Александр Генис: Не так давно газета “Нью-Йорк таймс” рассказала своим читателям о том, как в России занимаются ревизией, честнее сказать - фальсификацией истории, пытаясь создать отлакированную версию прошлого. Причем, некий Юрий Никифоров, с которым побеседовал корреспондент, утверждает, что вся эта кампания никоим образом не навязана с властями, а голос народа, нуждающегося в очищенной от наветов истории отечества.
Я попросил Бориса Михайловича Парамонова прокомментировать этот материал.
Борис Парамонов: Вы знаете, Александр Александрович, мне сдается, что упомянутый историк Никифоров говорит правду: такие выставки - это не столько прямая инициатива власти, сколько, так сказать, самодеятельность различного рода активных работников культуры, вроде организаторов выставки «Рюрик» или вот этой, организованной военно-историческим обществом. Таким людям и команды давать не надо, они сами думают как надо. Вспомним недавно умершего художника Рыженко, который от себя начал изображать изверга Ивана Грозного каким-то подлинно христианским царем. Над этими людьми тяготеет советское прошлое, и для них лишний раз восхвалить власть ошибкой быть не может.
Александр Генис: Мне рассказывали, что художник Налбандян по собственной инициативе взялся писать портрет Брежнева в наряде генералиссимуса. К Брежневу его не допустили, но мундир в студию прислали.
Борис Парамонов: Новизна в том, что нынче это относится ко всякой власти - не только нынешней, и не только советской, сталинской в особенности, но и всякой - русской исторической власти как таковой. Вспомним недавнее открытие памятника Александру Первому, которого и в царской России не было. Вот в последнем случае угадывается уже и желания ныне властвующих: взята линия на синтез русского исторического прошлого и настоящего, явилось желание видеть русскую историю как единый процесс.
Александр Генис: А такое возможно?
Борис Парамонов: Нет, вот этого, конечно, совершенно не было, было как раз наоборот: русский исторический процесс являет постоянную картину срывов и разрывов, каждый раз Россия после очередного срыва является в новом образе. Просто перечисление в этом убеждает: Киевская Русь, Русь под монгольским игом, Московское царство, петровская империя, большевики и советская власть, послесоветская Россия с ее движением от непривычной свободы к привычному подчинению - шесть образов России, и все разные. Едина в России история не народа, не нации, а власти. Вот какую традицию превозносят всякого рода националисты-консерваторы.
Александр Генис: Для этого нужно серьезно перетрясти историю. Помните анекдот про незадачлив-го американца-переводчика, который пишет, что Иван Грозный был прозван за жестокость Васильевичем.
Борис Парамонов: Да, действительно, посмотрим на Ивана Грозного. Тут его поклонники прибегают к эвфемизмам: мол, «грозный» нельзя переводить как «ужасный», надо скорее как «строгий». И начинают сравнивать его с европейскими монархами по числу жертв: мол, Иван уничтожил шесть тысяч человек, а одна Варфоломеевская ночь насчитывает тридцать тысяч жертв. Не берусь судить о цифрах, но ведь что бросается в глаза при обращении к европейской истории: за исключением прямых межгосударственных войн, смертоубийства там были результатом религиозных столкновений, глубоких культурных конфликтов. А Иван лютовал в стране, совершенно не знавшей такого рода внутренних конфликтов.
Александр Генис: В советское время, помнится, выдвигался на первый план тезис о борьбе Ивана Грозного с боярским засильем и выдвижении нового служилого класса - дворянства.
Борис Парамонов: Такой процесс действительно шел, но весь этот антибоярский террор совсем не покончил с боярами как классом, о чем свидетельствуют прежде всего события Смутного времени, последовавшие на четверть века после Грозного. И еще одно очень важно: террор Грозного отнюдь не распространялся исключительно на бояр, было множество жертв из всех других общественных слоев. Один поход на Новгород чего стоит.
Один из крупнейших русских историков академик Платонов говорит, что борьба Ивана с древними боярскими родами строилась точь в точь по схеме его внешних завоеваний, как это было в случае Казани и Астрахани: из завоеванных областей вывозились, “выводились”, как тогда говорили, влиятельные лица, деятели местного правления, а на их место ставились московские люди, царские эмиссары. Вот точно так же Иван повел свою внутреннюю политику: сгонял бояр с их родовых земель и отдавал их в опричнину пресловутую. Он к собственной стране применил приемы колониальной политики.
Вот тайна русской власти, если угодно: она собственную страну рассматривает как колонию. При этом Иван Грозный оставил страну в совершеннейшем упадке. Одна цифра: в московских уездах осталось под пашней всего 16 процентов земли. А разбойная опричнина породила последующую смуту, вина за Смуту на Иване.
Александр Генис: Об этом - о политике русской власти как власти колониальной - недавно Александр Эткинд написал серьезную книгу. А я бы вспомнил еще прибалтийские страны, захваченные Сталиным: культурную верхушку этих стран, вплоть до учителей и почтальонов, отправили в Сибирь и завезли из метрополии своих - от гебешных генералов до рабсилы.
Борис Парамонов: Да, мы и говорим, что единственная сохранившаяся русская традиция - это приемы деспотической власти. Но печально не то, как действует власть, а то, как ей подпевают, я бы сказал подмахивают, различные и весьма многочисленные добровольцы из вроде бы культурных слоев. Причем видно, что это идет не по подсказке, а, так сказать, от чистого сердца.
Возьмите нынешнюю «Литературную газету»: мракобесный орган, напоминающий уже не доперестроечный Советский Союз, а послевоенный СССР времен ждановских докладов. Ей-богу, Александр Александрович, эти люди хуже Проханова: Проханов - юродивый и в этом качестве живописную даже фигуру являет. А вот Поляков, нынешний редактор ЛГ, - он же в перестройку вроде бы даже прогрессивным писателем считался. И нынешняя культурная картина показывает, что значительная часть российской культурной элиты ничуть не изменилась с советских времен - та же готовность рвать и метать, прислуживать начальству и даже идти впереди начальства. Я повторяю, что самое удручающее - явно видимая решимость, готовность и способность к культурной реакции, реакционности. Черная сотня культуры.
Александр Генис: Чем же, Борис Михайлович, по-вашему, можно объяснить такую готовность к культурному регрессу? Причем, что самое парадоксальное, на фоне несомненно и всесторонне оживившейся культурной жизни страны в постсоветское время.
Борис Парамонов: Тут выскажу в очередной раз заветную мою мысль. В Советском Союзе наделали слишком много людей с высшим образованием. С так называемом высшим образованием, следует уточнить. Слишком много гуманитариев, которых по существу некуда девать, при том, что они считаются как бы интеллигенцией, как бы культурным строем. Слишком много, опять же, бывших членов ССП, считающихся писателями, когда они по большому счету писателями не являются. И так во всех областях культуры. Слишком много культурного балласта. Вернее антикультурного. Вот они и шумят. Пресловутая культурная революция, якобы произведенная в СССР, создала тысячи, десятки тысяч смердяковых.
Причем я имею в виду не только столичные, так сказать, явления - не чиновную верхушку культуры, от министров до литературных критиков, - а уже массу, скажем, школьных учителей. Самое кошмарное из последних впечатлений: как учителя средней школы в Кромах под Москвой коллективно подали в суд на своего коллегу, учителя той же школы, за то, что он не одобрил присоединение Крыма.
Александр Генис: В том-то и дело, что такие вопросы решаются отнюдь не в судах. Вот пример: суд отклонил иск православного иерея к постановке «Тангейзера» в новосибирском театре - а директора театра тем не менее уволили светский министр культуры.
Борис Парамонов: Да, тут уже, как говорится, рука Москвы, надо думать, министра Мединского. Вот тоже феномен новейшего времени. Тут уже несколько иной срез проблемы. Мединский или - другой яркий пример - Сурков - это уже люди новейшего времени, интеллигенция постсоветского времени, люди, что ни говори, грамотные. Сурков романы пишет, эссеи об Ортеге или об Унамуно, не помню точно, и даже тексты к рок-музыке. А Мединский печет псевдо-исторические книжки, представляя русскую историю в неких плакатных образах. И он же заявил - поистине историческое заявление: в истории факты ничего не значат, важна их интерпретация. А человек, любящий родину, всегда будет в ее прошлом видеть добро, а не зло. И знаете, откуда этого у него идет?
Александр Генис: Фактов не существует, есть только их интерепретация? Это - Ницше. Сильно действующий афоризм для подрастающего поколения.
Борис Парамонов: Да, Мединский, похоже, прочитал у Ницше одно из его «Несвоевременных размышлений» - «О пользе и вреде истории для жизни». Ницше там писал, что история, взятая в методологии научного знания с его принципом причинности, предстает безликим процессом, уничтожающим все её живые краски, тогда как настоящая, живая история - это прежде всего история великих людей, дающих воодушевляющие примеры, перекличка гигантов, - и только на них должно ориентироваться. То есть история - это область воодушевляющих мифов. Вот отсюда плясал Мединский.
Действительно, любой герой истории, поставленный в ее будничный контекст, оказывается куда как приземленным и вообще не делателем истории, а ее инструментом, героизм, величие сменяются кухней. Тут и Ницше не нужен, именно так писал историю Лев Толстой в «Войне и мире», и у него Наполеон, со всем его активизмом, предстал не большим героем, чем какой-нибудь артиллерийский капитан, вовремя пославший ядро в нужном направлении.
Александр Генис: Ну это давняя традиция. Тут и Паскаля можно вспомнить, сказавшего: будь нос Клеопатры немного длиннее, история Рима пошла бы по другому сценарию. И еще не нужно забывать, что Мединский, коли уж о нем речь зашла, начинал как специалист по пиару, рекламе. Вот такой пиар он делает русской истории, заворачивая ее в привлекательную упаковку, чтобы покупали простаки.
Борис Парамонов: Да, идет культивация простаков, а те, что остались с советских времен, сами хоронить себя не собираются, а почувствовав некий спрос, заметно, просто скандально активизировались. Чего стоят начавшиеся разговоры, что из школьных программ надо выбросить Толстого и Достоевского. Думается, что до этого не дойдет, но важно то, что такие люди не стесняются выйти из своего смрадного подполья и заговорить на весь мир. Это же с думской трибуны такой зов раздался.
Вообще трудно сказать, чем всё это кончится. Такого, кажется, в русской истории еще не было, такой тошнотворной реакции на фоне культурного расцвета - потому что ведь культурная деятельность, как я уже говорил, несомненно активизировалась в постсоветское время. Никогда не было раньше такого количества одаренных и смелых режиссеров кино и театра, художников, писателей, появившихся с отменой идеологической цензуры. Вот парадокс: власть отказалась от цензуры, но в роли цензоров охотно стали выступать всякого рода народные активисты. Получается, что власти российской и не нужно особо лютовать, за нее, вместо нее сам народ выступит. Но это очень опасная ситуация: карательные, насильственные функции государства, роль Левиафана пресловутого перестали быть государственной прерогативой и монополией. Происходит не усиление, а распыление власти. Иваном Грозным делается не государь, а масса. А это и есть формула Смутного времени.
Александр Генис: Да это и впрямь “Левиафан”, уже не Звягинцева, а Гоббса: война всех против всех.
