика роль именно государственных инвестиций?

Владимир Сальников:

– Чисто арифметически, конечно, сокращение госинвестиций ведет к уменьшению общего их объема в стране. Кстати, после кризиса 2008–2009 годов довольно быстрое восстановление инвестиций во многом определялось ростом именно государственной "составляющей" – это были проекты трубопроводные и "олимпийские".

Но очень важный момент – эффективность инвестиций. Если считать, что госинвестиции, по крайней мере, экономически менее эффективны, чем частные, то в теории спад государственных инвестиций может быть компенсирован более эффективными частными инвестициями. При этом эффективность инвестиционного процесса в целом может не только не пострадать, но и повыситься.

Главное – бизнес должен почувствовать, когда придет время инвестировать. Потенциал роста внутренних рынков есть, проблема в неопределенности, то есть бизнесу попросту страшновато. И в этом смысле сейчас главное, как мне кажется, для государства – предложить бизнесу такое изменение условий, которое бы заинтересовало его в инвестировании.

Любые инвестиции не проявляются тотчас же, должно пройти какое-то время, чтобы они воплотились в виде новых производственных мощностей, на которых появятся новые рабочие места. Каким вам представляется в нынешних российских условиях этот самый лаг, то есть время между вложением средств в новый проект и началом его окупаемости? Хотя, понятно, эти сроки могут сильно разниться от отрасли к отрасли...

Владимир Сальников:

– Инвестиционный лаг составляет примерно от одного года до трех. Действительно, в зависимости от отрасли экономики. Но обычно в России горизонт все же чуть короче: бизнес, особенно в нынешних условиях, стремится инвестировать в проекты, которые окупаются быстро. Поэтому сейчас можно ожидать, что этот лаг составляет в среднем год-полтора, в отдельных случаях – два года.

​Нынешний спад как в промышленности (в январе-апреле – на 1,5% к прошлогоднему уровню, а только в апреле – на 4,5%), так и в экономике в целом неизбежно привел к сокращению занятости в ней. При этом общая безработица в стране не только не растет, но даже вновь снижается – с 5,9% в марте до 5,8% в апреле. В какой мере это объясняется перетоком увольняемых работников в неформальный сектор экономики, а в какой – переходом в другие отрасли экономики "формальной"?

Владимир Гимпельсон, директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики, Москва:

– Неформальный сектор – это тоже часть экономики. И он так же подразделяется на отрасли, виды деятельности, как и формальный сектор. Здесь два аспекта проблемы. Один – переход, допустим, из промышленности в торговлю, или из строительства в промышленность, а другой – переход из формального сектора в неформальный. Это может быть внутри и промышленности, и строительства, и торговли.

Сокращение занятых в промышленности, прежде всего в обрабатывающей промышленности, отнюдь не новое явление, связанное с кризисом, мы наблюдаем его на протяжении длительного времени. Люди переходили прежде всего в торговлю и строительство, так как два этих сектора росли. Хотя некоторые, конечно, и просто уходили с рынка труда.

Но и в торговле, и в строительстве, и на транспорте относительно велика доля неформального сектора. Поэтому те, кто переходил в эти отрасли, имели более высокие шансы оказаться именно в неформальной части экономики. Оба процесса шли параллельно, и их очень трудно разделить.

Сколь велика, по вашим оценкам, разница в производительности труда формального и неформального секторов российской экономики? И как менялась ее динамика в последние годы? Например, по темпам роста занятости неформальный сектор опережает формальный в разы…

Владимир Гимпельсон:

– Среди экономистов и исследователей нет единого мнения, что такое "формальный" сектор, а что – "неформальный". В данном случае мы говорим о том, что неформальный сектор – это микропредприятия, либо просто самозанятые, либо те, кто работает по найму у других людей. То есть это не компании или организации. Это либо одиночки, либо микрогруппы, не имеющие юридического лица.

Отсюда понятно, почему у таких групп или индивидуальных предпринимателей нет весомого капитала, нет доступа к нормальному банковскому кредиту… У них очень ограниченные рынки сбыта, они в основном работают руками, их труд, как правило, относительно простой и технологически примитивный. Все это, естественно, не может не сказываться на производительности.

Так вот разница в производительности труда между формальным, или, точнее, "корпоративным" сектором российской экономики и той ее части, которую мы называем "неформальным сектором" или "некорпоративным", примерно пятикратная. Если же не учитывать сельское хозяйство, разрыв в производительности меньше – примерно три раза, но все равно остается достаточно большим.

Все просто. Если формальный сектор модернизируется, в него вкладываются инвестиции, благодаря которым осваиваются новые технологии, растет выпуск, а занятость в итоге сокращается, что является следствием модернизации, то это означает, что и производительность труда растет. То есть на одного работника приходится все большее количество производимой продукции.

Если же люди переходят в неформальный сектор, то занятость в нем растет, но он остается при этом сектором низкой производительности. И, хотя нам трудно оценивать такие процессы детально, год за годом, я бы сказал, что этот разрыв в производительности труда лишь возрастает.

Во время любого кризиса в экономике возникают некие свободные мощности, которые позже, когда ситуация улучшается, могут быть задействованы вновь. Или, наоборот, от них уже откажутся совсем…

Владимир Гимпельсон:

– Во-первых, мы отнюдь не видим сегодня таких уж больших высвобождений рабочей силы в экономике России. Да, ее численность сокращается, но это отнюдь еще не значит, что после кризиса она вновь начнет расти. Численность работающих постепенно сокращалась еще до кризиса, и мы не видим, чтобы теперь это сокращение значительно ускорилось.

Интенсивных сокращений просто нет, как это обычно происходит во время кризисов в других странах. А потом, когда кризис минует, компании начинают вновь набирать персонал. В России, как мы видим, история совсем другая. В кризис компании либо вообще никого, либо очень мало кого сокращают, предпочитая вместо этого снижать заработную плату. Кто недоволен – уходит. А кого это устраивает, кто просто боится остаться без работы и потому согласен работать за меньшие деньги, те остаются. И в итоге высвобождение рабочей силы идет довольно медленно.