«Моя теща, - читаю первое письмо, - всю жизнь прожила в селе. Работет с тех пор, как научилась ходить. Работает с утра до ночи, не покладая рук. Без выходных. Праздники – только большие церковные. Но чудо не в этом. Кто у моей тещи чего ни попросит, она всегда дает. Просто так. О какой-либо плате и слушать не хочет. Всю жизнь что-то отдает – продукты, урожай, инструменты, материалы – мало ли чего в селе просят люди. Даже в деньгах не отказывает. Но их просят редко. Теща считает, что раз человеку надо, пусть берет. И тесть был такой же. Чрезвычайно мастеровитый. Делать умел все. И все даром. В чем же чудо? А в том, что просители являются несколько раз на дню. Казалось бы, что должны были давно вынести со двора все подчистую. Но нет. Хозяйство, которое когда-то было одним из самых зажиточных в селе, и сейчас не знает нищеты. Вот так старушка хозяйствует, теперь уже одна-одинешенька – тесть лет десять как помер. Анатолий Иванович, я не могу себе объяснить, в чем тут дело, потому как арифметика в этом случае не работает. Помню, кстати, когда-то вы рассказали, что в сорок первом году, после того, как ушла советская власть, а немецкая еще не пришла, - в этот кратчайший промежуток в вашем селе, оставшемся без всякой власти, впервые за всю колхозную историю полностью убрали урожай. Без председателей и прочей уполномоченной ненужности. С уважением Александр Михайлович». Да, Александр Михайлович! Во времена, о которых уже пора бы перестать вспоминать, повсюду висели плакаты: «Уберем богатый урожай быстро и без потерь!». Ни одна районная газета на шестой части земной суши не выходила без этого призыва. Ни один километр не оставался без щита, на котором были начертаны эти слова. Пиломатериала, металла, краски и труда, расходовавшихся на эту наглядную агитацию, хватило бы на возведение не одного города. Теперь тратятся на другое: на рекламу вещей, которые нужны человеку меньше всего, но урожаи убираются, если убираются, когда действительно богатые, когда – не очень, но без всякой агитации. Без агитации и без потерь.

Пишет Леонид Волокитин: «Есть у меня знакомый доцент в Киеве. Учился в Питере, там женился. Жена из-под Питера. В девяностые годы умер ее отец. Доцент повез ее попрощаться с отцом. Деревня под Питером. Колхоза уже нет. И сразу вопрос бывших колхозников приезжим с Украины: «Как же так? Когда же Украина обратно присоединится?». Где находится она, знают приблизительно. Занятие одно: выпить и решать мировые проблемы. На поминках выпили - и тут же драка. Развели, продолжили. Утром доцент проснулся, и как-то ему не по себе. Поминки, а тут драка. В шесть уже сосед стучится. Поминки, говорит, нужно продолжить, доволен: «Хорошо вчера вашего тестя проводили. Мужики подрались». Теперь, - продолжает господин Волокитин, - даю зарисовки из сегодняшней жизни. Живущие в Рязани, Ставрополе, Новосибирске знакомые советуют мне, живущему в Киеве, быть осторожнее, ведь русскоязычных в этом городе, мол, убивают. Я живу в Киеве, а они мне дают советы из Рязани. Сестра живет в Черкассах. Муж из Воронежской области. Позвонили его родственникам. Те обозвали их жидомассонами, фашистами и попросили больше не звонить… Позвонил я дяде в Москву. Дядя не пролетарий, дядя профессор. Сказал мне, что сам боялся звонить, чтобы украинские власти не узнали, что у меня родственники в Москве». Заканчивает свое письмо на «Свободу» Леонид Волокитин прямым обращением к русским: «Никогда украинцы не радовались, если били вас, русских. Даже когда вы били чеченцев, а они по праву сопротивлялись, украинцы где-то сочувствовали вам, русским. Да, а вот когда вы напали на Грузию, мы уже сочувствовали грузинам. Уже было у нас предчувствие, что вы не остановитесь». Хотелось бы, Леонид, чтобы вы, как говорится, немного походили вокруг ваших слов, что украинцы «где-то сочувствовали» русским, когда те «били чеченцев». Украинцы все, кроме единиц, думали, что на Чечне Россия остановится, до Украины не дойдет – и можно будет спать спокойно в своей хате с краю. Вы написали правду, которую сегодня в Украине не все охотно вспоминают. Кое-что объясняется тем, что во времена последних чеченских войн тон в Украине во многом задавала российская пропаганда, - кое-что, но не все. Всякому прозрению – свой час.

«По-видимому, вы давно не ездили по России, - так начинается следующее письмо. - Как, впрочем, и Путин. В противном случае вы бы знали, что костерят президента и его кабинет на чём белый свет стоит, и преимущественно - по матушке. Долгое время оправдание его политики находили в русском представлении: лишь бы не было войны. Однако всевозможные поборы - немыслимые налоги, бесполезные коммунальные платежи, стремительно растущие пошлины на чиновничьи услуги, произвольные цены на отечественные продукты, запредельные проценты вкупе с полнейшим упадком во всех областях производства и откровенной наглостью и некомпетентностью государственных служащих приводят людей в недоумение. В местной администрации на все вопросы существует один ответ: "Что вы от нас хотите? Денег нет. Москва всё забирает". В этом году юбилей. Пятнадцать лет Путина. Всё-таки это очень большой срок. А впечатление такое, что время остановилось или пошло вспять. Что происходит, понять никто не может. Но считают: поскольку всех чиновников назначают с ведома Путина или его кабинета, то и отвечать должен сам царь-батюшка. Отсюда и возникают в разговорах восклицания: "Хоть бы кто Путину написал! Может, приедет, посмотрит, призовёт своих к ответу", - пишет Алексей Леонтьевич Буркин из Тверской области. Он имеет отношение к следующему письму – сообщает, что редактировал его.

Читаю: «Здравствуйте, Владимир Владимирович! Пишет вам Соколова Татьяна Викторовна. Кашин - маленький старинный город. Сейчас в нем живёт около пятнадцати тысяч человек. Всё, что надо для развития нашего района, у нас имеется. Так почему же, Владимир Владимирович, мы живём в дерьме? Дорог в районе как таковых нет». Письмо большое, а было еще больше. Буркин его сильно сократил, я тоже вынужден… «Сутками сидим в темноте. И это при том, что в области своя атомная электростанция… Верите, в центре города люди ходят за водой на колонки… Дома стоят обшарпанные, грязные. Зарплаты у нас маленькие. Зато все налоги мы платим по московским тарифам. Люди боятся попасть в нашу больницу. Врачей - боятся! Дожили! Ради чего мы стараемся? Когда вы там, в Москве, на нас обратите внимание? Говорят, что политик вы прекрасный, а хозяйственник никакой. Пятнадцать лет вы у власти. Пятнадцать лет!!!», - три восклицательных знака. И опять: «Почему же вы нас только обираете и ничего не даёте взамен? Когда-то в полях черным-черно было от стад и табунов, а теперь, если увидят одиноко пасущуюся лошадь или пару телят, то глазеют, как на диковинку. Дрозды и куропатки перебрались в город, потому что в полях один бурьян. Но даже эту землю крестьяне никак не могут получить в собственность. Годами в администрации что-то оформляют, переоформляют, переоценивают, приводят в какое-то соответствие… Может быть, я чего-то не понимаю? Может быть, я зря вас защищаю?», - обращается Татьяна Викторовна к Путину. В конце ее письма читаем о том, что «деды воевали ради светлого будущего», что жители Кашина хотят ходить по хорошим тротуарам в туфлях, а не в резиновых сапогах». «Владимир Владимирович, я приглашаю вас в мой город в гости. Приезжайте, посмотрите, поговорите с людьми. Мы далеко не дураки. С уважением Соколова Татьяна Викторовна. Деревня Письяковка. Россия!», - восклицательный знак.

Это письмо, сильно сокращенное, да, видимо, и организованное Алексеем Леонтьвичем Буркиным - угадывается хватка районного газетчика из тех благословенных времен, когда в Советском Союзе поощрялась «критика и самокритика» (эти два слова употреблялись непременно вместе), - это письмо заслуживает, по-моему, самого серьезного внимания. Вспоминать, а иногда и читать, старые местные газеты – одно удовольствие. Сегодня не все слушатели «Свободы» представляет себе, какая лихая критика недостатков там присутствовала. О начальниках, на которых возлагалась ответственность за каждый ухаб на дороге и просыпавшуюся из мешка горсть колхозного зерна, писали так, словно это изверги рода человеческого, и читателю, если он настоящий советский патриот, ничего не оставалось, как схватить дубину. Правда, высшего руководства эта критика не касалась. Здесь отличие полученного нами сегодня письма… Такие письма можно, наверное, назвать народной демагогией. Старинная народная обличительная демагогия. Она с виду, а нередко и в самом деле, верноподданная - до поры, до времени. Содержащуюся в ней критику сам же народ окрестил заушательской, но она глубоко закономерна и по-своему совершенно справедлива, нельзя не согласиться с Алексеем Леонтьевичем Буркиным: раз ты сам все решаешь, то за все и отвечай, за каждую выбоину у нас на деревне. Напишите мне те, у кого сейчас не пропала охота оказаться на месте Путина. Тут мы, между прочим, держим руку на пульсе. Подобных писем Путину со всех концов России становится все больше. Вместо того, чтобы бастовать или устраивать шествия, трудящиеся пишут письма в Кремль, все чаще – коллективные. На это явление обратил внимание такой приглядчивый журналист, как Константин Фрумкин. В чем тут особенность? Созданию жалобы придается значение чуть ли не антиправительственного выступления. Не стачка, не шествие, не митинг, не пикет - письмо вождю. Это не совсем то, что челобитная царю. Челобитная не предавалась гласности, как только в ней ставилась последняя точка, а тут письмо оглашают сразу, иногда еще до отсылки, и оглашают не только на всю округу и страну, но и на весь мир. Мне кажется, это народный ответ на фактический запрет обычных способов протеста. Разрешения на митинг не добиться, выйдешь без – испортят жизнь, так мы и не будем выходить, нигде не будем собираться больше одного, а будем писать письма вождю, пока это не запрещено. Думаю, надо ждать запрета и тут. Госдума примет закон о запрещении писать Путину о трудностях в эпоху импортозамещения. Должен напомнить: что-то похожее было под конец брежневского времени. Москва была завалена жалобами со всех концов страны, они пересылались на места, те в ответ слали свои отписки, чиновничьи низы и верхи задыхались в этом бумажном потоке. Почти официально внедрялось в массы мнение, что сознательный советский человек не должен беспокоить своими жалобами руководящие органы, по крайней мере – вышестоящие, не отвлекать их, не нервировать. Жалобщиков не принимали в партию. Смирных, бывало, уговаривали вступать, а недовольных, рвущихся исправлять то и это, и близко не подпускали к рядам…

«Задолго до Олимпиады, - пишет Вячеслав Щукин, - на глаза попался прогноз Павла Глобы: "Во время Олимпиады или через неделю после нее начнется война России с Украиной". Чертыхнулся - совсем у этих астрологов с головой плохо. За неделю до окончания игр началась война. До сих пор не покидает ощущение безумия, до сих пор чувствуешь себя оглушенным. Особенно удручает бессилие обычного человека остановить это безумие. У обычного человека нет ни танков, ни самолетов, чтобы дать кому-то хорошенько по башке за творимое зло. Кучка ничтожных безнравственных людей творит зло от имени всего народа, и народ ничего не может с этим поделать. Проклятый режим. В Америке всего лишь вопрос с поставкой оружия Киеву решается долго и мучительно. При диктатуре такие вопросы и даже начало войны решается одним щелчком. Никого не надо спрашивать. Тирану это не нужно. "Тиран занят собой". Диктатура - это и есть самое главное зло на планете». Спасибо за письмо, Вячеслав! Даже у самого обычного человека есть одна немалая возможность – возможность социального действия, если вспомнить немецкое выражение, прозвучавшее почти сто лет назад. Имелась в виду и такая малость, как осознанное голосование на выборах. И даже меньше: о человеке, сознательно составившем себе мнение о чем-либо важном политическом, уже можно сказать, что он совершил социальное действие, ибо оно рано или поздно скажется на общих делах. Так что и фига в кармане – это все-таки не просто фига, которую мы так презираем, а оружие: бомбочка Акакия Акакиевича.

Вот вам свежий пример социального действия. Читаю: «Сегодня моя Даша сообщила, что родственники ее мужа приняли решение о возвращении. Русский мир потерял трех своих друзей. Еще год назад они мечтали жить в России, где молочные реки и кисельные берега. А вчера собрали свои вещи, зашили и спрятали все, что может привлечь внимание на лугандонских блокпостах, и уехали из Ленинградской области к себе домой в Горловку, где стреляют и страшно, где почти нечего есть, но где дом и где никто не скажет им "мы вас сюда не звали". Они пытались объяснить, что "их звали, обещали статус беженцев, помощь и работу", но с них требовали и требовали бумажки, говорили, что " сроки вышли", что они должны вернуться в Украину, а потом опять заехать и по новой ходить по всем чиновникам. Кое-как ребенка устроили в школу, в первый же день он пришел зареванный, потому что его учительница поставила перед классом и заставила рассказывать о том, какие украинцы фашисты, отец семьи еле-еле мог найти работу с оплатой в пятнадцать тысяч рублей, а за квартиру надо платить двенадцать, через пару месяцев ему сказали, что больше его держать не могут. Они проели почти все свои деньги, вывезенные из Украины. Они столкнулись с российской действительностью напрямую и поняли, наконец, что она не имеет ничего общего с передачами российского ТВ. Они сказали "хватит" и "никогда больше!" Простые он, она и семилетний ребенок из Горловки. Я думаю, - завершает автор, - им есть что рассказать своим родственникам и знакомым там. И это хорошо».

«Когда моя Аня (жена), - читаю следующее письмо, - училась классе во втором, была у неё подружка — соседка и одноклассница Валя. Мама этой Вали работала в их школе уборщицей; девчонки часто оставались с нею после уроков, когда в школе уже никого не было. Была там мастерская со всякой всячиной, и среди прочего имелся патефон с набором пластинок. Пока мама убиралась, подружки устраивали себе концерт по заявкам - крутили патефон. Из пластинок была любимая - «Тишина» в исполнении Владимира Трошина: «Ночью за окном метель, метель, / Белый беспокойный снег», - поёт Аня «с чувством», изображая не столько пение Трошина, сколько себя с Валей. Но имелась и пластинка, которая им очень не нравилась (ни песню, ни певца Аня вспомнить не может). Её, после любимой, тоже запускали, садились к патефону, и, пока «нелюбимая» играла, плевали на неё. Потом старательно вытирали и прятали в конверт до следующего раза. Велика сила искусства!», - шутит автор. Как вам такое социальное действие? Дети – прирожденные язычники, такими большинство из них и остаються, несмотря на все усилия проповедников неязыческих религий. Язычник верит, что плевком на пластинку можно причинить какой-то осязаемый ущерб здоровью или, например, материальному положенню музыканта. А то еще проще: он верит, что пластинка и есть поющее существо, заслуживающее наказания. Против язычества не совсем бессильно только научное мировоззрение, да и то не всегда.

Следующее письмо пишет отнюдь не ребенок, а вполне взрослый человек, инженер. Читаю: «США - кто? В сущности, страна-подросток. Ну, когда Россия громила шведов под Полтавой, где были США? Их просто не было. Страна-подросток. К тому же, ей много досталось очень и очень легко. Ну, хотя бы невиданно безопасное положение, богатейшие ресурсы всех видов, прекрасный климат. Не так ли? Вот этот подросток и решил, что всё в мире легко и просто. Ну, а если что-то не дается, то надо посильнее нажать и будет! Вот не дается Россия, не становится Россия чем-то вроде нынешней Европы, не слушается, дерзит. Ну, так что ж? Американцы считают, что надо только подключить ресурсы всех видов, приложить усилия и будет проблема решена. Ну, как слетать на Луну. Собрались, поднажали - и всё получилось. Вот так. Страна-подросток. Жизнь не в радость без дорогой игрушки. Без Украины в НАТО, например. Хотя враждовать американцам с Россией в самом деле совершенно не с чего. Россия со времен Горбачева шла на все уступки, да и до Горбачева договориться с ней было, в сущности, нетрудно. И Путин тоже шел навстречу много раз. Вот сегодня в случае Украины не идет. И не пойдет. Не надейтесь. Даже не заговаривайте. Даже в мыслях не держите. Россия от взятого курса не отступит. Ну, что ж поделать, просто выхода другого у россиян нету, кроме как идти до конца», - здесь и письму конец, но не истории, которую оно предвещает. Таких людей не обязательно должно быть много, а их в России все-таки уже немало, чтобы навлечь на страну очень большие неприятности. Самое печальное, что этот человек готов к невзгодам. Не жили, как люди, незачем и начинать.

Автор следующего письма погружает нас в историю. Читаю: «В начале пятидесятых годов девятнадцатого века в империи происходило забавное явление. Собиралсь ватаги на Крымскую войну. Были и крепостные среди этих охотников постоять за царя и отечество. Их пороли и возвращали родным помещикам: этак каждый может захотеть сбежать от барина если не в геройский Севастополь, то на Кавказ. Зомбоящика тогда не было, но людишек холопского звания для личного состава ватаг хватало. Вот что писал знатный славянофил Иван Сергеевич Аксаков отцу Сергею Тимофеевичу из их родовых Вишенок: «Тут большею частью в ходу две причины: или крестьянам плохое житье у помещика, или же крестьянин — мошенник и вор, как и случилось у нас в Вишенках, где двое бежали, обокрав контору. По случаю настоящей войны народные умы легко тревожатся и готовы поверить всякой небылице. Царь зовет на службу, лучше служить царю, чем господину — эти рассуждения мне уже приводилось слышать. И потому, милый отесенька, ваше послание миру с угрозой прислать управляющего в настоящее время едва ли достигнет своей цели: разнеслись слухи о высадке в Крым неприятеля, вишенские мужики отправятся, пожалуй, защищать Крым по наущению какого-нибудь отставного солдата». В этом аксаковском письме злободневно все, но особенно, по-моему, указание на чувство тревоги в народе. Общая смутная тревога порождает слухи, а к ним – легковерие. В основе нынешнего всенародного помешательства – тревога, тревожно-мнительное состояние миллионов. «Лишь бы не было войны!», - сколько десятилетей это звучало? И вовсю использовалось властью. А теперь удивляемся, что миллионы в России верят, что в Киеве убивают за русский язык, а в Донецке за то же распинают мальчиков.

И последняя на сегодня читка: «В перестройку мы не слышали никаких злобных реакций трудящихся на разрушение Нерушимого, - «Нерушимого» с большой буквы. - Почему-то рабочие тамбовского завода не писали петиций за Родину. Никто не требовал расстрелять врагов народа, покусившихся на коммунизм. Вот нынче агрессивно-послушное большинство злобствует на Украину, а тогда - ничего, ни предателей социализма не бичевало, ни прибалтийских нацистов, ни среднеазиатских басмачей, ни американских агентов. Стая псов никогда не кинется на хозяина. Он может бить её палкой, не кормить, посылать на убой - она будет только скулить (как зюгановцы в девяностые), но не укусит! И, между прочим, на чужих не бросится. А вот если хозяин решит ее натравить, о, тогда она будет орать: "Смерть вредителям, шпионам и диверсантам!" Или киевской «хунте». Заслуженные артисты, лауреаты, шахтеры-ударники и знатные доярки, геройские космонавты – все будут орать и рваться с поводка (только не срываться – этого, Анатолий Иванович, не будет, потому что не бывает никогда). Пройдёт немного времени, и всё стихнет, останется природное, корневое: мат и приблатнённость. Кормятся ведь с руки Запада, хоть и норовят ее куснуть, - своего почти ничего, куда ни плюнь - импорт, чужие технологии. И не будет ничего своего», - так настроен автор этого письма. Он наверняка знает некрасовское четверостишие:

Люди холопского звания

Сущие псы иногда:

Чем тяжелей наказание,

Тем им милей господа.