Гертруда Стайн. Автобиография каждого / перевод Ильи Басса. – Тверь: Kolonna publications, 2014.

Проблема жанра

Выход в свет в 1933 году "Автобиографии Алисы Б. Токлас" довольно неожиданно превратил Гертруду Стайн из "писателя для немногих" и "арбитра элегантности" в элитарном кругу парижских модернистов в популярного литератора.

В этих обстоятельствах вполне естественным выглядело стремление Гертруды Стайн упрочить свой литературный успех.

О чем должна быть следующая книга? Вопрос этот довольно долго беспокоил внешне уверенную в себе писательницу. Была даже начата работа над детективным романом, но в итоге новеллу "Кровь на полу в столовой" (русский перевод выпущен в 2007 году) опубликовали лишь после смерти автора.

В невозможности написания романа Стайн была вполне убеждена: "Книжные персонажи не играют никакой роли в жизни читателя, как бывало раньше, и раз так, роман как литературная форма мертв".

Во вступлении к "Автобиографии каждого" Стайн пересказывает свою беседу с Дэшилом Хэмметом о литературе.

"В девятнадцатом веке мужчины-писатели создавали всевозможные типажи героев-мужчин. Женщины же не умели изобрести иных женщин, они всегда описывали себя. А сейчас, в веке двадцатом, так поступают мужчины. Мужчины, все как один, пишут о себе, сильных или слабых, загадочных или страстных, пьяных или воздержанных, но всегда о себе, как женщины в девятнадцатом веке. Почему? Очень просто, ответил он. В девятнадцатом веке мужчины были уверены в себе, а женщины – нет, а в двадцатом веке у мужчин нет уверенности, и потому они вынуждены изображать себя, как вы говорите, красивее, загадочнее, как угодно, они не могут сотворить другого мужчину, поскольку не уверены ни в чем и цепляются за самих себя".

Итак, и честнее, и проще писать о себе: "Почему не писать просто размышления, размышления всегда интересны, а тому, кто размышляет, не требуется ни характер, ни личность… Подлинные идеи – не отношения между группами людей, а отношения человека с самим собой, внутри, в конце концов, едва люди собираются в группу, индивид уже не действует в своих интересах, кто-то решает за него".

Выбор жанра автобиографии Гертруда Стайн четко увязывает с понятием свободы, в частности, находит убедительный пример в архитектуре: "Нам рассказали, что небоскребы придумали в Чикаго, а не в Нью-Йорке. Интересно, что их строили там, где полно свободной земли, а не в Нью-Йорке, где тесно и здания неизбежно высоки. Возможность выбора всегда приятнее необходимости".

Поэтому Гертруда Стайн, начав работать над "Автобиографией каждого" до своего американского турне, сочла необходимым публиковать ее вместе со своими американскими впечатлениями – Америка оставалась для писательницы маяком Свободы.

Повествовательная стратегия для новой книги была определена автором так: "В тот последний вечер Торнтона Уайлдера в Париже мы с ним бродили по городу, и я сказала, в наше время никто по-настоящему не способен рассказать что-нибудь безо всяких фокусов, просто рассказать, и я еще раз постараюсь просто рассказать что-нибудь".

Имена и страны

"Автобиография каждого" содержит богатый материал о прошлом и продолжающемся настоящем Гертруды Стайн.

Стайн родилась, росла и училась в Америке, писала на английском языке, но Франция значила для нее ничуть не меньше. И для писательницы это было принципиально: "Каждый человек, вернее, каждый пишущий следит за тем что происходит у него внутри, чтобы рассказать о том, что происходит там внутри. Вот почему писателям нужны две родины: та, где они родились, и та, где живут на самом деле. Вторая романтична и не связана с ними, она не настоящая, но на самом деле там внутри. Мое поколение американцев относится так к Франции".

Прожив примерно равное количество лет в каждой стране, Гертруда Стайн со знанием дела сравнивает американскую и французскую культуру повседневности.

Автомобили. "Во Франции все едут со скоростью пятьдесят пять или шестьдесят миль в час постоянно, смертельные исходы довольно редки, а в Америке все соблюдают правила движения, едут медленно, но куча народу гибнет, загадка".

Дома. "Европейские здания стоят на земле, а американские из нее растут".

Кухня. "Видимо, поскольку американский климат сухой и в американских отапливаемых домах сухо, пища должна быть сочной. И наоборот, во Франции всегда очень влажно, и пища должна быть сухая".

Обещания. "Американцы, если чего не сделают прямо сейчас, не сделают никогда, во Франции вроде и не собираются выполнять обещание, но если взаправду обещали, иногда выполняют".

Расовый вопрос. "Негры во Франции вполне естественно ощущают себя французами, французы верят в семейные ценности и работу, так формируется класс, но быть французом означает принять французский образ жизни, так французские негры и поступают… Негр [в Америке] в своей профессии не такой добросовестный, как белый. Негр становится доктором, открывает практику, лечит не хуже белого, и если кто заболеет, зовут его, так вот иногда он приходит, а иногда нет, на него нельзя положиться, а белый доктор, любой белый доктор, даже к самому бедному, цветному или белому придет, ему это не важно, он, может, и не хочет приходить, но если позовешь, придет всегда".

Художник. "Во Франции люди творческие живут на пособие по безработице, но делают, что им нравится, а в Америке они делают то, что им советуют, и едва правительство им платит, они уже не безработные. Во Франции художники, конечно, не любят преподавать, в Америке любят".

Частная жизнь. "Любопытная вещь, когда американцы впервые начали устраивать встречи на бульваре Распай, они никогда не закрывали ставни и окна, и все заглядывали, и всем было неловко, и за себя, и за тех, кто внутри, но теперь случилась забавная вещь. Прогуливаясь с Баскетом по вечерам, я замечаю, что все меньше и меньше в Париже закрываются ставни. Может, потому что у людей меньше денег, меньше прислуги, возможно, повлияло отсутствие ставень и закрытых окон в американских фильмах".

Гертруда Стайн не ограничивается сравнением американской и французской повседневности, но подробно рассказывает об окружающей ее жизни в обеих странах.

Во Франции она встречается и беседует с писателями и художниками: Пикассо, Дали, Пикабиа, Лорансен, Уайлдером, Фаем; а также пристально наблюдает за таинственными и зловещими событиями во французской глубинке – внезапными смертями и странными неисправностями.

"Нас это больше никогда не беспокоило, но всякий раз, когда я хочу писать, я хочу написать о том, что тогда случилось. Во всяком случае, нет никакого толку помнить о том, что ты знаешь, а мы так и не знаем, что тогда случилось".

Нравы французской провинции, описанные во второй главе "Автобиографии каждого", очень похоже изображает Мартен дю Гар в повести "Старая Франция", написанной примерно тогда же, в 1933 году.

На страницах, посвященных своему американскому турне, Стайн пишет о городах и людях – знакомых и незнакомых, о дорогах и климате; в течение своей поездки она читала лекции в учебных заведениях, и проблемам преподавания тоже уделено место в книге.

"Явление по-настоящему интересно, если нет вопроса и нет ответа, а если есть, уже неинтересно, вот как, и потому неинтересно, когда уже есть решение, и в этом беда с правительствами, утопиями и преподаванием, интересно то, что можно познать, однако неинтересно то, чему возможно обучить".

Но американское путешествие в продолжающемся настоящем – это и путешествие памяти Гертруды Стайн в ее американское (и не только) прошлое. Она достаточно подробно говорит о своем детстве, семье и дальних родственниках, излагает свою версию бесповоротного разрыва с братом Лео, с которым долгое время была неразлучна, сообщает свою точку зрения на "проблему отцов".

"Нынче все отцы, кого ни возьми, отец Муссолини и отец Гитлер, и отец Рузвельт, и отец Сталин, и отец Льюис, и отец Блюм, и зарождается отец Франко, и полно других, готовых ими стать. Отцы подавляют".

Сражения с отцами вели на страницах своих книг и другие знаменитые модернисты. Вот, допустим, какие страсти кипят в душах тех, кого Лили Бриско причисляет к идеальным семьям: "В нем давно жила эта метафора – взять нож и вонзить в отцовскую грудь. Но сейчас, взрослый, глядя в бессильной ярости на отца, уже не этого старика с книгой он хотел убить, но то, что на него спускалось, может быть, без его ведома: страшную чернокрылую гарпию с жесткими ледяными когтями и клювом, который бьет, бьет тебя, а потом гарпия улетает, и вот он снова – старик, очень, очень печальный, сидит и читает книжку".

Или непримиримый радикал от журналистики так просвещает своего юного коллегу в "Дне восьмом" Торнтона Уайлдера: "Всякий отец ненавидит своего сына. Ненавидит – и это первое! – оттого, что знает: сын будет, посвистывая, греться на солнышке, а отцовские кости сгниют в земле. Второе. Всякий отец боится: вдруг сын не так изгадит свою жизнь, как он сам ухитрился изгадить свою". Хотя роман Уайлдера был опубликован в 1967 году, но автор, во-первых, сформировался в 1920–30-е гг., а во-вторых, работал достаточно медленно и обдуманно. К тому же Уайлдер был собеседником Гертруды Стайн именно в годы написания "Автобиографии каждого", и отзвуки их разговоров встречаются на страницах произведений обоих писателей.

Попытка возвращения в прошлое оказывается безуспешной: "Нет, разумеется, дома, нашего большого дома, и большого сада, и эвкалиптов, и ограды из розовых кустов, естественно, уже не было, и что проку, если я – это я, меня не укусит собака моя, но если я – это не я, тогда это место не то, что я видела, мне не понравились ощущения, кто остается самим собой навсегда, да никто, и что пользы от прежнего бытия, если бытие продолжается, а если нет, в чем разница, а если есть разница, почему нет?" Итак, невозвратное прошлое порождает новые, более сложные вопросы.

Личность, память и вечность

Проблема самоидентификации часто появляется на страницах книги Гертруды Стайн, но, пожалуй, больше заботит ее другое. В конце концов, Стайн писала не просто автобиографию, но "автобиографию каждого". Ранней, позитивистской по своей сути, попыткой создать универсальную книгу обо всех людях был роман "Становление американцев".

"В конце концов, описание – это объяснение, и если я буду достаточно долго продолжать все дальше и дальше, и дальше, я смогу описать каждого отдельного человека, который может существовать".

С той поры прошло двадцать лет, и писательница пытается решить проблему иначе: "Личность, память и вечность неизменно интересуют меня".

В истории личности Стайн чаще всего останавливается на вопросах успеха, денег, счастья – подход вполне естественный для американки.

"На какую жизнь ни посмотри, она выглядит несчастливой, но какую жизнь ни проживи, она довольно весела".

"Если жить без денег, придется жить как животные, каждый день искать пищу, и в этом-то и разница, и каждый должен решить, важны деньги или нет, и каждый рано или поздно приходит к выводу: деньги есть деньги".

"Я раньше говорила, что не поеду в Америку, пока не стану настоящей львицей, настоящей знаменитостью, в ту пору я и подумать не могла, что ею стану. Но вот мы плывем в Америку, и я там буду львицей".

"Я всегда размышляла о генерале Ли… да, великий человек был генерал, и мы все его любим, а я временами думаю, что, будь он здесь в дождливое воскресенье, в общем, не хотелось бы, чтобы он на целое дождливое воскресенье застрял у нас. Обречь своих сограждан на поражение, нет, это не будоражило, не восхищало, не угнетало его, он поступал так потому, что не мог сказать "нет", и потому целое дождливое воскресенье с ним вовсе не интересно".

Отношение к памяти и прошлому вообще являлось ключевым для многих столпов модернизма. По праву первым в этом ряду следует поставить великого искателя утраченного времени.

"Каждый индивид определялся бы для меня длительностью обращения, совершенного им не только вокруг себя, но и вокруг других. Конечно, все эти различные плоскости сообщали красоту воскрешениям, произведенным моей памятью, пока я размышлял в одиночестве, поскольку память, вводя прошлое в настоящее без изменений, таким, каким оно было тогда, когда было настоящим, и упраздняет этот огромный разрыв во Времени, следуя которому осуществляется жизнь".

А Торнтон Уайлдер, гораздо позже, так формулирует свою точку зрения, возможно, высказанную им в тех самых парижских и чикагских беседах со Стайн.

"Время только кажется быстро текущей рекой. Оно, скорее, неподвижный, бескрайний ландшафт, а движется взгляд, его созерцающий…

История – цельнотканый гобелен. Немало споров идет о рисунке, который там выткан. Иным кажется, будто они видят его. Иные видят лишь то, что им велят увидеть. Иным помнится, что когда-то они видели этот рисунок, но потом позабыли. Иные черпают силу в убеждении, что рисунка вообще никакого нет".

Стайн рассматривает этот вопрос преимущественно в связи с изобразительным искусством. Она, в частности, рассказывает свою беседу с Мари Лорансен, которая, как и многие друзья-художники, была недовольна безапелляционными оценками в "Автобиографии Алисы Б. Токлас", этом, в сущности, намеренно обывательском взгляде на современное искусство, чем, возможно, и объяснялась его популярность.

"В конце концов, всякий творец должен созидать свое произведение в настоящем, писатель может много чего в него встраивать и все произведение перевести в настоящее, но художники могут изображать что угодно, но оно должно быть зримо".

Проблема времени заставляет Стайн перейти к изложению своей истории современного искусства.

"Со времен Сезанна все художники хотели добиться ощущения движения внутри картины, не изображения движения, но чтобы в самом изображении жило движение. В результате школа Матисса стала буйной, а буйство, как обычно, ни к чему не привело, все равно что заголовки, которые ничего не возглавляют, ничего не создают, затем появились кубисты, кубисты решили, что через композицию, через уничтожение центрального образа они добьются жизни движения, потом сюрреалисты, они полагали, что добьются движения изобретательностью, и наконец, русская школа, где пространство холста заполняли пустотой, она происходит от испанцев, которые, естественно, всегда полагали пространство заполненным пустотой и подозрением… Я все надеюсь увидеть картину, живую внутри, не живущую в раме, картины заточены в своих рамах, что вполне естественно, а теперь, когда все люди, все народы рвутся в тюрьму организации, вполне логично, что картины, наоборот, стремятся, вырваться из тюрьмы, тюрьмы рам".

За всеми этими искусствоведческими экскурсами Гертруды Стайн несколько подзатерялся смысл названия книги – "Автобиография каждого" и его сопряжение со Временем.

Рассуждения автора туманны и отчасти сбивчивы, но удивительно другое: доходчивое и вполне убедительное объяснение уже было предложено не менее знаменитой современницей Стайн – Вирджинией Вулф. В огромном финальном монологе главного героя "Волн" сказано, в частности, следующее.

"Я говорил про Бернарда, Невила, Джинни, Сьюзен, Роду и Луиса. Кто же я – все они вместе? Или я – неповторимый, отдельный? Сам не знаю. Мы здесь сидели, все вместе. А теперь Персивал умер, и Рода умерла; мы разделены; нас здесь нет уже. Но я не вижу препятствия, которое нам мешает. Не чувствую между ними и собой разделенья. Самобытность, с которой мы так носились, личность, которую мы так раздували, – хватит, зачем это все. Здесь, на лбу у меня, тот удар, который я ощутил, когда упал Персивал. Здесь, у меня на затылке, горит поцелуй с тех пор, как Джинни поцеловала Луиса. В глазах у меня стоят слезы Сьюзен. Далеко-далеко, как золотую дрожащую нить, я вижу столп, который видела Рода, и слышу, как ветер гремел у нее в ушах, когда она прыгнула".

Сосредоточенное рассмотрение разных аспектов творчества и времени приводит Гертруду Стайн к понятиям вечности и гения. Творческий потенциал не является неограниченным, попытки Пикассо заняться стихосложением встречают жесткую эстетическую отповедь писательницы: "Ты необыкновенный в своих пределах, и эти пределы необыкновенно очевидны, ты это знаешь не хуже меня, ладно, хорошо, ты пишешь стихи, чтобы избавиться от всего, что тебя мучает, ладно, продолжай, но не заставляй меня называть это стихами".

По мысли же Гертруды Стайн, "бытие гения не есть тревожное состояние, а когда бытие успешное, оно не тревожное, потому что успешное".

Гений пребывает не во времени, но в вечности.

"Время для тебя не должно существовать. Требуется реальность, которой ход времени не касается, а это очень трудно, она либо есть, либо нет, у меня она есть… о да".

"Автобиография каждого" – это автобиография гения, но каждый человек способен стать гением, и Гертруда Стайн говорит в книге, как им стать, и в этом смысле "Автобиография каждого" есть автобиография каждого человека.