Иван Толстой: В эфире программа C’est la vie. Непериодические разговоры с Андреем Гавриловым. Здравствуйте, Андрей.
Андрей Гаврилов: Здравствуйте, Иван.
Иван Толстой: Мы задумали сегодня с вами рождественскую, что по календарю совершенно логично, программу, но в нее жизнью вторгается трагическая нота: ушла Елена Цезаревна Чуковская, замечательный человек, выдающийся литературовед, публикатор, смелая женщина, человек героической судьбы, о которой можно написать интересную биографию. Я убежден, что рано или поздно она будет знающими людьми написана. Читать ее будет наверняка интересно, практически как детектив. Потому что то, что сделала в своей жизни Елена Цезаревна, просто не укладывается в сознание. Сделала и осталась жива, и добилась того, что она хотела, и пережила свое время, хоть это звучит несколько двусмысленно, но она увидела плоды своего труда. Как говорил ее великий дед: в России нужно жить долго. Елена Цезаревна прожила достаточно долго для того, чтобы увидеть, чем завершаются усилия одного человека или нескольких соратников, делающих какое-то благородное замечательное дело.
Я вкратце напомню биографию Елены Чуковской.
Елена Цезаревна родилась в Ленинграде 6 августа 1931 года, в семье Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе. После развода вторым мужем Лидии Корнеевны стал физик-теоретик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн, расстрелянный в начале 1938 года. Отец же Елены Цезаревны Цезарь Вольпе погиб в 1941 при эвакуации из Ленинграда на Дороге жизни.
После войны уже в Москве Елена Цезаревна закончила химический факультет Московского университета и несколько десятилетий проработала по специальности в НИИ элементоорганических соединений. Она – кандидат химических наук.
С молодых лет она стала помогать своему деду, выполняя литературные обязанности, и Корней Иванович записал в своем дневнике: «...с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так четко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие».
Осенью 1965 года судьба свела Елену Цезаревну с Александром Солженицыным, поселившимся у Чуковских в Переделкине. Свела и уже, по существу, не разводила. Елена Цезаревна была надежной и героической помощницей писателя-подпольщика.
В 1988 году именно она написала статью под названием «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» и опубликовала ее в газете «Книжное обозрение». Это была одна из самых громких и неожиданных публикаций за все советские годы.
Несколько десятилетий Елена Цезаревна отдала главному своему делу – подготовке к изданию сочинений деда и матери. 15 томов Корнея Ивановича и 11 Лидии Корнеевны тщательно выверены и прокомментированы.
Сегодня я попросил ближайшего друга Елены Цезаревны писательницу и журналистку Сильву Рубашову, живущую в Лондоне, рассказать об истории их знакомства.
Сильва Рубашова: Мы познакомились совершенно случайно много лет назад, кажется, в 1959-м или 1960-м году, во всяком случае лет 55-56 назад, случайно совершенно, у стола для пинг-понга в ялтинском Доме творчества и с тех пор мы поддерживали дружбу всякими способами, разными путями. Я жила в Лондоне, она жила в Москве, был Советский Союз, но мне удавалось им даже посылать какие-то книжки. Потом Елена приехала ко мне первый раз в 1989 году, а потом я начала работать в Москве, я всегда жила у них.
Иван Толстой: Сильва, скажите, пожалуйста, когда вы познакомились с Еленой Цезаревной в Ялте у стола для пинг-понга, вы знали, кто она такая?
Сильва Рубашова: Понятия не имела. Я не родилась в России, поэтому для меня Корней Чуковский как для всех советских детей просто не существовал, потому что мой родной язык был французский, немецкий, латышский, а русского я не знала. Поэтому когда мы познакомились, она, кстати, не назвала себя Чуковской, а сказала: «Я Лена». На что я сказала: «Я Сильва». Мы стали играть в пинг-понг и подружились на всю жизнь, до позавчерашнего дня, когда она скончалась.
Иван Толстой: Я помню ваш замечательный приключенческий, совершенно голливудский рассказ о том, как вы переправляли машинопись «Софьи Петровны».
Сильва Рубашова: Да, это одна из ее черт. То есть за ней столько добрейших очень главных для меня черт — это благородство, незаносчивость, безупречность во всем, что она делала, и какое-то бесстрашие. Я уезжала, и в израильское посольство надо было доставить «Софью Петровну», которую мне передала Лидия Корнеевна Чуковская. Мы с Леной на такси по договоренности с культурным атташе израильского посольства должны были подъехать. Я не знаю, откуда в ней была такая конспиративность, во мне ее не было совершенно. Я думала, что мы подъедем, распрощаемся, и я пошагаю в посольство. А она мне сказала: «Нет, мы остановим такси недалеко от посольства, перед которым стоит советский солдат с ружьем. Ты мне дашь возможность отъехать, чтобы нас не схватили вместе с шофером такси, тобой и «Софьей Петровной». Так мы и сделали. Мы остановили таксиста, я где-то вылезла, как будто вообще никакого отношения к этому не имею, они отъехали, и я бросилась в объятия культурного атташе, с которым была договоренность до секунды, в те времена не было никаких мобильников. Это все происходило в августе 1965 года. И таким образом «Софья Петровна» оказалась на свободе и была издана.
Иван Толстой: Вы передали этому атташе из рук в руки машинопись?
Сильва Рубашова: Да, я кинулась ему прямо на грудь, «Софья Петровна» была на моей груди под жакетом. Он меня, обнявши, провел в посольство на глазах у изумленного солдата, который ничего не мог сделать, не мог же он меня вырвать. Там я передала, не только это, я потом многое передавала.
Иван Толстой: А потом вы сели в то такси, где ждала вас Люша?
Сильва Рубашова: Нет, она уехала, мы так и договорились. Меня отвез к ним потом тот же самый культурный атташе. Потом, когда я приехала в Израиль, я получила эту рукопись. Я очень боялась, чтобы это не испортило жизнь и так уже порченную Лидии Корнеевне, я сидела на полу и перепечатывала, потому что там были ее правки на рукописи, я перепечатала и передала рукопись американскому профессору, лингвисту, забыла фамилию, Морис первое имя было.
Иван Толстой: Фридберг.
Сильва Рубашова: Именно. Потом она вышла в двух номерах журнала, «Новый журнал».
Иван Толстой: В Нью-Йорке.
Сильва Рубашова: Да.
Иван Толстой: Сильва, расскажите о том, как удавалось все-таки переписываться, быть в контакте в те годы, между 1965-м и перестройкой?
Сильва Рубашова: Трудно давалось. Но у меня сохранилось, я думаю, писем 200-300 от Люши, а на компьютере, я не побоюсь, у меня несколько тысяч ее депеш. Мы переписывались все эти 55-56 лет очень часто, а в последнее время мы очень часто виделись. Ее последняя очень показательная записка мне была уже из больницы, из Каширки — это 28 ноября. Это не последняя, а предпоследняя: «Я в больнице на Каширке. На следующей неделе будет операция. Больница самая лучшая у нас. Когда меня привезли сюда на «скорой» и посадили записаться в книгу прибывших, я подняла глаза — передо мной висел портрет Сталина в календаре. Я стала возмущаться, что принимают под портретом преступника, а это наша самая лучшая больница с лучшими врачами и чудесными сестрами. Пропала наша Россия, в ней все перемешано. В моей отдельной чудесной палате нет полотенец, туалетной бумаги, градусников, все надо приносить с собой. У меня все есть, привезла Марина, но люди едут со всей страны. Это главная наша больница, а этой больнице срезали бюджет в половину. Надо приносить с собой даже ложки, вилки и тарелки. Мне все принесли. Но когда меня везут по коридору, я вижу очереди несчастных, усталых больных людей с сумками и ужасом в глазах».
А это вот последнее письмо: «Операция будет во вторник. В субботу мне сюда прислали верстку маминой последней книги, и я стараюсь ее прочесть, внести поправки. Каждый день приезжает моя приятельница и помощница по предыдущим книжкам, и я ей диктую исправления. Постараюсь успеть. Осталось у меня всего два дня».
Это последние слова, и в этом вся Чуковская. Вот ее абсолютно легендарная работоспособность, трудолюбие, обязательность и все прочее. Она для меня всегда была, есть и будет самый светлый, самый дорогой мне человек на все отпущенное мне время. Точка.
Иван Толстой: Мы беседовали с живущей в Лондоне писательницей и журналисткой Сильвой Рубашовой. Памяти Елены Цезаревны Чуковской мы посвятим специальную программу «Мифы и репутации» в ближайшее воскресенье. Прозвучит голос Чуковской, многократно выступавшей у нашего микрофона.
Сегодняшний выпуск – рождественский. Именно такая драма и была изначально заложена в идею нашей программы. Жизнь и смерть рядом. Vie – она разнообразна, правда?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, vie разнообразна, и очень было бы здорово и хорошо, если бы vie дарила нам возможность все время говорить только о хорошем, веселом, радостном, праздничном. Вы абсолютно правы, мы не можем руководить жизнью, мы не можем знать, что она нам подбросит, мы должны просто этому как-то подчиниться и это принять.
Иван Толстой: Давайте же начнем с нашей рождественской темы. Вы, я знаю, приготовили какие-то музыкальные номера. Вам слово.
Андрей Гаврилов: Ой, нет, вы здесь ошиблись. Музыкальные номера я приготовить не могу именно потому, что даже «Чижика-пыжика» не мог в детстве сыграть двумя пальцами. Я приготовил номера, уже записанные другими музыкантами — это для того, чтобы не пугать наших слушателей сразу. Я предлагаю начать с песни группы «Аквариум», именно потому, что так получилось, что эта группа стала героем у нас с вами в наших разговорах в прошлом году. Сейчас, наверное, она на слуху больше, чем любая другая группа страны. Я отнюдь не сравниваю, кто лучше, кто хуже, музыка — это не футбол. Тем не менее, сейчас к ней приковано особенное внимание. И хочу начать рождественскую передачу с ее рождественской песни, это не новая песня, она была опубликована в 2011 году, если не ошибаюсь, и по-моему, до сих пор не вышла ни на каком носителе, ни на каком компакт-диске, хотя, сразу говорю, я могу что-то пропустить. Но это не имеет большого значения. «Рождественская ночь», песня группы «Аквариум».
(Песня)
Иван Толстой: А я предлагаю послушать в авторском чтении стихи Иосифа Бродского, который на протяжении многих лет писал к Рождеству по новому стихотворению. «Рождественский романс» 1961 года.
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Иван Толстой: Андрей, главная наша тема, сквозная тема сегодняшнего разговора — Рождество и рождественская музыка. Вам слово.
Андрей Гаврилов: Какая, по-вашему, Иван, самая знаменитая рождественская мелодия?
Иван Толстой: «Джингл беллз».
Андрей Гаврилов: Совершенно верно, мелодия «Джингл беллз». Вы знаете, что означает название этой песни или инструментальной композиции, неважно, этой мелодии, скажем так?
Иван Толстой: Да, перезвончики, звучащие колокольчики.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, так действительно думают все. Это не совсем так, как выяснилось. Любопытную историю этой композиции я сейчас вам расскажу, но сначала давайте ее напомним. «Джингл беллз» в исполнении Эллы Фицджеральд.
(Песня)
Андрей Гаврилов: Это была Элла Фицджеральд, которая исполнила песню «Джингл беллз», как справедливо заметил Иван, может быть самую знаменитую рождественскую мелодию в мире. Тем не менее, вокруг этой песни довольно интересная история. Песня «Джингл беллз», я говорю песня, потому что ее автор Джеймс Лорд Пьерпонт написал и музыку, и слова практически одновременно. Так вот, песня «Джингл беллз» была написана совершенно по другому случаю. Она была написана к Дню благодарения — это в Америке праздник, один из трех главных праздников страны, который отмечают в последний, как правило, четвертый четверг ноября. Вот именно к этому празднику была написана песня человеком, который позже стал дядей финансиста и банкира Джона Пьерпонта-Моргана, а до того, как он стал дядей этого знаменитого человека, он был практически неизвестен.
Он родился 25 апреля 1822 года в Бостоне. Его отец был пастором унитарной церкви тоже в Бостоне и, кстати, он был поэтом. Поэтому до сих пор в некоторых изданиях мы можем увидеть путаницу, авторство «Джингл беллз» иногда приписывают его отцу — Джону, а не самому Джеймсу. В 1832 году, то есть в возрасте 10 лет, его отправили в интернат, из этого интерната он прислал матери письмо, оно сохранилось, про то, как однажды в декабре по снегу он мчался в карете или в повозке, конечно, запряженной одной-единственной лошадью. Это малозначительный вроде бы факт, который, как мы видим, позже аукнется в его творчестве. В 1836 году Джеймс решил, что с образованием пора кончать, он убежал из школы и попал на борт китобойного судна с ласковым названием «Акула». После этого он ушел во флот и до 21 года был моряком в американском флоте. В 1845 году он вернулся в Новую Англию, где отец уже стал пастором в церкви города Троя, штата Нью-Йорк. Это почему важно — потому что он устроил сына на работу, сын стал работать органистом в церкви. Кроме того, чтобы прокормить семью, а у него уже была жена и трое детей, приходилось давать уроки музыки. В 1850 году, по некоторым данным, он написал мелодию, которую посвятил Дню благодарения. Эта мелодия называлась «В повозке, запряженной одной лошадью» или «В санях, запряженных одной лошадью». Это очень неуклюже звучит по-русски, намного точнее, четче и ритмичнее звучит по-английски, и именно под таким названием эту мелодию он отдал в Общество по защите авторских прав. Вот как звучала мелодия, предложенная этому обществу Джеймсом Лордом Пьерпонтом.
(Музыка)
Андрей Гаврилов: Это была оригинальная мелодия той песни, которую мы сейчас знаем под названием «Джингл беллз». Как вы видите, она несколько отличается от привычного нам варианта, органиста и преподавателя музыки унесло куда-то в сторону Моцарта немного. Вы видите, что припев сделан совершенно по-другому. Как бы то ни было, песня была написана, повторяю, Джеймс Лорд Пьерпонт был к тому же и автором слов, она была официально зарегистрирована и не пользовалась ни малейшим успехом. Сказать, что она стала хитом или что-то, как мы теперь говорим, было бы абсолютно неверно. И вот здесь тут же возникает вопрос — а почему? Самое интересное, что вполне возможно, потому, что песня была сочтена неприличной. Иван, про что эта песня, по-вашему?
Иван Толстой: Да про то, как Пьерпонт едет к матушке в повозке, запряженной одной-единственной лошадью, я думаю.
Андрей Гаврилов: Нет, песня была сочтена неприличной, потому что в те годы молодой человек и молодая девушка не имели возможности уединиться ни на минуту, потому что молодых девушек никуда не отпускали, за ними шествовали или кузины, или строгие тетушки, или гувернантки. Вспомните «Унесенных ветром», примерно то же самое. Взять девушку за руку или что-то ей ласково прошептать на ушко, я уже не говорю про какие-то более неприличные вольности — это было совершенно немыслимо. Но почему-то было дозволено посадить девушку в сани и ускакать с ней, сани, запряженные одной лошадью, ускакать с ней в поля, или за рощу, или куда-нибудь еще. Конечно, не надолго, надо и совесть иметь, но тем не менее, можно было вот так унестись вдаль и остаться с любимой наедине. Так вот песня про то, что ее герой, усадив девушку в сани, помчался с ней куда-то, чтобы уединиться хоть на одну, две, три минуты, но а дальше прямо как у русского классика: «Но свернули санки, и я набок хлоп». Героев песни выкинуло из саней, он лежит в сугробе, а мимо него с улыбкой проносится соперник коварный, который советует ему в следующий раз быть аккуратнее. Все вроде бы хорошо, но вот мораль, заключение, автор поет или, вернее, он предлагает исполнителю спеть: «Действуйте ребята, пока молодые. Сажайте рядом девушку и уноситесь с ней в заснеженную даль». Я чуть-чуть перевираю слова — я передаю смысл. Так вот, «действуйте пока молодые» считалось абсолютной непристойностью. И то, что на титульном листе рукописи, которую он подал для регистрации прав, вроде бы было написано «Для исполнения церковным хором» или «хором церковно-приходской воскресной школы» - это было сочтено или как издевательство, или как попытка замаскировать то неприличие, которое строгие глаза углядели в этой пьесе. Кроме того, в последнем куплете употребляется довольно древнее английское слово, английское выражение «upsot”, что по контексту песни означало «перевертыш», то, как перевернулись сани, но на самом деле все знали, что словом «upsot» обозначается состояние алкогольного опьянения. И когда люди слышали эту песню, они перемигивались, ухмылялись: так вот про что песня — про то, как они с девушкой позволили себе напиться. Потом, кстати, постепенно песня сама по себе без всяких усилий, наверное, потому что в ней упоминается снег, как бы переползла от Дня благодарения к Рождеству и Новому году, и у нее появился еще один скрытый смысл, которого мы не понимаем. Слово «джингл», то есть то, с чего начинается песня, «звон», «перезвон колокольчиков», это слово употреблялось для того, чтобы обозначить позвякивание льда в бокалах или с виски, или с коктейлем, с каким-то горячительным напитком. Смешно получилось: лед для горячительных напитков. И тем не менее, это так. Поэтому, когда люди слышали в то время эту песню и слово «джингл», у них невольно после окончания песни возникала совершенно другая картина. То есть молодой человек взял девушку в охапку, я утрирую, конечно, с разрешения ее гувернантки, матери или семьи, они выпили, они помчались куда-то на санях, перевернулись, потому что были пьяные, и вообще негоже так себя вести. Вот какой был смысл песни, который мы теперь совершенно не узнаем.
Кстати, сразу хочу сказать, что песня довольно быстро после того, как она перешла в район Рождества и Нового года, стала популярной не только среди англоязычных и американцев, но и среди испаноязычных, немецкоязычных, почему-то огромным успехом она пользовалась среди шведскоязычных американцев и франкоязычных. Французы перевели ее на французский язык. Давайте сейчас, если у нас есть такая возможность, послушаем ее на французском языке.
(Песня)
Андрей Гаврилов: Вот я попытался объяснить, что такое была эта песня для слушателей в те годы, когда она была написана. Если вы помните, Иван, многие американские фильмы про 1950-е и начало 1960-х годов, молодой человек и девушка, чтобы как-то скрыться от строгих глаз родственников, садились в роскошную машину, обычно это была машина молодого человека, только не его, конечно, а его семьи, его отца, какой-нибудь длиннющий лимузин, который не помещался даже на широком экране кинотеатра, красоты немереной, и они приезжали в огромный кинотеатр под открытым небом, где можно было следить за действием на экране и слышать, что происходит, не вылезая из машины. Разумеется, свет вокруг был погашен, что творилось внутри машины — это уже зависит от того режиссера, который нам это показывал в кино. Конечно, нравы изменились, но поездка на санях в 1850-е годы — это было примерно то же самое, что потом спустя сто лет для молодых людей поездка в такой кинотеатр.
Из всего творческого наследия Джеймса Лорда Пьерпонта я, честно говоря, больше ничего не нашел. Не буду говорить, что я перерывал весь интернет и все библиотеки, магазины компакт-дисков, но присмотревшись к тому, что есть в шаговой доступности, в легкой достижимости, честно говоря, я не нашел ничего, кроме одной мелодии, которую воскресил и нам подарил великий американец Боб Дилан. На одном из его дисков он записал песню, положенную на мелодию Джеймса Лорда Пьерпонта, не впрямую, немножко ее обработал, разумеется, но тем не менее, сохранив все то, что вышло из-под пера автора «Джингл беллз».
(Песня)
Андрей Гаврилов: Это был Боб Дилан, который для нас исполнил одну из мелодий Джеймса Лорда Пьерпонта, правда, в своей обработке, того самого Джеймса Лорда Пьерпонта, который нам подарил «Джингл беллз».
А теперь я должен вернуться к своему вопросу, что означает слово «джингл». Нет, Иван, судя по всему, я был абсолютно уверен в вашем ответе именно потому, что я тоже придерживался точки зрения, что «Джингл беллз» - это перезвон колокольчиков, что это колокольчики звенят, динь-дон и так далее. Нет, это не звукоподражание. Как ни странно, сейчас считается, что первые два слова «Джингл беллз» построены таким образом, что «джингл» - это глагол в повелительном наклонении. Дело в том, что сани неслись по снегу абсолютно бесшумно, практически бесшумно, особенно, если ты был занят разговором со своей спутницей или вообще как-то отвлекся от всего окружающего, глядя на нее, ты запросто мог не заметить другие сани, которые шли тебе на перевес, что приводило к сломанным конечностям и к другим всяким неприятностям. Поэтому «Джингл беллз», как теперь считается — это означает «звените», только не «звените, колокольчики», а звените в колокольчики, чтобы знали, что вы едете. Всю дорогу звените в колокольчик, потому что, как весело мчаться по снегу, тем не менее, можно врубиться в такую же пару, как и ваша.
Это было совершенно неожиданно для меня и, честно говоря, это не меняет, конечно, смысл песни, но довольно забавно то, что самое распространенное, наверное, новогодне-рождественское словосочетание можно понимать совершенно по-другому. За прошедшие годы кто только не издевался над этой песней, ее исполняли все знаменитые певцы, будь то поп-певцы, рок-певцы, джазовые музыканты писали различные варианты аранжировки, импровизировали и так далее. Не обошли ее вниманием и даже металлисты. Послушайте, что с ней сделала команда AC/DC.
(Песня)
Андрей Гаврилов: Это была хард-рок-группа AC/DC, которая внесла свой вклад в исполнение песни «Джингл беллз». За период с 1890-й по 1954 год, то есть целых 65 практически лет, «Джингл беллз» входило в число 25 самых записываемых мелодий в мире. Я думаю, что все кончилось в 1955 году, потому что пошло поколение рок-н-ролла, здесь уже пошли совершенно другие тиражи, другие интересы, появилось новое поколение с деньгами в кармане, появились синглы и так далее, история совершенно другой музыки.
Но с «Джингл беллз» связано еще несколько забавных фактов. Например, если взять полный текст этой песни, то можно сделать вывод, какая именно лошадь была в этих самых санях. В последнем куплете автор или исполнитель говорит о том, что его соперник пронесся мимо не него со скоростью 2.40 — это означает две минуты сорок секунд на милю, то есть примерно 22 мили в час. С такой скоростью в то время носились только лошади американской породы стандартбред — это что-то типа американского рысака.
Но я хотел сказать не это. Впервые эта песня была записана еще на валик фирмы «Эдисон», ее записали вместе с другими рождественскими песнями, как часть рождественского попурри. Этот валик сохранился, он находится в музее.
Но кроме того, песня «Джингл беллз» стала первой песней в истории человечества, которая прозвучала и была передана из космоса на Землю. В декабре 1965 года в преддверии Рождества космонавты, которые были на борту космического корабля сообщили в пункт управления полетом, что ими был замечен неопознанный объект, который двигался с Северного полюса на юг по очень странной траектории, и сейчас, сказали они, мы попробуем каким-то образом вам сообщить, что это такое. Разумеется, на Земле все напряглись, встали на уши, 1965 год, черте что творится, и вообще «холодная война». Они достали контрабандно пронесенные (мне безумно интересно, как они протащили) на борт космического корабля губную гармошку и колокольчики и сыграли «Джингл беллз» для слушателей на Земле. Кстати, самое смешное, что эти инструменты, а именно губная гармошка и колокольчики, с тех пор после их возвращения хранятся в Музее покорения космоса.
Иван Толстой: А какой они объект заметили движущийся с Северного полюса? Санта-Клауса?
Андрей Гаврилов: Разумеется, конечно. Кто же еще мог двигаться с Северного полюса в декабре по направлению на юг. В заключение я хочу сказать, что помимо наших хард-рок-металлистов AC/DC, даже такие великие мейнстримовские исполнители, как, например, Барбара Стрейзанд позволяли себе пошутить над «Джингл беллз». Я думаю, мы закончим эту маленькую передачу, посвященную самой знаменитой рождественской мелодии, именно ее исполнением. Барбара Стрейзанд, «Джингл беллз».
(Песня)
Андрей Гаврилов: Итак, можно сказать, что мы послушали оригинальный вариант, вариант Эллы Фицджеральд, вариант Тони Росси, вариант группы AC/DC и в заключение Барбары Стрейзанд, и все они для нас исполняли рождественскую мелодию «Джингл беллз».
Иван Толстой: А я хочу напомнить, что сегодняшний выпуск программы C’est la vie рождественский, и мы можем продолжить эту тему, послушав еще одно рождественское стихотворение Иосифа Бродского. «Второе Рождество на берегу» 1971 года. Читает автор.
Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.
Что, боги,— если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги,—
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.
Когда-нибудь оно, а не — увы —
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы «не надо»,
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,—
круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.
Андрей Гаврилов: И вот, Иван, в завершение нашей рождественско-новогодней программы я предлагаю вам послушать еще одну песню группы «Аквариум», еще одну песню, принадлежащую перу Бориса Гребенщикова, но уже совсем свежую. Ее официальное название такое: «Новогоднее послание «Аквариума» к 2015 году». Она появилась совсем недавно, она точно ни на чем еще не выходила, ни на компакт-диске, ни на пластинке, на на кассете, не знаю, на чем еще, она доступна в интернете, мы ее сейчас с вами послушаем. «Аквариум», «Послание к 2015 году».
(Песня)
