Александр Генис: В эфире - Нью-Йоркский альманах, в котором мы рассказываем о новостях культурной жизни, какими они видятся из Нью-Йорка.

Этим летом Нью-Йорк, да и весь музыкальный мир попрощался с замечательным музыкантом, выдающимся дирижером Лорином Мазелем.

Соломон Волков: Ему было 84 года, и он прожил очень длинную жизнь знаменитости, если так можно сказать, потому что он был вундеркиндом. Первый свой дирижерский концерт, а он еще был и вундеркиндом даже в области скрипичной игры, был очень хорошим маленьким скрипачом, но свой первый дирижерский концерт провел, когда ему было 9 лет. Причем интересно, что его учитель в этом деле был русский — Владимир Бакалейников, который тогда работал дирижером в Лос-Анджелесе.

Мазель был невероятно интересной фигурой.

Александр Генис: Когда ему было 11 лет - нельзя не рассказать этот замечательный анекдот - Артур Тосканини пригласил его дирижировать оркестром NBC. Музыканты были возмущены тем, что мальчика поставили за пюпитр, они все демонстративно сосали ледянцы, чтобы таким образом показать свое «фэ». Но после того, как мальчик остановил кого-то за неправильную ноты, музыканты захлопали. Это была его первая победа - в 11 летон покорил оркестровую яму, а это труднее всего.

Соломон Волков: Мазель в этом смысле был человеком очень жестким, должен вам сказать. Из музыкантов он извлекал лучшее, но он их по сути своей презирал. В контрактах Мазеля всегда был пункт, что когда он приезжает на репетицию, уезжает, и приезжает на концерты, у него отдельный лифт должен быть, чтобы в него оркестранты не садились. Для него они были людьми другой профессии, так скажем.

Александр Генис: Критики пишут, что Мазель был человеком холодного ума, интеллектуалом в первую очередь, он ведь математикой занимался в университете.

Соломон Волков: Знал 6 языков.

Александр Генис: Да, замечательным был полиглотом. Но главное, что он был интеллектуалом в музыке. Его работа никогда не была достаточно эмоциональна, в этом его упрекали многие.. Вы согласны с этим?

Соломон Волков: Совершенно справедливое наблюдение. Это то, чего и мне в Мазеле не хватало. Каким он был в жизни? Мне несколько раз довелось столкнуться с Мазелем, он мог быть вполне вежливым человеком, внимательным и заинтересованным собеседником, но все-таки производил в итоге впечатление несколько отстраненное и высокомерное в жизни. Таковым он был и на подиуме. Интерпретациям его для меня всегда не хватало чуть-чуть горячей, дымящейся капельки крови. Всегда внимание сосредотачивалось на том, какая у него великолепная дирижерская техника, а она у него была безупречная. Что интересно, сам он, уже кокетничая, конечно же, говорил, что для него дирижерская техника неважна, потому что, что такое дирижерский секрет — всего лишь навсего нужно показать музыканту вовремя, где ему вступать, чтобы он себя чувствовал не нервно и сосредоточился бы на музыке. Действительно - “всего лишь”! Я, когда наблюдаю за дирижерами в концертах, в этом смысле поучительно было увидеть сейчас в Нью-Йорке Геннадия Николаевича Рождественского, вижу, что — это самое большое искусство показать оркестранту где и когда ему вступить, чтобы оркестранту было удобно.

Александр Генис: Вы знаете, меня просто потряс факт, который приведен в некрологе«Нью-Йорк Таймс». В прошлом году 83-летний дирижер провел 102 концерта, исполнил 72 опуса в 28 городах 16 стран. Вот это называется творческая старость, этому нельзя не позавидовать.

Соломон Волков: Это фантастика, он был в великолепной форме. Очень много времени в последние годы уделял своему собственному фестивалю, который проходил у него на ферме в Вирджинии, где он жил. Причем про эту ферму, (там мне не удалось побывать) рассказывают какие-то чудеса, что там павлины, страусы, ламы, верблюды, какой-то такой зоопарк на открытом воздухе.

Александр Генис: Накануне смерти он как раз репетировал новые произведения для концерта на этом фестивале.

Соломон Волков: Он мог себе это позволить, он был очень богатым человеком.

Александр Генис: Мазель получал самый высокий гонорар, который когда-либо платили дирижерам: 4 миллиона долларов в год.

Соломон Волков: В Нью-Йорке он получал 3,5 миллиона, сделал скидку.

Александр Генис: Мазель был космополитом, он всю жизнь разъезжал по миру, был неутомимым путешественником и, зная 6 языков, чувствовал себя дома всюду. Какую музыку он лучше всего дирижировал?

Соломон Волков: Вы знаете, ему было на самом деле все равно. Это для меня некоторый недостаток Мазеля. Сказать: ему лучше всего удавался Бетховен, или Брамс, или Чайковский — нельзя. Он мог даже того же самого Чайковского в одном концерте продирижировать блестяще, а в другом ты видел, что ему было неинтересно. Тут была его ахиллесова пята. Но в наше время все меньше и меньше становится профессионалов своего дела, людей, которые честно делают свое дело, с которыми тот же самый несчастный оркестрант может себя почувствовать достаточно комфортабельно, и, несмотря на то, что от Мазеля можно заработать было что-нибудь чрезвычайно обидное, высказанное холодным и высокомерным образом, таких дирижеров так мало, что слушая лучшие интерпретации Мазеля, ты отдаешь ему должное.

Я должен сказать, что он, конечно, понимал роль музыки, ее функции. Мы с вами говорили о том, что последним, что должно исчезать, когда отношения между странами обостряются, - это культурный обмен. Так вот, именно он повез оркестр Нью-Йоркской филармонии в Пхеньян. Если вы помните, очень многие тогда протестовали, говорили: не нужно вести нашу музыку диктатору.

Александр Генис: Я прекрасно помню эти события. Ведь Мазель еще специально разучил с оркестром знаменитую именно в Северной Корее музыкальную пьесу. Он говорит, что когда увидал слушателей - северных корейцев, которые с невероятным, нечеловеческим восторгом смотрели на американских музыкантов, то понял, что концерт заронил зерно будущего взаимопонимания.

Соломон Волков: Совершенно справедливая позиция.

Александр Генис: Трогательная и мужественная. Проще было не ездить.

Соломон Волков: Должен сказать, что Мазель очень интересовался русской литературой и русской музыкой, он обожал Родиона Щедрина. Мазель руководил оркестром в Мюнхене, где много времени проводит Родион Константинович, и он ему заказал ряд сочинений, которые входят в копилку, лучшего, что Щедрин сделал. Например, он попросил что-то написать на сюжет Лескова. Он читал Лескова не по-русски — в немецком переводе.

Александр Генис: Сильно. Не всякий иностранец знает Лескова. Мне трудно представить более русского автора.

Что вы хотите показать в память Мазеля?

Соломон Волков: Ему очень удавался Рихард Штраус. Ведь это был тоже космополитический композитор в таком же пышном стиле. К тому же, сам Рихард Штраус в своей дирижерской технике напоминал Мазеля. Может быть именно поэтому Мазелю так нравилось дирижировать Рихардом Штраусом. Блестящий опус «Дон Жуан» стал одной из главных удач Лорина Мазеля как дирижера.

(Музыка)

Александр Генис: Этим летом нам пришлось попрощаться еще с одним героем культуры, к счастью, это не живой человек, а вымышленная личность, персонаж. Завершилась многолетняя, более 20 лет продолжавшаяся эпопея Пуаро на телевизионных экранах.

Соломон Волков: Это был мой любимый детективный сериал, скажу вам, самый-самый..

Александр Генис: Это был у всех любимый сериал. 25 лет английский актер Давид Суше играл в нем Пуаро.

Соломон Волков: Лучше всего он выразил себя именно в этой роли. Я видел фильмы другие Суше и знаю, что он театральный актер замечательный. Но тут он создал бессмертный образ.

Александр Генис: Сам он сказал, что для него высшей похвалой был обед с дочкой Агаты Кристи, которая сказала: “ мама ненавидела всех актеров, которые играли Пуаро, но вы бы ей понравились”. Суше сказал, что это было лучшее, что он услышал в своей жизни.

Соломон Волков: Все считают, что Суше добавил, очень многое, привнес в эту роль того, чего у Агаты Кристи не было.

Александр Генис: Любопытная, но спорная точка зрения. Дело в том, что 70 эпизодов было снято, снято все — каждый рассказ, каждый роман, все - до точки. Но сперва Суше сказал, что не хотел играть Пуаро, считая его легкомысленной фигурой. Дело в том, что ему не нравилось, как это делали другие. Однако, когда Суше прочитал Агату Кристи, то нашел достаточно глубины в ее сочинениях, и решил, что тут есть, что играть.

У него очень интересная практика репетиций. Когда ему приносили сценарий, он сравнивал сценарий с текстом романа и выписывал все жесты, которые Агата Кристи приписывала Пуаро.

Соломон Волков: Замечательная техника.

Александр Генис: Он именно на жесты обращал внимание и вставлял в сценарий ремарки: “протянул руку, встал, сел”. То есть он шел за Агатой Кристи вплотную. Именно поэтому его образ Пуаро, на мой взгляд, получился таким, каким должен быть хороший детектив, а именно - отстраненным от нашего времени: это - эскапизм чистой воды.

Я когда приехал в Америку, решил, чтобы учиться читать по-английски, читать Агату Кристи, нр прочитал только один роман. А моя жена, которая вообще никогда не учила английский язык, (она прекрасно говорила по-немецки) прочитала всю Агату Кристи и говорит по-английски в миллион раз лучше меня, конечно. Может быть потому, что я прочитал всего один роман, и он мне страшно не понравился.

Я Агату Кристи читать не могу. Во-первых, я точно знаю, кто убийца. Я вам скажу, как узнать, кто убийца у Агаты Кристи — это тот единственный человек, который не может быть убийцей, вот он-то им и будет, то есть самая маловероятная фигура. Есть у меня такие специальные приемы. Например, в американских триллерах, я всегда знаю, кого первого убьют: того, кто курит, а вторым будет адвокат. Можете проверить. С Агатой Кристи происходит то же самое. Ее романы, как, собственно, и все детективы, безумные, сюжеты их совершенно идиотские. Но не в поисках логики и правдоподобия мы читаем детективы. Из-за чего мы смотрим детективы? Из-за атмосферы, конечно! И нигде лучше не передан дизайн эпохи, как в серии с Пуаро. Я считаю, что этот сериал навсегда изменил способ ставить детективы. Лучшие из них теперь идут от дизайна, и они всегда опрокинуты в прошлое, потому что прошлое - безопасно, прошлое нас лечит.

Помните, как замечательно говорил Оруэлл, (я все чаще повторяю его слова)? Он говорил: «Я ненавижу настоящее, боюсь будущего и отдыхаю душой в прошлом».

Соломон Волков: Гениальные слова.

Александр Генис: Вот это мы и делаем. Поэтому детективы утешают, они всегда в безопасном прошлом, которое уже закончились. И потом там всегда побеждает здравый смысл, потому что Пуаро и есть здравый смысл, он воплощение закона и порядка. Суше как-то сказала: «Я, как Пуаро, больше всего на свете я люблю симметрию». Помнится, в одном из эпизодов Пуаро принесли на завтрак два яйца всмятку, он смотрит на них и говорит: «Я не могу их есть — они не одинаковые».

Соломон Волков: Невероятно жаль, что этот сериал кончается. Я всегда надеялся, что для него будут находить какие-то новые и новые сюжеты. Но в связи с этим у американских критиков возникло предложение: вновь вернуть к жизни мисс Марпл, другого персонажа Агаты Кристи. На моей памяти мисс Марпл прошла через множество разных воплощений, но никогда, должен сказать, ни одно меня до конца не устраивала. Не было такого проникновения, как у Дэвида Суше.

Александр Генис: Да, такую мисс Марпл еще не нашли.

Соломон Волков: Будем ждать адекватную мисс Марпл.

Александр Генис: Недавно в журнале «Парис Ревью», а это может быть самый влиятельный чисто литературный журнал в Америке, появилась крайне любопытная статья о преподавании советской литературы в американских колледжах. Автор этой статьи Диана Брук. Она родилась в семье русских эмигрантов, выросла в Америке, училась в Англии, и пишет о том, что если в Англии еще знают советскую литературу, то в Америке изучают либо классическую литературу - Толстого, Достоевского, либо самую современную специально для того, чтобы узнать, что происходит сегодня в России. А вот классика советской литературы, не изучается в университетах вовсе. И это огромная потеря как для американских студентов, так и для всех людей, которые хотят глубже понять советскую Россию, а значит и современную Россию.

Соломон Волков: На самом деле это проблема не только для американцев — это проблема, как это ни печально, и для самой современной России. Я все больше и больше сталкиваюсь с молодыми и уже даже не совсем молодыми людьми, то есть теми, чье культурное становление произошло в постперестроечные годы. И вот для них тоже существует классика хотя бы по названиям, что называется.

Александр Генис: И по сериалам, естественно.

Соломон Волков: Да. И для них существует то, что называется актуальная литература. Они читают, предположим, Пелевина, они прочтут новый роман Сорокина, они читают Улицкую, они читают Акунина. Но то, что для нас с вами является классической советской литературой - «Зависть» Олеши, «Конармия» Бабеля, книги Платонова — это все для них не существующая территория.

Александр Генис: По-моему, все объясняется недоразумением. Дело в том, что ведь это не советская литература. Слово «советская литература» сразу у меня вызывает другой ряд авторов: “Поднятая целина” Шолохова, «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке», то есть, то, что читать, конечно, современный человек не станет и правильно сделает.

Соломон Волков: Тут я с вами не согласен.

Александр Генис: Верю, но оставим этот спор для следующего раза. Давайте поговорим о том, с чем спорить не приходится. С моей точки зрения, русская литература 20-30-х годов — это все еще Серебряный век. Серебряный век не кончился с революцией, В литературе он завершился в 1934 году с Первым съездом Союза писателей, когда Сталин окончательно уничтожил все разнообразие русской литературы. (Можно еще говорить о том, насколько успешно она продолжалась в сочинениях Пришвина или Паустовского). Для меня революция не уничтожила литературу Серебряного века. И может быть самый блестящий, самый разнообразный цветник талантов как раз и был в 20-30 годы, особенно в 20-е, конечно. То, что этот период не знают в Америке, очень печально. Потому что это был расцвет русского модернизма, особенно в русской прозе, (в русской поэзии тоже, но поэзию переводить труднее). Эпоха модернизма, которая была так блестяще представлена в американской литературе, во французской, в английской, в немецкой — все это известно современному человеку, где бы он ни жил. Но русский модернизм еще не дошел до американского интеллигента. И лично я веду такую работу. У меня есть долгосрочный план по перевоспитанию американского интеллигента хотя бы в одном лице. Это мой товарищ, замечательный нью-йоркский писатель Бари Юрграу, очень образованный человек, великолепно знает литературу всего мира, в том числе и русскую, но только в ее классических произведениях. И каждый раз, когда мы встречаемся, я дарю ему по одной книжке, как вы говорите, “советского писателя”, условно говоря, советского. Вы вспоминали «Зависть», так вот я ему подарил «Зависть» на английском языке. Он прочитал, и не поверил своим глазам: неужели такое было написано?. Потом я ему подарил Платонова. С Платоновым все понятно, конечно. Потом я ему подарил прозу Мандельштама. Стихи Мандельштама я не верю, что можно перевести, но прозу модно. Он был совершенно потрясен, он говорит, что такому нет параллелей.

Вот мне и кажется, что именно в этом заключается здравый подход для изучения русской литературы этого периода. Читать то, чему нет западных параллелей. Найдите мне аналог «Конармии» Бабеля, найдите мне аналог Платонова, которому вообще нет, конечно, нет параллелей в мире. Я хочу сказать, что оригинальность советской литературы этого периода настолько велика, что именно в этом заключается ее ценность для иностранцев, ведь все хотят изучать то, чего у них нет.

Соломон Волков: Тут я как раз, соглашаясь с вами в целом, в одной части все-таки не соглашусь. А именно, когда вы говорите, что вся литература, которую я называю советской, а вы каждый раз ставите какие-то кавычки при этом слове, что она вся является продолжением и развитием или наоборот угасанием Серебряного века. Потому что я считаю, что одна из сильных и блистательных школ советской литературы, ею являются обэриуты, которые не только не являются продолжением Серебряного века, а их творчество было прямым вызовом и отрицанием Серебряного века. Я знаю, что люди, которые, предположим, до сегодняшнего дня поклонники Ахматовой, для них Хармс, Заболоцкий, Введенский, Олейников не существуют, а для меня это классика.

Александр Генис: Это очень интересное соображение, и я с удовольствием приму его к сведению, но я не вижу здесь никакого противоречия. Возьмем акмеистов и символистов. Вы же не будете спорить с тем, что это - порождение Серебряного века. Но ведь акмеисты отчаянно воевали с символистами, в этом заключался смысл акмеизма: они отрицали и практику, и идеологию символизма. То же самое с обэриутами, они, отрицая, продолжали.

Что такое Серебряный век? Серебряный век — это разнообразие, которого никогда даже в пушкинские времена, в Золотой век русской литературы у нас не было. Разнообразие — это признак цветущей культуры, и именно это мы наблюдали в те годы.

Соломон Волков: Добавлю, что юго-западная школа, блестящим примером которой является «Зависть» - это ведь тоже вызов по отношению ко всей предыдущей литературе. Это произведения, свежесть которых, влияние на меня лично только возрастает. Я никогда не забуду первого впечатления — это был как разрыв гранаты в лицо от «Зависти», от «Конармии». Но сейчас, когда я их перечитываю, я еще больше вижу в этом глубины, блеска, это что-то неповторимое.

Александр Генис: И в этом одна из причин, мешающих популярности этих сочинений в Америке: проблема переводов. Переводить русскую классику было все же проще. Так или иначе она вписывалась в европейскую, викторианскую модель литературы. Но как переводить Бабеля, или Олешу, или Платонова, никто не знал. Может быть, теперь узнают, потому что появилось новое поколение переводчиков, таких как автор этой статьи, которая интимно знает два языка, потому что родилась в ситуации двуязычия. И может быть сейчас появятся новые переводы, которые введут эту литературу в мировой культурный обиход.

Вы помните, как получилось с «Анной Карениной», которая сравнительно недавно стала бестселлером, Потому что появился новый хороший перевод. Может быть новый перевод Бабеля, или Платонова, или Олеши приведет к такому же результату.

Соломон Волков: И Наконец поставит их в “курикулум” амеркианских колледжей.

Александр Генис:Только, конечно, для того, чтобы изучать такую литературу, неплохо было бы ее хорошо понимать. Потому что та же Дианы Брук про “лирический сентиментализм Платонова и сатиру Солженицына”. Солженицын, однако, не писал сатиру, и Платонов не был лириком.

Соломон Волков: В качестве музыкального фрагмента, которым можно сопроводить эту нашу с вами беседу, я предлагаю поставить популярную советскую песню. Потому что на кампусах американские студенты-слависты, которые может быть не читали на «Зависти» Олеши, ни романов Платонова, знают советские песни того периода, особенно - из фильмов, и распевают их с величайшим удовольствием.

«Легко на сердце от песни веселой» в исполнении Утесова.

(Музыка)