Михаил Леонович Гаспаров (1932—2005) — академический ученый, филолог-классик, переводчик античных текстов, стиховед и автор двух замечательных книг для неспециалистов — «Занимательная Греция» и «Записи и выписки». Эта последняя лучше всего позволяет судить об ученом и человеке. Это сборник различных записей в алфавитном порядке — из старых редких журналов, забавные высказывания и неофициальные писания известных литераторов, афоризмы и анекдоты (в старинном смысле — неизданные материалы), перемежаемые более обстоятельными интервью, письмами автора к знакомым, воспоминаниями об ушедших коллегах или рассказами о тогда еще живых. Эту книгу в параллель «Занимательной Греции» можно назвать «занимательной энциклопедией» — некий культурный калейдоскоп или, как говорят у археологов, — культурный раскоп.
Михаил Гаспаров был явлением, можно сказать, парадоксальным: носителем культуры, сомневающейся в самой себе. Но если подумать, так это и есть необходимая черта всякой культуры, которую условно можно назвать скепсисом. Скепсис — не мировоззрение (в этом качестве он неплодотворен), а как бы обертон культуры, ее сопровождающий. Скепсис Гаспарова шел от многознания, от подлинного знания культуры и ее исторических судеб. Среди гаспаровских культурных парадоксов был, например, такой:
Массовая культура — это всё-таки лучше, чем массовое бескультурье… Не стоит забывать, что та старина, которой мы сегодня кланяемся, сама по себе сложилась достаточно случайно и в свое время была новаторством или эклектикой, раздражавшей, вероятно, многих. <… > Парфенон, вероятно, казался (афинским) старикам отвратительным модерном. Греческая эпиграмма, которой мы любуемся, для самих греков была литературным ширпотребом, а греческие кувшины и блюдца, которые мы храним под небьющимися стеклами, — ширпотребом керамическим. Жанр романа, без которого мы не можем вообразить литературу, родился в античности как простонародное чтиво, и ни один уважающий себя античный критик даже не упоминает о нем. Массовая культура нимало не заслуживает пренебрежительного отношения.
Вот урок Гаспарова: подлинное знание прошлого не мешает, а помогает жить в настоящем. М.Л. Гаспаров представлял собой образец человека, сумевшего внутренне вжиться в этот процесс демократизации и омассовления культуры. Как ни странным это с первого взгляда кажется, но ему помогла как раз высокая культура, та самая культурная память в ее конкретной специализации: антиковед Гаспаров должен был априорно мириться с фактом гибели, исчезновения культур, от которых в долгой истории остаются осколки и черепки. Он был в подлинном смысле археологом культуры. И его книга «Записи и выписки» была собранием таких черепков. При этом выяснилось, что культурная память способна не только отвратить от современности, но и примирить с ней: это и есть случай Гаспарова, очень поучительный и, в какой-то степени, утешительный.
В библейской книге «Экклезиаст» сказано: «Умножающий познание умножает скорбь». У Михаила Гаспарова обертон, сопровождающий знание, — скорее склонность к примирению с фактом гибели культур и культуры, с фактом извечного неблагополучия человеческой жизни. На одну анкету, спрашивающую, когда и где он бы выбрал жить и работать, Михаил Леонович ответил:
Я немного историк; я знаю, что людям во все времена и во всех странах жилось плохо. А в наше время тоже плохо, но хотя бы привычно. Одной моей коллеге тоже задали такой вопрос, она ответила: «В двенадцатом». — «На барщине?» — «Нет, нет, в келье!» Наверное, к таким вопросам нужно добавлять: «… и кем?» Тогда можно было бы ответить, например: «Камнем…»
В одной из записей Гаспаров говорится: «Павлик Морозов. Не забывайте, что в Древнем Риме ему тоже поставили бы памятник». Вот, если угодно, ключ к Гаспарову. Что ему наши моральные негодования или культурные предпочтения — ему, наблюдавшему века? Он видел возвращение ветра на круги свои, восход и заход солнца. По сравнению с такими циклами никакая культура не кажется предпочтительней, ни отсутствие культуры особых ламентаций не вызывает.
Гаспаров писал:
…Первая человеческая потребность, на которую отвечает поэзия, — это потребность ощутить себя носителем своей культуры, товарищем других ее носителей: грубо говоря, русская культура — это сообщество людей, читавших Пушкина или хотя бы слышавших о нем. <…> И только вторая потребность, на которую отвечает поэзия, — эстетическая, потребность выделить из окружающего мира что-то красивое и радоваться этому красивому. При этом критерии красивого различны — исторически, социально, индивидуально; поэтому и вторую эту потребность можно свести к первой: когда я люблю Блока или Высоцкого, этим я себя приписываю к субкультуре тех моих современников, вкус которых предпочитает первого или предпочитает второго. Вкус может сплачивать (и раскалывать) общество не меньше, чем вера.
Вывод: нужна веротерпимость, а не фанатичная война за Блока или за Высоцкого. Тем более, как мне кажется, можно испытывать любовь к обоим. «Мне нравятся обои», как говорит студент в стихотворении Алексея К. Толстого.
Интересный пример гаспаровского всепонимающего и все прощающего знания, соединяемого в то же время с ироническим скепсисом: в «Записях и выписках» много скрытно насмешливых высказываний об Ахматовой, вызванных, несомненно, склонностью поэтессы играть в величие, глядеть королевой. Как говорил Маяковский: зайдите через тысячу лет, тогда поговорим. Гаспаров знал, что через тысячу лет и говорить будет не о чем — разве что издавать переводы в серии «Литературные Памятники». Думая о Михаиле Гаспарове, вспоминаешь строчку старых стихов: «Седой пастух, зовомый Время». Гаспаров был стар, как Европа.
Впрочем, Азия еще старее.
