Александр Подрабинек: 30 октября в России отмечают две памятные даты – День памяти жертв политических репрессий и День политзаключенного. Да, не удивляйтесь, с некоторых пор это стало двумя разными событиями. День политзаключенного отмечают с 1974 года, День памяти жертв политических репрессий – с 91-го.
40 лет назад, 30 октября 1974 года, в советских политических лагерях прошли массовые однодневные голодовки протеста. В один день – в зонах, разделенных не только непролазными рядами колючей проволоки, но и многими сотнями километров. Политзаключенные требовали отдельного содержания от военных и уголовных преступников, отмены принудительного труда и ограничений переписки, возможности творческой работы заключенным литераторам, художникам и ученым.
В тот же день вечером на квартире академика Сахарова на улице Чкалова в Москве состоялась пресс-конференция Инициативной группой защиты прав человека. Западным корреспондентам передали заявление, в котором сообщалось, что советские политзаключенные объявили 30 октября "Днем политзаключенного в СССР". "Организаторы этой пресс-конференции рассматривают ее как выражение солидарности с советскими политзаключенными. Мы рассчитываем при этом на широкую поддержку мировой общественности", — говорилось в заявлении Инициативной группы.
С тех пор день 30 октября ежегодно отмечался самими политзаключенными и их друзьями на воле как день солидарности с политическими узниками советских тюрем, лагерей и психиатрических больниц. День политзаключенного не был юбилейным торжеством, но это не был и день скорби. Это был праздник солидарности с теми, кто не совершив преступление, оказался за колючей проволокой.
Остающиеся на воле друзья политзаключенных публично присоединялись к лагерным голодовкам, устраивали пресс-конференции, рассказывая о положении в политических лагерях. Многие из них вскоре сами становились политзаключенными, и продолжали отмечать этот день в лагерных бараках, штрафных изоляторах и тюремных карцерах.
В то время в советских лагерях, тюрьмах и спецпсихбольницах находились сотни политзаключенных. Основная часть их сидела в специальных лагерях в Пермской области и Мордовии, в крытой тюрьме во Владимире. В одной из мордовских зон сидели в то время 22 женщины-политзаключенные.
Той пресс-конференции у Сахарова предшествовала непростая история с переправкой писем и документов из лагерей на волю. У истоков Дня политзаключенного стояли Алексей Мурженко, приговоренный к 14 годам особого режима за измену родине по известному "самолетному делу", и Кронид Любарский, астрофизик, приговоренный к 7 годам лагерей за антисоветскую деятельность. Используя шифры и другие конспиративные ухищрения, Любарскому удалось еще в августе 1974 года передать сообщение о намеченных в лагерях акциях своей жене Галине Саловой, которая и сохранила бумаги до дня пресс-конференции.
В КГБ сразу почуяли неладное, и с начала той осени начали раскидывать политзэков по другим зонам, надеясь ослабить возникший в мордовских лагерях очаг сплоченного сопротивления. Однако добились только того, что информация о намеченных на 30 октября акциях распространилась по лагерному миру еще шире. В дальнейшем лагерное начальство заранее готовилось к этому дню, кого изолируя в карцере и ПКТ, кого перекидывая на другие зоны или отправляя под любыми предлогами на этап.
В августе 1991 года коммунистический режим рухнул и 18 октября Верховный Совет РСФСР принял постановление "Об установлении Дня памяти жертв политических репрессий". День 30 октября стал официально признанным Днём памяти. Почему не Днем политзаключенных? Возможно потому, что их уже не было тогда в Советском Союзе. Во всяком случае, в традиционном понимании этого статуса диссидентским сообществом. Правда, с бывшими политзаключенными никто особо и не советовался.
Новая власть старательно дистанцировалась от политических злоупотреблений прошлого, усиленно демонстрируя свою готовность к новому демократическому курсу. Еще не было сделано ничего существенного для создания институтов демократии в стране, а День политзаключенного поспешно перевели в разряд воспоминаний – чтоб никто не подумал, что политзаключенные в стране есть или могут появиться снова. И сделали его днем памяти от имени государства.
Его так и отмечали – официально и красочно. На Лубянской площади, около памятного Соловецкого камня каждое 30 октября устраивали митинг. Приходило городское начальство, чиновники. Выступал Александр Николаевич Яковлев, один из организаторов в 1966 году судебного процесса над Синявским и Даниэлем. Во время перестройки он спешно переквалифицировался в демократа и разоблачителя сталинских преступлений. Патриарх Алексий Второй, которого бывший политзаключенный Глеб Якунин изобличил как осведомителя КГБ, направлял собравшимся послания – их тоже зачитывали у Соловецкого камня.
Выступивший как-то на митинге депутат Государственной Думы коммунист Олег Смолин рассказывал о своих безуспешных попытках добиться пособий для жертв сталинского террора. О том, что партия, в которой он состоит – прямая наследница тех, кто организовывал и осуществлял массовые репрессии, оратор не вспоминал.
Мэр Москвы Сергей Собянин, чье послание зачитывалось на митинге 30 октября 2011 года, обещал помнить и заботиться о собравшихся, уверял, что правительство Москвы со всей ответственностью относится к выполнению федерального закона о реабилитации жертв политических репрессий. Когда его послание читать закончили, кто-то из ведущих митинг закричал в микрофон "Слава Собянину!". Присутствовавшие вяло хлопали в ладоши.
Правительство Москвы поддерживало памятные мероприятия, устраивало для бывших политзаключенных приемы в актовом зале мэрии. Иногда по окончанию приема выдавали по коробке шоколадных конфет. Правда, почти никто из бывших диссидентов туда не ходил, а все больше родственники жертв, погибших во времена сталинского террора.
В 2007 году общество "Мемориал", прежде проводившее каждое 30 октября акции у Соловецкого камня, не выдержало наконец административного дурмана и придумало новую акцию – "Возвращение имен". Она проводится там же, но накануне, 29 октября. Сотни людей вспоминают в этот день погибших в сталинские годы. Тоже ритуал, тоже по отдаленному прошлому, но по крайней мере искренний, без лицемерия и официоза.
А что же с нынешними политзаключенными? Да ничего. Официально их не существует. Официально в России с правами человека все в порядке. Как всегда! Высшие лица государства осуждают культ личности Сталина и политические репрессии, имевшие место в далекие сталинские годы. Дмитрий Медведев, будучи президентом страны, говорил об этом очень прочувствованно.
Дмитрий Медведев: Сегодня День памяти жертв политических репрессий. Прошло 18 лет с тех пор, как этот день появился в календаре как памятная дата. Я убежден, что память о национальных трагедиях так же священна, как и память о победах. На протяжение 20 предвоенных лет уничтожались целые слои и сословия нашего народа, было практически ликвидировано казачество, раскулачено и обескровлено крестьянство. Политическим преследованиям подверглись и интеллигенция, и рабочие, и военные. Подверглись преследованиям представители абсолютно всех религиозных конфессий.
Александр Подрабинек: История повторяется – для кого-то как фарс, а для кого-то как трагедия. Власть и ее штатные пропагандисты изображают скорбь по давно погибшим жертвам политических репрессий и старательно обходят тему репрессий нынешних, тему сегодняшних политзаключенных.
Они и раньше твердили: у нас нет политических заключенных, у нас только уголовники. Вот уголовник Владимир Буковский, хулиган; вот уголовник Александр Гинзбург, валютчик; вот уголовник Анатолий Щаранский, изменник родине. И все остальные диссиденты – тоже уголовники, ведь у нас в Уголовном кодексе нет раздела "политические преступления"!
Они и сейчас твердят то же самое. И конечно, в Уголовном кодексе опять нет раздела "политические преступления", а значит все сидящие – уголовники. Мария Алехина и Надежда Толоконникова, спевшие антипутинскую песню в храме, – отпетые уголовницы. Общественная активистка из Казани Фаузия Байрамова, получившая год условно за симпатии к Украине и крымским татарам, – уголовница. Поэт Александр Бывшев, ожидающий суда за два стихотворения в поддержку украинской революции, экстремист и уголовник.
Что уж говорить о Борисе Стомахине, осужденном на шесть с половиной лет лагерей за свою публицистику в малотиражной газете и интернете. Он не просто уголовник, а рецидивист, поскольку уже отсидел прежде по аналогичному обвинению пять лет.
Тем не менее, пока власти играются словами и подменяют понятия, в защиту политзаключенных выступают различные общественные силы. Единственная проблема – они не всегда могут договориться, кого считать политзаключенным. Со времен Советского Союза повелось, что само понятие "политзаключенный" окутано флером романтики и героизма, сопротивления и жертвенности. Однако времена изменились.
По инерции считается, что быть политзаключенным почетно, поэтому они заслуживают уважения и нуждаются в поддержке. Между тем, если следовать точному значению слова "политзаключенный", то в эту категорию попадают как политические оппозиционеры, использующие ненасильственные методы сопротивления, так и противники режима, практикующие насилие в противостоянии с властью. Тут ничего не поделаешь: политзаключенные – это те, кто сидит за свою политическую деятельность, какой бы она не была. Ну и еще те, кто политической деятельностью не занимался, но кого власть, может быть даже безосновательно, обвиняет в политически мотивированных действиях.
Таким образом, политзаключенными оказываются и блогеры с журналистами, осужденные за заметки в прессе или интернете; и нацболы, устроившие маленький погром в солидном министерстве; и ученые, осужденные за шпионаж, независимо от того, занимались они им или нет; и олигархи, в которых власть вдруг увидела политических конкурентов.
Сюда же, безусловно, следует отнести и действовавших из политических соображений Никиту Тихонова и Евгению Хасис – убийц Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой; и полковника Квачкова, сидящего за подготовку вооруженного мятежа; и террористов, добивающихся политических целей; и сепаратистов, использующих оружие ради получения государственной независимости. Спектр политических деяний очень велик и часто не очень симпатичен.
Понятно, что полярные политические силы "чужих" политических заключенных защищать не станут. Даже в определении "политзаключенные" они друг другу зачастую отказывают. Хотя попытки найти общие критерии предпринимаются.
Самая продуманная позиция по этому вопросу у "Международной амнистии", которая защищает исключительно "узников совести", то есть тех, использует в политической борьбе ненасильственные методы. Позицию "Международной амнистии" объясняет представитель этой организации в России Сергей Никитин.
Сергей Никитин: "Узник совести", важно понимать, что здесь главное различие в том, что мы говорим, что здесь обязательно элемент ненасилия должен быть. То есть человек, которого мы признаем "узником совести", он не вовлечен ни в какие насильственные действия, он всего лишь мирно пытался реализовать свои взгляды политические, религиозные, философские, именно за это его упекли в тюрьму. В отношении "узников совести" у нас требование ясное и простое – безоговорочное освобождение этого человека, вот что мы требуем, когда говорим об "узниках совести".
Здесь надо понимать, что "узник совести" – это не какая-то медаль или какое-то особое звание типа академика, которое тебе присваивается, это такое определение, которое, можно сказать, для того, чтобы кратко изложить всю суть нашего понимания.
Александр Подрабинек: У правозащитного центра "Мемориал" другие критерии признания политзаключенным. Говорит председатель Совета правозащитного центра Александр Черкасов.
Александр Черкасов: Что делать в этих условиях? Очевидно, нужны какие-то критерии, которые не сводятся к тем оценкам, которые дают человеку власти. Где их взять? Критериев основных два: это, во-первых, политические мотивы осуждения, а во-вторых, нарушение закона в процессе этого самого осуждения. То есть два основных критерия: нужно доказать политический заказ, политический мотив и нужно доказать то, что здесь были нарушения.
Александр Подрабинек: Союз солидарности с политзаключенными придерживается тех же критериев, что и "Мемориал". Говорит руководитель этого Союза Сергей Давидис.
Сергей Давидис: И у Союза солидарности с политзаключенными, и у правозащитного центра "Мемориал", я взаимодействую с обеими этими организациями, критерии одинаковые. В принципе они исторически были одинаковыми и смысл их примерно такой же, как сейчас. Термин "узник совести" мы не используем, поскольку "Международная амнистия" его разработала, ввела в оборот и сама присваивает, но по сути это то же самое. Вторая часть, это когда есть политический мотив со стороны государства, очевидный для нас.
Александр Подрабинек: Другая проблема с идентификацией политзаключенных – предъявление им сугубо уголовного обвинения. Собственно говоря, так случалось и раньше, в советские времена. Кого считать политзаключенным? Говорит Александр Черкасов.
Александр Черкасов: Это очень большой вопрос, кого называть политзаключенными. Казалось бы, легко было составителям "Хроники текущих событий" и списков политзаключенных советского времени. Сама советская власть делала за них большую часть работы. Были такие статьи как 70-я "антисоветская агитация или пропаганда", 190 прим. "заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй". То есть за слово людей сажали. Советская власть не считала эти статьи политическими, она говорила: у нас только уголовники. Но сама формулировка статей говорила за себя.
Были еще две религиозные статьи и изредка использовались общеуголовные статьи кодекса.
Александр Подрабинек: Сегодня существует та же проблема. Уголовное обвинение может быть расценено по-разному. Это может быть фальсификацией, имеющей политическую подоплеку, а может быть попыткой обвиняемого, совершившего уголовное деяние, перевести дело в политическую плоскость и заручиться общественной поддержкой. Проворовавшиеся чиновники, коррупционеры и бизнесмены в предчувствии близкой тюрьмы спешно объявляют себя политическими противниками режима и требуют к себе общественного внимания и сочувствия. Отделить в подобных случаях зерна от плевел бывает непросто.
Все защитники политзаключенных заявляют о своей беспристрастности и готовности защищать людей, каковы бы ни были их политические взгляды. Приписываемая Вольтеру фраза "Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать" очень популярна в правозащитной среде. Несмотря на то, что ни в одном произведении Вольтера этой фразы нет, как девиз она подходит для тех, кто защищает политические свободы.
Сергей Никитин говорит о принципах "Международной амнистии".
Сергей Никитин: Надо подчеркнуть, когда мы с политическими заключенными имеем дело и с "узниками совести", мы всегда говорим, что тот факт, что мы признаем того или иного человека тем или иным, не означает, что мы разделяем взгляды — это очень важно понимать.
Александр Подрабинек: Сергей Давидис также считает идеологическую непредвзятость важным инструментом своей деятельности.
Сергей Давидис: Все равно в обществе восприятие политзаключенного как такого, если не ангела, то именно хорошего человека, хотя он совершенно не обязан быть хорошим человеком, он жертва. Например, ученые, которые подвергаются преследованию по шпионским делам, их приятность никому неизвестна, они занимались своим делом. А есть заведомо неприятные люди, например, некоторые члены "Хизбут тахрир", которые хотят построить Халифат, но ненасильственными средствами, они нам как минимум не близки. Или деятели "Другой России" Лимонова, мы с ними идеологически категорически не согласны, но тем не менее, есть объективные признаки политически мотивированного преследования, с одной стороны, и нарушения, о которых шла речь, с другой, мы должны его признать. В этом смысле по идеологическому мотиву фильтра нет, все понимают, что мы не можем этим руководствоваться, а вот по некоему этическому, он все-таки есть, ничего не поделаешь.
Александр Подрабинек: При общей схожести критериев, на практике не все правозащитники трактуют их одинаково. На вопрос, будут ли считать политзаключенными тех, кто может быть репрессирован за лозунг "Смерть кремлевским оккупантам!", гости нашей программы ответили так.
Сергей Никитин: Смотрите, здесь чего уж говорить, если призывают к смерти, то элемент насилия здесь совершенно очевиден.
Сергей Давидис: Он, во-первых, абсолютно не конкретен, во-вторых, непонятно, кто такие кремлевские оккупанты. И в-третьих, это все-таки не группа, определяемая какими-то существенными признаками.
Александр Подрабинек: Правозащитники, защищающие политзаключенных, все как один согласны с тем, что люди, призывавшие к насилию, политзаключенными считаться не могут. Сергей Никитин, "Международная амнистия".
Сергей Никитин: Вербальное насилие тоже входит в список того, что считается насилием. Конечно, мы будем очень внимательно рассматривать, когда есть какие-то случаи, когда есть подозрения, что человек призывает к насилию. Здесь как раз и бывают различные взгляды у "Международной амнистии", у российских правозащитников, которые считают, что минимальное какое-то сопротивление возможно. Допустим, если мы будем говорить о Болотной, казалось бы, человек просто получил из рук какого-то демонстранта полицейскую дубинку, передал ее дальше. Здесь начинаются бурные дебаты, потому что, с одной стороны, он прикоснулся к предмету, с другой стороны, он не принимал участия в отбирании этого предмета у сотрудника правоохранительных органов. То есть видите, насколько все серьезно рассматривается. Поэтому, конечно, когда человек в своей деятельности занимается призывами к насилию, то говорить о том, что этот человек может оказаться "узником совести", было бы преждевременно.
Александр Подрабинек: Сергей Давидис, Союз солидарности с политзаключенными.
Сергей Давидис: Важное исключение, несмотря на наличие всех вышеупомянутых признаков, нами не считается политзаключенным человек, который либо прибегал к насилию против личности, либо призывал к насилию по этническим, религиозным и иным основаниям, то есть к насилию против какой-то группы, характеризуемой признаками. По этому поводу тоже бывают споры, но тут уж ничего не поделаешь.
Александр Подрабинек: При таком единодушном неприятии насилии не всегда понятно, чем правозащитники руководствуются на практике. Так, например "Международная амнистия", посчитала узниками совести экологов с ледокола Arctic Sunrise, штурмовавших частную нефтяную платформу в Баренцевом море, но отказала в этом статусе нацболам, захватившим кабинеты в министерстве здравоохранения России.
"Мемориал" и Союз солидарности с политзаключенными считают политической заключенной украинскую военнопленную Надежду Савченко, но не считают таковым Бориса Стомахина, осужденного исключительно за свою публицистику. Хотя в первом случае насилие – профессиональное занятие военнослужащей, а во втором – оно отсутствовало вовсе, оставаясь лишь в не очень конкретных призывах.
Отношение к делу Бориса Стомахина Сергей Никитин объясняет так:
Сергей Никитин: Я с ходу не могу вам точно сказать, но зная российскую правовую систему, вполне допускаю, что были какие-то нарушения в отношении Бориса Стомахина, когда шел суд. Его призывы ненасильственными назвать нельзя, соответственно, мы точно не можем признать его "узником совести".
Александр Подрабинек: Александр Черкасов считает публицистику Стомахина потенциально опасной.
Александр Черкасов: Очень много раз пеняли, что в списках политзаключенных отсутствует Борис Стомахин, человек, посаженный за слово, за свои публикации, человек, находящийся сейчас в 10 лагере в районе поселка Всехсвятский в Пермском крае, в тех же местах, где были пермские политлагеря в советское время. Почему он не включен в списки политзаключенных? По причине содержания его публикаций. Тексты, которые могли бы восприниматься совсем безобидно в другой исторической обстановке, например, в России 1970-х годов, теперь прочитываются совсем иначе. Мы живем в стране, где кроме публицистов, которые пишут иногда совершенно разрушительные тексты, есть еще и люди, которые превращают тексты в действие. Так вот, публицистика, призывающая к насилию или системной дискриминации, в контексте наличия тех, кто превращает слово в дело, далеко не столь безобидна.
Александр Подрабинек: Иначе говоря, Борису Стомахину не повезло с исторической эпохой и наличием в ней людей, превращающих слово в дело. С некоторыми оговорками разделяет мнение своих коллег и Сергей Давидис.
Сергей Давидис: С одной стороны, политический мотив его преследования совершенно очевиден. Нарушение закона, избирательность, непропорциональность применения наказания к нему тоже совершенно очевидно. Но в то же время, в отличие от всех остальных, Борис Стомахин прямо в своих текстах призывал сбросить атомную бомбу, истреблять русских, сжигать церкви и все такое. Наверное, наши критерии несовершенны, потому что рассматривать его призывы как имеющие аудиторию, на кого-то влияющие, затруднительно. Если кто-то, какие-то моджахеды в горах хотят делать что-то такое, им не нужны для этого призывы Стомахина, они и сами это сделают. И в этом смысле наказание представляется совершенно неадекватным. Нехорошо призывать к насилию против людей по этническому признаку. "Мемориал" выпускал специальное заявление по этому поводу, но те критерии, которыми мы руководствуемся, не позволяют защищать человека, который прямо, ясно и неоднократно призывал к насилию по этническому и религиозному признаку, это неважно, против мусульман или против русских, все равно призывы эти были, он не подпадает под наши критерии. При этом мы, конечно, считаем, что специальное внимание на это дело обращать необходимо. По просьбе "Солидарности" сейчас выделяют небольшие деньги для того, чтобы подписать его на СМИ в колонии. В конце концов, мы занимаемся теми, кого мы считаем политзаключенными, исходя из наших критериев, но общество и правозащитное сообщество гораздо шире. Мы считаем, что совершенно необходимо общественное внимание к этому делу и, конечно, совершенно неадекватно тяжкое наказание. Лишение свободы является несправедливым и непропорциональным наказанием. То есть мы не говорим, что это легальное, допустимое, правомерное поведение, но это поведение не может наказываться лишением свободы, тем более столь длительным. Поэтому полагаем, что дело Стомахина должно быть пересмотрено, если уж ему может быть вынесено наказание, то не связанное с лишением свободы.
Александр Подрабинек: Проблемы с критериями определения политзаключенных действительно существуют. Это не надуманный вопрос, это реальность нашей жизни. Такие проблемы были и раньше, в советское время. Но решались они по-другому. Высокий авторитет правозащитного движения в СССР не оставлял простора для сомнений и спекуляций. Если распорядитель солженицынского Фонда помощи политзаключенным вносил заключенного в список фонда, никому не приходило в голову это оспаривать.
Сегодня времена другие, и такого авторитета у нынешних правозащитников нет. Да и спектр политических деяний существенно расширился. Пора бы уже перестать относиться к слову "политзаключенный" как к красивой визитной карточке. Надо признать, что политзаключенные все очень разные и не все в равной мере нуждаются в общественной защите и сочувствии. Может быть, для кого-то из них стоит поискать новое определение, как это сделала в начале 60-х годов "Международная амнистия".
Но тех, кто нуждается в поддержке, безусловно нужно защищать. Этим заняты сегодня немногочисленные правозащитные организации в России. При всем несовершенстве критериев, условностях, противоречиях и даже вкусовщине, они все-таки заняты подлинно полезным делом. Они отдают свои силы не сохранению музеев и памяти о героическом прошлом, а поддержке реальных политзаключенных. О прошлом теперь заботятся власти, историки, осторожные писатели и журналисты; беспокоиться о нынешних политзаключенных желающих мало.
Вероятно, так и останутся в нашей жизни два события в день 30 октября: официозный День памяти жертв политических репрессий и живой День политзаключенного, который начали отмечать ровно 40 лет назад.
Видеоверсия программы доступна на нашем канале в Youtube
