На открывшемся в Киеве фестивале документального кино Docu Days UA – премьера фильма молодого режиссера Катерины Горностай "Везде Майдан". Катерина Горностай была участницей коллективного проекта, посвященного украинской революции: киноальманаха "Евромайдан: черновой монтаж". Она училась в Москве в студии документального кино Марины Разбежкиной и вернулась в Киев вскоре после того, как "Беркут" жестоко разогнал студенческую акцию протеста. В фильме "Евромайдан: черновой монтаж" две новеллы, которые сняла Екатерина Горностай, – о разрушении памятника Ленину возле Бессарабского рынка в Киеве и о студентке Маше, которая во время Майдана помогала раненым и избитым участникам акции протеста. Разговор с Катериной Горностай записан после показа фильма "Евромайдан: черновой монтаж" в пражском кинотеатре "Светозор", где проходил кинофестиваль "Единый мир".

– Первый эпизод, который вы снимали для фильма "Евромайдан", посвящен сносу памятника Ленину в Киеве. Люди вашего поколения с Лениным почти не сталкивались, вас не заставляли учить научный коммунизм, зазубривать все эти бредовые цитаты. Но все равно у ваших сверстников есть инстинктивное отвращение к Ленину и вообще к советскому миру: "ленинопад" был организован молодежью. Вы чувствуете к Ленину неприязнь?

– Нет, и ровесники мои не очень чувствуют. То, что происходило у памятника, для документалиста было очень интересно, но за этим было тяжело наблюдать, потому что это выглядело как такая массовая оргия. Прошло меньше месяца противостояния, уже накопилась какая-то агрессия, некуда ее было выплеснуть, и люди пошли валить этот памятник. Это было третье воскресенье Майдана. Интересно, что когда был самый первый большой митинг, вече, как они у нас назывались, Ленина сразу начали охранять милиционеры. На следующий раз его со всех сторон окружила милиция, когда было очень много людей на площади и все боялись, что его снесут. А в следующее воскресенье там никого не было, и тогда пришли люди. Мне показалось очень странным, почему его не охраняют, потому что людей было очень много. Я подумала, что это, возможно, даст повод просто отомстить за памятник и разогнать Майдан. И через три дня случился первый разгон. "Беркут" и милиция давили людей на площади, но люди выстояли, это было 11 декабря. А Ленин для меня лично ничего эмоционально не значит. Судя по тому, как вели себя люди, – это был такой выпуск пара.

– Это ведь не только в Киеве произошло, "ленинопад" пронесся по всей стране, кроме Крыма и восточных районов. Ведь неслучайная вещь – такая стихийная десоветизация.

– Это было действительно так, причем мои друзья писали в "Фейсбуке": "вот и в моем родном городке тоже Ленин упал", за этим интересно было наблюдать. Это просто уничтожение символов прошлого, с которым мы больше не хотим быть связаны.

– Янукович тоже отождествляется с этим прошлым, он человек из прошлого, советский человек.

– Перед тем, как ехать в Вильнюс подписывать ассоциацию, он приехал к Путину на три дня, и все насторожились. Когда Янукович вернулся, он заявил, что подписывать ассоциацию не будет. Именно поэтому он человек из прошлого, с которым мы больше не хотим быть связаны в плане того, что мы не хотели идти в Таможенный союз и не хотели идти в том русле, которое Россия для нас выстроила. А Россия связана с возвращением советских традиций.

– Когда начался Евромайдан, вы были в Москве, то есть наблюдали за революцией из тогда еще не очень враждебного государства, но явно не понимающего, что происходит в Киеве…

– Сначала было всеобщее воодушевление в Москве среди моих друзей, все восприняли это так, что Болотная в Киеве началась, и очень сильно болели за это дело. Когда 30 ноября Евромайдан разогнали, один мой московский знакомый сказал: "Так и должно было быть, а что ты думала, что у вас как-то по-другому будет? У нас у всех так всегда". Мне кажется, очень многие в России разочаровались в том, что Болотная не получилась. Может быть, зависть по поводу того, что у нас может что-то получиться, а там не получалось. Даже люди, с которыми я имела дело, очень интеллигентные, очень хорошие, в какой-то момент стали говорить: Навальный – ставленник Путина, может быть, он какой-то агент. Вообще, мы ему больше не доверяем. И вообще оппозиции у нас нет, и Путин не такой уж плохой". Я очень хорошо помню этот сдвиг, который меня очень удивлял. В офисе у нас смотрели его пресс-конференцию и говорили: "Да, глупые журналисты, глупые вопросы, но Путин на все может ответить интересно, везде знает цифры и как бы такой умный политик". Я думаю: ну ладно. Пока он не был завязан с нашими политическими делами, нас не очень он интересовал. Я заканчивала школу у Разбежкиной, потом поехала на Майдан, и мне нужно было вернуться, защитить работу. Как раз после первого разгона 11 декабря я вернулась. У нас была защита дипломов, и этот же мой друг подошел ко мне и спросил: "Ну что, Катя, вы там стоите против Российской Федерации?". Я говорю: "Нет. У нас есть президент, который нам не нравится, мы хотим, чтобы он ушел в отставку, мы хотим, чтобы в отставку ушел премьер-министр, чтобы люди, которые 30-го числа побили студентов, были наказаны". При чем здесь Российская Федерация, я не понимала. Но, очевидно, в России начинались настроения по поводу того, что это именно против Российской Федерации, хотя это было не так.

– Меня поразило в "Евромайдане", что, хотя фильм делали разные люди, ни в одном эпизоде нет ни одного политика. Разве что мелькает портрет Тимошенко на елке. Это намеренно сделано или случайно получилось?

– Просто так и было. Это была огромная сила людей, которые вместе собрались, и от них зависело решение политиков. Хорошо помню, как наши лидеры оппозиции выходили на сцену и спрашивали разрешения у людей, например, пойти на переговоры. Это было потрясающе, настоящее вече. Мы не хотели специально подчеркнуть это, просто так получалось, что политики не играли никакой роли. На самом деле это плохо, потому что если бы был какой-то харизматичный лидер, которому бы народ доверил и доверился, было бы совсем все по-другому. Сейчас многие мечтали бы, чтобы пришел такой человек, который был бы прозрачным и смелым реформатором. Потому что у власти все равно старые люди. Тогда на Майдане действительно было впечатление, что планка настолько низко упала, народ уже настолько устал, что уж ладно, пусть какие есть, но делайте что-то. Все равно народ был главный, а лидеры оппозиции просто пытались взаимодействовать. Было много интересных моментов, когда Порошенко выходил перед ковшом экскаватора на Банковой, а Ляшко пел гимн и задыхался от слезоточивого газа, но люди были настоящие, а политики какие-то непонятные.

– Расскажите, пожалуйста, о героине второго эпизода, который вы снимали, – студентке Маше, которая стала санитаркой.

– Это был такой документальный подарок для меня. Я просто начала ее снимать сразу, встретила и начала. Я обычно просто подхожу к людям и снимаю. И на следующий день я снова их увидела, они уже знали, что какая-то девочка снимает кино. Мы с ними еще прошлись. Потом ее не видела целый месяц, а когда началось на Грушевского, я ее заметила опять в толпе в форме медсестры. Это был второй такой документальный подарок. Когда она меня заметила, я выключила камеру, и мы просто обнялись на Майдане. Я много таких вещей не сняла и жалею об этом. Потом, уже год спустя, когда была годовщина Майдана, я встретила ее подругу, такую смешную, она очень смешно смеется, она сказала, что Маша уехала в Германию, сейчас учится в медицинском. Кстати, она героиня не только моего фильма, но и проекта "Вавилон-13". Она в большом телевизионном фильме есть, который называется "Зима, которая нас изменила", который делается в копродукции "Вавилоном" и телевидением.

– Любая революция вдохновляет культурный подъем. Украинская революция стала детонатором такого культурного взрыва – для кинематографа, в частности?

– Сама революция была очень креативной. Много людей, которые занимаются искусством, не только кинематографом, приходили туда, и это была огромная такая акция. Граффити, та же стена из кирпичей, где каждый подписывал свой город, каски, разрисованные нашими темами для вышиванок, все эти вещи – это был действительно всплеск креатива. Плакаты начали люди рисовать – это было целое движение. А в плане кинематографа мне кажется, что люди, которые снимали на Майдане, начали по-другому смотреть на реальность. Поэтому произошел огромный взрыв в украинском документальном кино. Даже не потому, что вышло очень много фильмов, а потому что очень много людей начали им интересоваться. На Docu Days буквально через месяц после событий на каждом фильме были полные залы. Причем, что очень обидно, это никак не замечается нашим государством, позиция нашего главы Госкино такая, что мы должны поддерживать жанровое кино, а документальное кино не для массового зрителя, неприбыльное. Это очень обижает документалистов, потому что налицо изменения, люди наконец-то открыли глаза, смотрят серьезные фильмы, интересуются. Но с другой стороны, я опасаюсь появления игровых работ по поводу Майдана, особенно на тему Майдана.

– Может быть пошлость какая-нибудь?

– Я думаю, она может быть, потому что идет такая тотальная героизация этого события, причем не только Майдана, но и войны. Мне бы очень хотелось, чтобы появились фильмы, которые будут серьезно смотреть на ситуацию. Ведь война – это прежде всего ужасный ужас, нечего ее героизировать. Уже появились такие фильмы, в которых враги очевидно и на сто процентов плохие, и есть наши герои, которые на сто процентов хорошие. И это деление губительно для кинематографа.

– Это тоже советское, только наизнанку.

– Мы как бы говорим, что нет, мы совсем не об этом, а потом получается, что в основном сейчас работают над кинопропагандой, я это не считаю кино. Наверное, это неплохо в каком-то смысле, потому что у нас не было ничего такого, вообще национальной идеи никогда не было, а теперь появились вещи, которые становятся мифами. Киборги донецкого аэропорта, например, или герои Небесной сотни – это целый эпос. Я чуть-чуть опасаюсь этой стороны медали. Был конкурс Госкино, который закончился, правда, сразу: "Какие вы все молодцы, но денег у нас нет в этом году". Мы были на документальных проектах, смотрели работы, среди них было несколько очень пугающих документальных проектов. Киселев наоборот, какие-то пропагандистские вещи, воспевание Майдана, Шевченко, Сечи, всего этого. Я очень опасаюсь таких прямолинейных штук.

– Фильм "Евромайдан: черновой монтаж" тоже можно обвинить в односторонности – вы ведь не показали страдания "беркутовцев".

– Разные мнения есть. Одни говорят: почему вы не приняли одну сторону, показали нейтрально? Другие говорят, что не показали вторую сторону глубже. У нас есть такой театральный проект "Дневники Майдана". Я помогала его собирать, расшифровывали тексты героев, которые приходили к нам, рассказывали истории с Майдана. Это истории людей, которые были на Майдане с нашей стороны, люди с нашей позицией. Режиссера Андрея Мая спрашивали: почему у вас все односторонне, только с этой стороны баррикады? И Андрей очень жестко заявлял: если я имею определенную позицию, почему я должен пытаться это делать объективно? Я считаю, что моя позиция такая, я хочу об этом рассказать. У нас даже не было позиции определенной, как делать этот фильм, но судя по тому, какой он вышел, можно судить, что его снимали люди, у которых была определенная позиция, они сочувствовали людям, которые стояли на Майдане, больше, чем силовикам. Потому так получилось спонтанно, что мы среди тех людей, про которых снимали, а не среди "Беркута".

– После Майдана прошел год. Вы не разочарованы? Вы сказали, что старые люди у власти остались. Не думаете, что нужен новый Майдан?

– Я не жалею о том, что случился Майдан. Это, наверное, было самое прекрасное, что я видела в своей жизни, и самое ужасное. Вообще этот опыт был очень тяжелый. Я бы очень не хотела, чтобы у нас случился третий Майдан и вообще подобные революции. Мне кажется, это очень выгодно Путину и России для того, чтобы дестабилизировать окончательно нашу и так пропащую экономику. Поэтому я не пойду на Майдан. Или пойду, если действительно начнется протест настоящих людей, которые туда придут по собственному желанию. Но если это будут заказные акции, которых многие опасаются, акции проплаченных активистов, которые будут пытаться расшатывать зыбкое спокойствие, я не хочу участвовать в этом и не хочу поддерживать. Я очень хочу, чтобы люди повременили, чтобы случились какие-то изменения в стране, а уж тогда смотреть, как быть. Хочется больше всего, чтобы не воевали, а потом уже посмотрим.

– У вас нет желания поехать на восток, на войну и снимать там? Или страшно?

– Мне очень страшно. Я сразу решила, что не поеду туда. Ехать туда может человек, который уверен в том, что он будет там делать, и вообще уверен. А я не уверена, я не была уверена никогда, на Майдане тем более. 11 декабря я на Майдан не попала, не видела этого и чувствовала, что не сняла этот очень важный момент, когда нация воссоединилась, противостояла огромной силе и смогла победить. Но вскоре, на Грушевского, я попала в самую гущу, я такого никогда в жизни не видела и поняла, что я просто не тот человек, который может стоять на линии огня между протестующими и "Беркутом" и снимать там. То есть я снимала в тылу, потому что мне очень страшно.

– Помимо войны на востоке сейчас столько интересных сюжетов в Украине…

– Клондайк.

– Но вы пока занимаетесь новым фильмом о Майдане…

– Я это делаю для того, чтобы как-то структурировать тот архив, который у меня есть, чтобы это были не просто папки с видеоматериалом. Майдан – это был для меня первый опыт съемки среди совсем незнакомых условий. Мне было очень сложно. Все фильмы, которые я до этого снимала, были довольно личного характера, в них участвовали как герои близкие мне люди. Поэтому получился фильм о целом годе этой жизни, который весь прошел под знаком Майдана, войны, тревоги, но тем не менее, в котором было много хороших вещей. Это такой набор воспоминаний о том, что случилось в этом году со мной и с людьми, которые были со мной. Майдан капитально выбил пробки, честно говоря.

– Сейчас спорят о том, следует ли запрещать показ российских фильмов и сериалов. Кристиан Жереги из проекта "Вавилон-13" сказал мне, что он один из идеологов этого процесса. Он считает, что это вредно для Украины и все нужно запрещать. Что вы думаете?

– Я против запретов. Я за то, чтобы люди смотрел все, но думали при этом. Хотя Охлобыстина мне не хочется видеть у нас ни по телевизору, ни вообще. Я была очень удивлена, когда у нас на фестивале "Молодость" была короткометражка, в которой главную роль играл Гришковец, яростный противник Майдана. С какой стати на украинском конкурсе короткометражка с его участием? Я понимаю возмущение по поводу этих вещей. Но с другой стороны в России сейчас очень много хорошего кино, и я бы очень хотела, чтобы наши люди видели и знали его. Мне кажется, сейчас как раз в России время, когда хлынет волна очень крутого кино, я прямо жду ее. Такие люди, как Любовь Мульменко, Наташа Мещанинова сейчас стоят на пороге революции кино в России. Это те фильмы, которые я бы сама хотела снимать. Потому я очень против, чтобы запретить прямо все. Мне кажется, селективно нужно подходить к этому. Естественно, я бы не хотела, чтобы показывали у нас по телевизору сериал "Физрук" или "Ментов" каких-нибудь. А вот "Левиафан" – это фильм, который стоит увидеть в Украине.

– Но его никто и не запрещает.

– Неизвестно. Потому что запрещены фильмы, которые каким-то образом касаются работников силовых структур. Насколько я понимаю, он подпадает под категорию запрещенных фильмов.

– Будем надеяться, что и украинское кино увидят в России. "Евромайдан" в России показывали?

– Показывали на Артдокфесте у Манского. Там было три показа. И вообще он сделал в этом году целую программу "Украина не Россия", где были показаны очень многие фильмы, в том числе "Майдан" Лозницы. Было очень круто, такой оплот свежей мысли. Но у меня такое странное чувство, что даже Артдокфест собирает только ту аудиторию, которая понимает, и это такой мыльный пузырь, в котором мы живем. Точно так же я стараюсь не видеть, потому что очень больно их видеть, яростных противников того, что происходит у нас в Украине. В тех же соцсетях эти мыльные пузыри существуют, среди них все вроде бы нормально, но вне начнется там ужас-ужас. И как с этим быть, непонятно. На самом деле очень хорошо, что наш "Евромайдан" везде ездит, люди его смотрят и больше понимают то, что там происходило, или больше чувствуют хотя бы. Это самое главное, что кино должно делать – передавать чувственную информацию.

– А реакция российских зрителей – сдержанная, восторженная, смешанная?

– Эти люди очень сильно за это переживали, смотрели все стримы, все видели, все об этом знают, и, может, каким-то образом "Евромайдан" дополнил их картину мира в этом вопросе. Очень много было людей, которые искренне переживали, выходили после этого фильма в слезах. Это был самый трогательный показ из всех, на которых я присутствовала.