Издалека он похож на оловянного солдатика – невысокий человек в знаменитой треугольной шляпе, с рукой, привычно засунутой за борт столь же знаменитого сюртука. Он стоит на высоченном постаменте посреди шумного средиземноморского городка, в котором когда-то родился. Ему, должно быть, одиноко: туристов у памятника совсем немного, цветов и венков у постамента нет вовсе. Наполеоном Бонапартом, императором французов, никто не интересуется.

Это ощущение никак не меняется от того, что нынешний год – непростой: ровно 200 лет назад закончилась наполеоновская эпопея. Британцы отвезли пленного императора на остров Святой Елены, где он и умер 6 лет спустя, записанный в тамошней книге регистрации смертей где-то между каменщиком и женой фермера: "5 мая 1821 года. Наполеон Буонапарте, бывший император Франции". Фотография этой страницы из далекого Джеймстауна есть в родном доме Наполеона в Аяччо, и она показалась мне едва ли не самым сильным экспонатом. При этом в корсиканском Аяччо Наполеон и члены его семейства – практически везде. Добрая половина улиц названа в их честь, главной достопримечательностью города служит дом, в котором родился будущий император, а сам Аяччо горделиво называет себя Cité Impériale, "имперским городом". Местный аэропорт – тоже имени Наполеона Бонапарта. Однако Бонапарт из нынешнего Аяччо – какой-то невсамделишный, сугубо туристический, и хвастается им корсиканская столица по-домашнему: вот, мол, глядите, как один наш паренек много лет назад далеко пошел!

Дело не в том, что Наполеон неинтересен: его восклицание "Что за роман моя жизнь!" за два века своей истинности не утратило. Но Бонапарт неактуален, вынесен из текущей общественной жизни в пантеон всем известных героев/мерзавцев прошлого (при желании легко доказать и то, и другое) и предоставлен заботам историков и специалистов по военной тактике и стратегии. Причем деактуализация Бонапарта произошла лет через шестьдесят после Ватерлоо, после того, как его незадачливый племянник умер опять-таки в британском изгнании, а во Франции утвердилась Третья республика. Ее основатель Адольф Тьер произнес тогда трезвые слова: "Республика – это режим, который нас наименее разъединяет". Это означало, что и пчелы Бонапартов, и лилии Бурбонов отныне принадлежат истории, а Франция, помня о великом прошлом, все же занята делами сегодняшнего дня.

Между нами и окончанием Второй мировой дистанция уже чуть бóльшая, чем между последней битвой уроженца Аяччо и третьей Французской республикой. Но накал дискуссий на исторические темы, особенно после начала украинского кризиса, в России таков, что кажется: Сталин и Гитлер, Бандера и Власов до сих пор живы, и от них зависит судьба народа и страны (причем не одной). На самом деле в том виде, в каком они живут в российских официальных СМИ и определенном сегменте социальных сетей, эти деятели не просто мертвы: это даже не фигуры прошлого, а их карикатурные тени, преломление исторических образов в сознании сегодняшних носителей власти и "заряженной" ими публики. Сталин – не просто тиран, сумевший удержать власть и выиграть войну благодаря собственному ледяному уму и крайней жестокости, а также безграничным ресурсам своей страны, но победоносный вождь, вокруг которого сплотился народ, герой, вопреки всякому вяканью "пятой колонны". Гитлер – не просто диктатор, который позволил немцам выпустить на волю чудовищ, дремлющих почти в каждом человеке и каждом народе, а олицетворение жестокой и коварной Европы, якобы вечно враждебной России. И так далее, в этом театре теней свое амплуа у каждого.

Битва призраков транслируется через СМИ обществу, большая часть которого заворожена спектаклем. Постановщики ловко применяют прием переноса, когда прошлое отождествляется с настоящим до полной неразличимости. Все так же, как в прошлом, сегодняшние войны – прямое продолжение былых, внушают людям. В результате память подменяется иллюзией памяти. "Зеленые человечки" 2014 года становятся в один ряд с защитниками Севастополя 1855-го и 1941-го, а разного рода бандиты, политкорректно именуемые "полевыми командирами", – с героями Сталинграда. Настоящее опрокидывается в историю, чтобы затемнить и уничтожить смысл происходящего, назвать агрессию обороной, захват – возвращением домой, соседский революционный раздрай – фашистским переворотом.

При этом чем плотнее власть пытается наложить свои шаблоны на реальную историю, тем меньше места в обществе остается для настоящей памяти и подлинного знания. И внезапно журнал, позиционирующий себя как популярно-исторический, задает читателям вопрос: "Кто виноват в Катынском расстреле?", предлагая в качестве вариантов ответа "НКВД" и "немецкие оккупационные войска". Как будто не было десятилетий работы историков, в том числе и российских, давно давших на этот вопрос вполне однозначный ответ. Но в театре теней, в который превращена история, не может быть ответа не в пользу "наших". А НКВД, как это ни печально, вновь превращается в "наших": в конце концов, это же орган родного государства, победившего нацизм!

Здесь снова срабатывает механизм переноса: победа над нацизмом становится всемирно-исторической индульгенцией Советскому Союзу, а значит – ведь разницы между прошлым и настоящим нет – и тем, кто провозгласил себя его преемниками. По большому счету, никто этого уже и не скрывает. Цитирую главу Минкульта РФ Мединского: "Пора наконец-то сформулировать свое собственное представление о самих себе как наследниках великой, уникальной российской цивилизации. Внятно, канонически, без блудливого спотыкания о "трудные вопросы истории" и бессодержательных рефлексий. Сегодня, в год 70-летия главного события в истории XX века. Без этого нас сомнут" (выделено мной). Тон министерского заявления такой, словно тов. Мединский уже видит себя бегущим к вражескому доту. На войне как на войне.

В этом мире псевдоистории, смешанной с сегодняшней политикой, все повторяется, а совершенно различные вещи толкуются как идентичные. Все равно, как если бы Сталина признали тождественным Бонапарту только потому, что оба были небольшого роста, происходили из отдаленных провинций, говорили с акцентом и выигрывали войны. Кстати, как раз Наполеон к концу своей карьеры убедился в том, что история не повторяется. Вновь став в 1815 году императором на сто дней, он не смог, вопреки обещанию, "надеть якобинские сапоги" и объединить Францию в борьбе с остальной Европой. Страна устала, народ хотел мира, а в бой за императора шли 16-летние мальчики – последний мобилизационный резерв. Ничто не повторяется, и обмануть историю невозможно.

Ярослав Шимов – историк, международный обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции