Тамара Ляленкова: Сегодняшняя тема – где учиться инвалиду. И говорить мы будем главным образом о детях с очень ограниченными возможностями. О тех, кому инклюзия, обучение вместе с одноклассниками в обычной школе, недоступна, и остается единственный способ получения образования – в интернате. Так в России работает государственная система. Однако существует несколько иных моделей, которые работают уже не первый год, о которых мы сегодня и расскажем.
В московской студии – координатор инклюзивного образования школы 1540 Софья Розенблюм; директор коррекционной школы Святого Георгия Тамара Исаева, мама ученика этой школы Юлия Лентьева и председатель региональной общественной организации "Круг" Наталья Попова.
Начнем мы, наверное, с Юли. Юля также работает в региональной общественной организации инвалидов "Перспектива", и она мама достаточно сложного ученика. Вы прошли большой путь, мальчику уже 18 лет, и вы координируете работу с родителями. Где дети могут набрать тот максимум, который им по жизни может пригодиться?
Юлия Лентьева: Когда к нам обращаются родители детей с инвалидностью, конечно, организация инвалидов "Перспектива", мы оказываем им услуги, сотрудничаем со школами, говорим, куда обратиться, помогаем маме оформить ребенка в школу. На примере своего ребенка я понимала, что кроме как в школу Святого Георгия, где он сейчас учится, его нигде не брали, ему нигде не могли помочь. У моего ребенка синдром Дауна, аутичные проявления, и он не говорит, у него задержка речевого развития. Это единственное место, куда Филю взяли без проблем, ему тогда было 8 лет. И он ходил в обычный детский сад, хотя его не брали. Я обхитрила директора сада, сказала, что у него не синдром Дауна, а неправильный хромосомный набор. Когда слышали про синдром Дауна, ни один центр или детский сад моего ребенка не брал. Он ходил три раза в неделю в детский садик, с обычными ребятами.
Но, к сожалению, школы рядом с домом у нас не было. Я писала в Управление образования, просила, чтобы нам помогли с этим вопросом, но мне говорили, что такой школы для моего ребенка не существует, и мне предлагали только интернат. И когда я говорила, что я буду забирать его каждый день из интерната, то мне говорили, что так нельзя, что так я буду влезать в образовательный процесс.
Тамара Ляленкова: Как так получилось, Тамара, что вы директор такой школы?
Тамара Исаева: Вы знаете, школе в следующем году будет 20 лет, она 20 лет работает в образовательном пространстве города Москвы. Школа возникла по инициативе специалистов и родителей в начале 90-х годов, когда в стране происходили изменения, о которых мы сейчас вспоминаем как о хороших изменениях. Была возможность создать негосударственное образование как раз для тех детей, которые традиционно не принимались в систему образования. Это были дети с тяжелыми нарушениями интеллектуальной сферы, дети аутистического спектра, дети со сложной структурой дефект, синдромом Дауна и так далее. Для них были тогда только закрытые учебные заведения, интернаты. В тот момент был импульс – создать что-то такое открытое в обществе, чтобы они имели возможность, как и их сверстники, утром вставать, ехать по городу, приезжать в школу, где они могли бы радоваться началу дня, писать, читать и считать, а вечером снова возвращаться в семью.
Мы хотели создать учебное учреждение для детей, которые не могли быть включены в открытую социальную жизнь, а с другой стороны, мы хотели работать иными методами. Поэтому коррекционная школа 8-го вида, школа Святого Георгия, мы называем ее лечебно-педагогической школой. В этой школе образовательный, коррекционный процесс строится на принципах лечебной педагогики. На тот момент это было инновационное явление в нашей образовательной среде, которое благополучно держит школу и развивается на протяжении 20 лет в нашем образовательном учреждении. Сейчас в школе работают 32 специалиста, и все они имеют базовое государственное образование специальных педагогов, дефектологов, и параллельно они получали образование негосударственное в области лечебной педагогики.
Тамара Ляленкова: Софья, а как в вашей школе устроено инклюзивное образование?
Софья Розенблюм: Нашей школе тоже 20 лет в этом году будет, и она создавалась в то же самое время и на том же импульсе, тоже была идея у молодых, энергичных людей сделать школу, ориентированную на ребенка, которая давала бы хорошее образование, современное, компьютерное, в Москве тогда ничего такого практически не было, и при этом с такими ценностными что ли установками, ориентированными на личность ребенка.
Тамара Ляленкова: У вас школа специализированная, продвинутая в техническом плане, и при этом – дети, которые отстают, условно говоря, в развитии от своих сверстников.
Софья Розенблюм: Это ровно из компьютерной продвинутой школы и взялось, вся эта идея инклюзивная. Потому что просто сами собой стали возникать у нас ученики, интеллектуально очень продвинутые, но с аутистическими расстройствами. Потому что разумные родители, которым некуда было отдавать своих детей вот в той обстановке, которая была в Москве, интуитивно нащупывали программирование, информационные технологии как какую-то возможность для своих детей получить образование, чтобы можно было рассчитывать на будущее. И сам собой тоненький ручеек таких детей у нас образовался. С этого все начиналось, а за 20 лет уже большой путь пройден. И сейчас уже разработана некая модель, чтобы это было не стихийно, а чтобы мы могли осмысленно помогать этим детям. И сейчас у нас уже совсем не только дети с аутистическими расстройствами, а есть самые разные дети, которые приходят на нашу такую принимающую атмосферу.
Тамара Ляленкова: Наталья, как начиналась ваша организация? И на чьи деньги вы живете?
Наталья Попова: Наша организация стартовала очень давно, 26 лет назад. Она стартовала как творческая группа, и долгое время мы существовали, пока это не было еще возможно, именно как такая группа волонтеров, которые занимаются творческой деятельностью лиц с ограниченными возможностями здоровья. Когда появилась возможность институциализировать эту деятельность в виде общественной организации, мы постарались перестроиться и какое-то время существовали только как общественная организация в рамках нескольких программ. Со временем и государство стало более снисходительно смотреть на такие формы деятельности, и наши педагоги стали частью детско-юношеского творчества, где существует целый отдел, который занимается социо-культурной реабилитацией лиц с ограниченными возможностями здоровья и их семей. И это уже дополнительное образование. То есть мы потихонечку искали, где можно провести этот вот факт нашего существования, как его укоренить, как предоставить детям самые разнообразные услуги.
Мы вообще убеждены, что это основной путь включения наших ребят в культуру, и все программы наши называются "Образование через творчество". Так сложилось, что в онтогенезе и в филогенезе мы видим, что человек начал сначала рисовать, чувствовать мир образно, он как бы целостно постигал мир, и это, конечно, путь искусства. Сначала развивается правая половина мозга, а потом, когда мир уже представлен в виде целостной картины, начинает этот мир дифференцироваться. И это уже как раз то самое образование. Мы считаем, что у нас такой нулевой образовательный цикл – мы формируем у детей целостное представление о мире и помогаем встроиться в различные социальные структуры. Мы делаем это, используя так называемый культурно-динамический подход.
Тамара Ляленкова: У нас представлены три различные площадки по тому, как они работают с ребятами, это такой уникальный опыт, таких мест даже в Москве очень немного. Как вы встраиваете ребят в образовательный процесс?
Тамара Исаева: То, о чем говорила Наталья, искусство и художественная деятельность, для наших ребят это, пожалуй, один из самых важных и главных путей встраивания в образовательный процесс. Когнитивная сфера страдает, она угнетена, и сразу прийти с понятиями – это путь в никуда. А пойти в педагогическом процессе от переживания, от практической деятельности – это путь наиболее короткий и эффективный к тому, чтобы включить такого ребенка, который вот посещает школу Святого Георгия, и образовательный процесс, и в социальный процесс, в жизнь семьи, в жизнь сверстников, а потом уже по возможности и в социальную жизнь города и мегаполиса.
Тамара Ляленкова: Это зависит от возраста? Или зависит от каждого ребенка?
Тамара Исаева: Это не зависит от возраста. Это то, на чем строится лечебно-педагогический подход, о котором я говорила, и безусловно, это зависит от индивидуальных возможностей ребенка, основным является индивидуальный подход. А вот то, как мы потом встраиваем ребенка в окружающую среду, это тоже отдельный вопрос, он решается по-разному, но с помощью вот тех методов, с помощью художественного подхода, с помощью искусства, которое пронизано и живет в школе, помогает выращивать в ребенке вот эти вот силы индивидуальности, которые в нем невозможно вырастить, если только ты используешь понятийный аппарат его в образовательном процессе. Это помогает накоплению сил ребенка, личностных сил, которые потом он будет использовать в социальном процесс.
Тамара Ляленкова: Юля, вы наблюдали своего ребенка, когда он начинал заниматься, были для вас какие-то удивительные вещи, открытия какие-то? Или вы все время шли рядом с ним, поддерживая?
Юлия Лентьева: К сожалению, рядом с ним идти у меня не получается, потому что мне приходится работать, и это немаловажно – помощь школы в этом. Я видела Филю, когда его принимали в эту школу. Мы приехали на собеседование, и я увидела, как моего ребенка просто вот окутали теплом и заботой. Потому что я все время боялась, он был маленький, плохо ходил, не ходил по лестницам… Сейчас он по лестницам бегает. У него нарушена координация движений, но Филе это не мешает. Я говорила: "Ой, он у нас медленно ходит". И мне говорили: "Ничего, у нас все здесь медленно ходят". Я говорила: "Он плохо сам кушает". – "Ничего, у нас плохо все сами здесь кушают". Был какой-то такой подход к нему, и мне очень понравилась именно эта обстановка, когда тебя не дергают, не дергают твоего ребенка, когда тебя принимают, как дома.
У нас был опыт, мы ходили 10 дней в государственную школу 8-го вида. Я поняла, что эти 10 дней для нас были адом, и для Филиппа, и для меня. Во-первых, мне не разрешили оставлять ребенка на продленку, и я не работала. Мне говорили: "Забирайте его в 12 часов, потому что он не одевается". Он был не единственным ребенком в классе, который сам не одевался, вернее, одевался, но медленно. Он там сидел, ничего не делал, и мне учительница все время говорила: "Он сидит и карандашики скидывает с пары, больше ничего". Последним было, когда я увидела, как вели моего ребенка по коридору, потому что в школу нас не пускали, у него был рюкзачок, и так как он медленно шел, его так вот трясли за этот рюкзак и просто тащили. И я сказала: "Все, до свидания!" А в этой школе я видела его успехи, я вижу, как ребенок вырос, и у него с его диагнозом есть успехи. Он гладит белье… Когда мне говорили, что он вообще будет растением, не будет узнавать ни маму, ни папу, разные страшные вещи говорили, предлагали отказаться от него. Но в итоге мы сейчас живем с этим ребенком, и мы радуемся жизни, вся наша семья очень рада, что у нас есть такой ребенок. И это благодаря педагогам школы, благодаря, конечно, нашему папе и мне, и у него очень большие успехи. Я вижу общение, которое происходит, у него появились друзья, и это очень важно для него. Да, они не разговаривают, но они общаются.
Тамара Ляленкова: Да, это очень важно. Софья, у вас ситуация иная, у вас ребята встроены в обычную школу, можно сказать, она не коррекционная. Как устроена модель ваша?
Софья Розенблюм: Она даже гимназия да. Наша задача была – чтобы дети встраивались, особые, но при этом общий уровень преподавания в гимназии оставался высокий. Задача практически нерешаемая, но она каким-то образом решается. С момента образования школы у нас обучение разноуровневое, вся параллель делится на учебные группы, по основным предметам – математика, русский, английский – они делятся по уровням, и один ребенок может быть, соответственно, в сильной группе по математике, в средней по английскому, в слабой по русскому и так далее. И на эту модель хорошо накладывается инклюзивное образование, потому что есть возможность создать маленькую группу для тех, кто не может в большой заниматься, и не очень видно, кто куда пошел. И тем, кто поначалу не может встроиться, была возможность учиться в малых группах, и там учитель может максимально индивидуально к ребенку подходить и уже готовить его к выходу в большую группу. По мере готовности мы потихонечку переводим детей уже в большие группы. Но все равно требуется индивидуализация в отношении к каждому ребенку, и система работает.
У нас, конечно, нет таких сложных детей, у нас дети потенциально могут взять обычную и даже продвинутую программу. Мы принимаем детей – разговариваем заранее с родителями, которые к нам собираются именно в инклюзию. Мы обследуем ребенка, и часто даже его передают нам с рук на руки те специалисты, которые работали с этим ребенком раньше, и у нас есть возможность у них проконсультироваться в случае чего. В общем, мы ювелирно подбирает каждую учебную группу, каждый класс. Безусловно, кому-то мы отказываем. В Москве мало мест, куда могут такие дети пойти, но если мы возьмем всех детей, кто к нам просится, тогда мы просто перестанем просто быть гимназией, той школой, которой мы являемся. Инклюзия – это когда не очень большое количество особых детей, но тогда инклюзивных школ должно быть очень много. Это огромная проблема – отказывать.
Тамара Ляленкова: А какие ребятки у вас были самые сложные?
Софья Розенблюм: У нас были дети и с ДЦП, которые могут передвигаться сами, потому что у нас здание 1936-го года постройки, без лифта. Это в основном дети с аутистическими расстройствами, слабослышащие, с последствиями ДЦП, то есть истории успеха – это ровно такие дети. Интеллектуально они могут взять программу или хотя бы программу хотя бы 9 классов, но при этом с максимальной индивидуализацией подхода все-таки, с такими детьми у нас есть успех. И самый большой фактор успеха – позиция родителей, когда родители понимают, что они осознанно выбрали не коррекционную школу, а инклюзивную, и они должны вместе с нами делать одно общее дело. Когда мы говорим с родителями на одном языке, получается лучше. Даже ребенок по своему состоянию будет тяжелее, но если родители полностью единомышленники, то прогноз хороший.
Тамара Ляленкова: Какие навыки должны быть у преподавателя, воспитателя, чтобы он мог работать с разными детками? Заболевания разные, это узкие специальные направления…
Тамара Исаева: К нам принимаются дети, имеющие самые разные состояния. У них у всех есть инвалидность, мы не принимаем в школу детей, не имеющих инвалидности, потому что мы изначально создавались для детей, которым трудно найти место в существующем образовательном процессе города. Мы принимаем детей, у которых есть интеллектуальные снижения, это тоже важная составляющая при поступлении детей в школу. Но при этом мы принимаем абсолютно разных детей – которые говорят или не говорят, у которых есть синдромальные нарушения или их нет, детей с аутистическим спектром и без него. Группа, класс формируется в зависимости от возраста, и тогда в классе могут быть дети с аутистическим спектром, с последствиями ДЦП, говорящие или не говорящие. И всегда у нас занятия фронтальные. В классе от 6 до 8 учащихся, и на классе работают два самодостаточных педагога, имеющих специальное образование или хотя бы один из них имеющий специальное образование. Создается социальная группа, и в ней происходит взаимодействие учителей с учащимися, происходят уроки, обучение, самые разные занятия.
Обычно есть два подхода. Мы сначала с ребенком, который что-то не может очень мало, делаем много индивидуальной работы, а потом постепенно включаем его в класс. Есть обратный путь, который, может быть, больше приемлем для нас. Мы включаем сразу ребенка в социальную группу, и он сразу учится в классе сразу социальному взаимодействию. А потом мы его из группы берем на индивидуальные занятия. Наша практика показывает, что у наших детей, которых не желают никуда брать, очень трудно переносятся навыки. Поэтому сначала мы формируем социальный навык в группе, а потом мы его берем на индивидуальные занятия. Мы можем много заниматься индивидуально с ребенком, а когда помещаем его в группу, он не знает, что там делать. Поэтому иногда у нас в группе бывает несколько аутичных детей, хотя часто говорят, что нехорошо делать класс только из аутичных детей. Наша практика показывает, что можно это делать, и все зависит, конечно, от того, кто сопровождает этих детей, какие специалисты.
Вот какие могут быть критерии принятия специалиста в школу? Сейчас высшая школа говорит о профессиональной компетенции, и вот этот компетентностный подход в профессиональном высшем образовании является основополагающим. Я не буду касаться этой темы, это отдельная большая тема, но когда к нам приходит педагог в школу, конечно, важно, чтобы у него были профессиональные знания, это одна из составляющих. Но самое важное – это принятие ребенка, когда специалист прежде всего видит не недостатки ребенка, а его достоинства, то, что он может. И то, что ребенок может, является отправной точкой профессиональной деятельности. Когда я диагностирую ребенка, я говорю: может так, делает так, знает так. Это наш способ осмысления, что такое ребенок, у которого есть проблемы в развитии.
Тамара Ляленкова: Понятно, как трудно ребята даются азы жизни, и мне кажется, что это очень перекликается с тем, что делают в организации "Круг".
Наталья Попова: Согласна абсолютно, что образовательные потребности и у здорового ребенка, и у ребенка с ограниченными возможностями здоровья формируются значительно позже, чем социальные. Если мы учитываем этот момент и стремимся к тому, чтобы дети научились принимать и чувствовать друг друга, то процесс обучения будет идти гораздо активнее. Каковы цели образования? Если цель – выучить ребенка читать, писать, это важные навыки, но не они определяют поведение ребенка, его статус социальный, умение общаться, и это гораздо важнее сегодня и для здоровых людей, без всяких проблем. Если у тебя социальный интеллект в порядке, то и остальные твои качестве будут играть, и тебе будет легко и просто в жизни найти свое место. Задача образования – помочь ребенку найти свое место.
Вот если мы научим его читать и писать, но он больше не будет ничего уметь делать… Например, у нас мальчик – высокофункциональный аутист, он поступил на нанотехнологии, но он, конечно, не смог учиться, потому что в группе он приходит и уходит, и ему нужны сопровождающие, которые закрывали бы его от остального общества. Это способный ребенок, но у него отсутствуют другие навыки. И мы первое, что делаем, когда к нам приходят ребята с аутизмом, мы говорим: у тебя интеллект хороший, давай мы забудем об этом, давай мы будем учиться каким-то очень простым вещам. Мы формируем у него тонус, умение держать позу, работает с вестибулярным аппаратом, это уровень глубокой работы с телом, уровень сенсорной интеграции. Для чего? Для того чтобы потом формировать социальные потребности, помочь понять, что такое жить в группе. У наших ребят с аутизмом подражания нет, тонуса нет, он не может считывать тонус визуально. И вот здесь у него активные потребности в коммуникации и так далее.
Но я еще хотела бы другую тему поддержать – относительно квалификации педагогов. У нас занимаются все наши педагоги – психологи. Второе, они, естественно, знают какой-либо предмет, которым они занимаются. И что еще очень важно, это наличие какой-то творческой профессии. У них должны быть какие-то навыки, они сами должны быть живыми, нормальными людьми, которые понимают потребности ребенка. Не высокоинтеллектуальные потребности, а вот именно что у него должна быть двуручная деятельность, хорошо бы, что он мог играть там на флейте, это был бы керамист, художник, музыкант, любая творческая профессия. И когда мы имеем вот эти три составляющие – предметность, психологическое образование и какой-то навык практической деятельности – мы имеем педагога, который может работать. И конечно, человеческие качества – это обязательно.
Тамара Ляленкова: У вас общественная организация, и какие-то учреждения поддерживают вас деньгами. Школа Святого Георгия тоже не государственная, она получает финансирование от государства, и там родители доплачивают.
Наталья Попова: Я говорила о дополнительном образовании. Это совершенно бесплатное образование, которое организовано в детско-юношеском центре "Строгино", просто целый отдел работает с детьми ограниченными возможностями здоровья. У нас реализуются программы специальные, программы инклюзивные, программы для взрослых ребят. Вот для взрослых ребят программы платные, с 18 лет. Конечно, тема финансирования очень важна и от нас не всегда зависит. Мы неоднократно подавали различные предложения, но мы не юристы и не финансисты, которые принимают законы и их оценивают.
Но какие-то вещи зависят лично от нас, и я бы говорила о них. Во-первых, это создание профессионального сообщества. Одно дело, когда мы здесь сидим и обсуждаем какие-то вещи, и если мы поняли, что самое главное – содержание образования, и если мы правильно видим цели образования, тогда мы, люди, которые этим занимаются, до этого самого финансирования дойдем. Например, закон о тьюторах принят, но это, как правило, дорогостоящее дело, и никакая школа не может это обеспечить. Но у нас есть волонтеры, студенты, это такие самозабвенные люди, и они будут замечательными специалистами. Нам нужно иметь право просто таких людей привести в учреждение дополнительного образования. Если у нас есть программа, где занимаются дети и родители вместе, они могут это делать, а если такой программы нет, нужна такая тема. Здесь профессиональное сообщество может решать массу всяких вещей. И собрать, организовать его нужно своими силами, для этого и государство, может быть, не нужно. Государство хочет видеть что-то готовое, мы должны предложить ему продукт, но мы не всегда можем это сделать. Нужно решать проблемы, которые зависят от нас.
Тамара Ляленкова: Тамара, расскажите про то, как устроена финансовая часть у вас в школе?
Тамара Исаева: У нас школа лицензированная, когда-то она была аккредитованная, но потом коррекционные школы не стали аккредитовывать. Так как она лицензированная, мы получаем подушевое финансирование, тот норматив, который утвержден по городу Москве. Этот норматив настолько мизерный для деятельности школы, он не может покрыть все расходы школы, и поэтому у нас школа платная для родителей. Но даже эта плата все равно не покрывает расходы. Мы оплачиваем свет, все коммунальные платежи, ведем хозяйственную деятельность, как любая другая школа, все это требует затрат, а государство на это денег не выделяет.
Тамара Ляленкова: А если бы вы были государственной школой 8-го вида, хватало бы вам выделяемых государством денег?
Тамара Исаева: Конечно, финансовая ситуация изменилась бы, безусловно. Но изменилось бы другое. У нас 6-8 учащихся в классе, на них два самодостаточных профессиональных педагога, которые одновременно участвуют в образовательном процессе класса и в сопровождении детей. Когда к детям приходит специалист проводит музыку, труд и тому подобное, эти два специалиста становятся сопровождающими. Ни в одной коррекционной школе мы не найдем такого устройства, такого сопровождения детей, а это требует денег. Создав такие качественные образовательные услуги для родителей, мы имеем очень маленькую зарплату у специалистов, которая совершенно не сопоставима в той зарплатой, который получает имеющий такую квалификацию специалист в государственной школе.
Спонсорской помощи у нас сейчас нет в силу того, что в нашей стране и в Москве изменилась сейчас спонсорская ситуация. Да, мы участвуем в грантах, но их очень трудно выиграть сейчас, и эти гранты направлены на то, что ты должен какую-то еще деятельность развить и придумать. А это значит, что ты берешь на себя еще дополнительную работу. Поэтому, конечно, гранты хороши, но они всегда немножко выкручивают руки, отвлекают от основной деятельности.
Мы действительно создали очень качественные образовательные услуги, которые, даже не знаю, может сейчас взять на себя государство или нет. У нас очень ограниченное финансирование, его не хватает школе, и специалисты, которые работают в школе Святого Георгия, подвижники, энтузиасты.
Тамара Ляленкова: А есть ли какие-то новые возможности полной инклюзии в школе или это не нужно? Или нужно выстраивать специальные учебные учреждения, как школа Святого Георгия?
Софья Розенблюм: Мне кажется, что должна быть финансовая возможность и там и там этого ребенка вести. Если бы у нас была финансовая возможность, мы могли бы выстраивать модели сопровождения ребенка, включения его в жизнь нормативных сверстников. Но это требует огромных кадровых и финансовых вложений, и сейчас это невозможно. В идеале у родителей должен быть выбор, они должны понимать: если мы пойдем в коррекционную школу, будет так, если мы пойдем в обычную школу, будет так. Сейчас обычной школе ребенок-инвалид приносит в Москве коэффициент 2, и если это опорник, то 3. Но это абсолютно недостаточно даже нам, притом что мы не берем самых сложных детей. Ребенку нужна малая группа, чтобы он мог нормально встраиваться, а коэффициент 2 – значит, в классе будет не 25 человек, а 24 человека, из них один аутист. Скажите, это как-то его жизнь и жизнь учителя облегчает? Никак. А если это будет группа человек 10, притом что мы не говорим сейчас о психологах, о ком-то еще, только работа учителя. Это значит, что коэффициент, чтобы учитель получал те же самые деньги, такого ребенка должен быть 15. Чтобы класс был рентабелен с точки зрения чиновника. Это нереально.
Тамара Ляленкова: Мы говорим о том, как это могло бы работать в обычной школе, если мы хотим инклюзивное образование в полной мере.
Софья Розенблюм: Да. Инклюзивное образование можно организовать, и мы даже понимаем, как это можно было бы сделать. Но с тем финансированием, которое есть сейчас, это нереально. Сейчас я вхожу в рабочую группу, которая разрабатывает какие-то нормативные документы, стандарты по включению детей с ОВЗ, ограниченными возможностями здоровья, есть эта норма в новом законе в образовании. Там есть дети инвалиды и дети с ограниченными возможностями здоровьям. По новому закону, любой ребенок имеет право прийти в любую школу, но никаких подзаконных актов, которые объясняли бы, что делать в такой ситуации, когда ребенок не может взять обычное образование… Здесь ведь вопрос не только финансирования, здесь вопрос еще защиты школы и учителя, если требования к школе предъявляются, рейтинги в Москве и так далее, то есть мы должны чему-то соответствовать. Это все по смыслу противоречит одно другому.
Тамара Исаева: Дети, которые учатся в школе Святого Георгия, это самая незащищенная категория детей. Дети заканчивают школу в 16 лет, но в 16 лет он не соответствует ни по психологических, ни по физическим параметрам этому возрасту, паспортному. Даже если в 18 лет он заканчивает школу, как происходило в школе Святого Георгия, и финансирование прекращается, но дальше он остается в школе, потому что таких организаций, как "Круг", мало, и если даже их будет много, то он туда тоже приходит на ограниченное время. И дальше для человека 18+ и его семьи наступают мытарства. Пойти некуда, реабилитационных учреждений нет, получить дальнейшее образование – считанные учреждения в городе Москве. И вот этот вопрос никак не рассматривается ни на законодательном уровне, ни на уровне содержательном, этот человек, гражданин как бы выпадает. Да, есть система психоневрологических интернатов, но туда не все хотят отдавать детей. Мы до сих пор обсуждаем только систему сопровождаемого проживания. Такой человек, который учится в школе Святого Георгия, будет постоянно нуждаться в сопровождении, во всех возрастах, и это огромная социальная проблема, которая в нашей стране на законодательном уровне до сих пор не решена.
И когда мы говорим об образовании данной категории детей, ее нужно рассматривать в области социальных проблем. И инклюзию нужно рассматривать прежде всего в социальной плоскости. Мы увлеклись формой и забыли о содержании. Школа Святого Георгия – коррекционная, инклюзивная, какая? Да это школа, в которой детям хорошо!
Тамара Ляленкова: Юля, а вы понимаете, как дальше жить? И что думаю родители, окружающие вас, о перспективе?
Юлия Лентьева: Все родители думают о будущем своих детей. Рано или поздно мы уйдем из жизни, и я не хочу, чтобы мой ребенок был в психоневрологическом интернате. Я видела картину, когда рано утром открывается окно за решеткой в таком интернате, на третьем этаже, и оттуда выглядывает молодая девушка. И я понимаю, что эта девушка, кроме как смотреть в это окно, больше ничего не может сделать. И у меня реально сжимается сердце от того, что мой ребенок может попасть в эту систему. Родители думают о том, как сделать так, чтобы их ребенок дальше мог жить, чтобы у него была поддержка, чтобы он мог где-то трудоустроиться. Многие родители думают о том, как создать какие-то мастерские или фирмы, где мой же ребенок сможет работать, какие-то центры, но это очень сложно сделать, особенно в Москве. Мы бьемся, хотим это продвинуть, но пока это не получается у нас.
Тамара Ляленкова: А вы как-то отслеживаете дальнейшую траекторию детей, которые у вас учились?
Софья Розенблюм: Обязательно! Мы следим, кто у нас куда уходит. В этом году мальчик в колледж пошел, кто-то сейчас работает, пошел в "Наш солнечный мир" волонтером. Большинство наших детей поступает в вузы. Но из этого не следует счастливый конец, после которого наступает новая жизнь, потому что родители должны сопровождать и поддерживать их обучение в университете тоже. У меня есть выпускники, которым больше 30 лет, и до сих пор родители мне иногда звонят, и мы с ними обсуждаем, как складывается. Есть ситуации, когда уже и высшее образование получено, а все равно человек не встроился. А есть очень успешные варианты. То есть все по-разному. Но системы нет. Мы только даем шанс какой-то, но выстроенной системы, которая поддерживала бы этих детей все время, нет.
