Завершился дополнительный период сдачи ЕГЭ, считаные дни остались до окончания приема документов вузами, когда станет понятно, каким образом уменьшившиеся, по сравнению с прошлым годом, баллы ЕГЭ повлияли на образовательные траектории российских абитуриентов.

Выбирая вуз, российские выпускники, как правило, ориентируются на проходные баллы прошлого года, а они были выше, поскольку сама процедура сдачи экзамена проходила не под таким строгим контролем. Кстати, вполне возможно, что выпускники-2013, еще не поступившие или решившие поменять учебное заведение, получат конкурентное преимущество, на самом деле не подтвержденное реальными знаниями. Вероятно также, что столичные университеты, в которых благодаря введению ЕГЭ за последние годы заметно вырос процент иногородних студентов, понизят так называемое "качество приема", поскольку общее число высокобалльников (стобалльников и тех, кто набрал больше 80) уменьшилось, а со средними результатами поступать в столичный вуз рискнут немногие.

В дальнейшем, судя по заявлениям министра образования, ЕГЭ не станет стабильнее, а продолжит меняться, как по объективным, так и по политическим причинам. Из объективных – переход на новые федеральные стандарты, базовый и профильный уровни обучения. Однако для этого, считает директор лицея ВШЭ Наталья Любомирская, принципы ЕГЭ менять не придется:

– Сейчас мы находимся в переходном периоде, связанном с тем, что материалы ЕГЭ не настроены на новые стандарты. Потому что новые стандарты – это обязательно разные уровни изучения того или иного предмета, а ЕГЭ пока все одинаковые. Однако исправить ситуацию довольно просто: части А и В – для того, чтобы получить школьный аттестат, часть С – чтобы выстроить рейтинг для поступления в учебные заведения. Скажем, сегодня для решения задачи С5 по математике хорошему учителю потребуется несколько часов. Задачу С6

многие решить вообще не могут. И это делается специально, чтобы составить рейтинг из ребят. Нельзя, чтобы все получали максимальные баллы, иначе ЕГЭ не выполнит свою функцию, не реализует формат контроля. Важно, чтобы появились разные уровни, чтобы человек, который изучает математику на базовом уровне, сдавал бы один вариант экзамена, а тот, кто изучает на углубленном уровне, – другой, иначе будет несправедливо. Но я не вижу противоречий между новыми стандартами и ЕГЭ.

Так получается, что для директора школы ЕГЭ – это формат контроля, измеритель уровня знаний. Однако не следует забывать о социальном и политическом значении ЕГЭ, настолько важном, что понадобился соответствующий указ Владимира Путина, который подтвердил, что результаты ЕГЭ исключат из перечня показателей оценки эффективности российских губернаторов. В свою очередь Дмитрий Ливанов заверил, что ЕГЭ перестанет использоваться в качестве критерия эффективности работы школ. Впрочем, никаких новых критериев не предложил, что понятно: мерить индивидуальные достижения каждого ученика в нынешних условиях довольно сложно. Редактор интернет-журнала Edutainme Наталья Чеботарь считает, что в российских школах следует использовать зарубежный опыт:

– Я бы обратила внимание на три больших тренда, которые сейчас активно развиваются в мире. Если говорить о США, как одной из самых технологически высокоразвитых стран, то это модель "смешанного образования", под которым подразумевается использование компьютеров и учительская работа в равной степени. Эта модель стоит на трех китах. Первое – то, что у ученика появляется нечто вроде пульта управления своим обучением, полностью ломается классно-урочная система, ученик с помощью специально подобранных программ идет в своем индивидуальном темпе, по своей программе. Второе – ученик получает мгновенную обратную связь. Если раньше ребенок делал задание и, если плохо понял его, выполнял на тройку, и после этого приходил на следующий урок, то новая система стоит на том, что, пока ребенок не освоит тему на отлично, он дальше не двигается. Чтобы ребенок перешел на следующий этап, к нему подключается учитель и оказывает индивидуальную помощь. При этом одаренные дети могут идти дальше, они не застревают и не ждут всех остальных.

Важно, что на эту модель в прошлом году перешло около 200 школ, и это были одни из самых бедных школ, в них учится около 70 процентов мигрантов, для которых английский язык не родной, – и многие из них вышли на первые места в своих штатах, а некоторые вышли на первые места в США. Модель эта, правда, экспериментальная, но уже видно, что она дает хорошие результаты.

С другой стороны, есть глобальный тренд работы с большими данными, и в образовании он довольно серьезно меняет картину. Взять сегодняшнюю ситуацию: человек одиннадцать лет учится, потом сдает ЕГЭ, и вдруг

государство узнает, что он все это время учился плохо. В новой модели мы видим, когда это начинает происходить, и эти данные позволяют персонализировать обучение, за счет чего ребенок, которому нужна помощь, получает больше внимания от учителей. Мы недавно провели исследования вместе с "Дневником.ру" и Институтом психологии Российской академии образования, спрашивали детей и родителей, учителей: хотели бы вы, чтобы учебная программа была персонализированной? Родители и дети ответили: да, конечно. Большинство учителей сказали: нет, в этом нет необходимости.

И последняя вещь – это PISA, международные исследования грамотности и умения решать задачи, исследование навыков. В будущем проекте, который сейчас готовит Монреальский институт, помимо прочего, тестируют совместное решение задач. Выглядит это так: два ребенка сидят за разными компьютерами, в разных местах и решают одну задачу. У каждого есть часть условий, и они должны совместно эту задачу решить. Программа записывает все их взаимодействия (они в чате могут переписываться), эта же программа собирает весь их разговор в матрицу, анализирует, и таким образом они понимают, кто какое участие принял в решении задачи, как его оценивать. Это к вопросу о том, куда дальше движется оценка, и какого рода экзамены могут возникать.

Здесь надо заметить, что российский тренд, в отличие от перечисленных Натальей Чеботарь, нацелен не в технологически оснащенное будущее, а в идеологически устаревшее прошлое – например, возвращение к форме устных экзаменов по гуманитарным предметам, полное исключение тестовых заданий.

Улучшат ли эти меры уровень подготовки будущих студентов, я попросила предположить проректора ВШЭ Григория Канторовича:

– С моей точки зрения, наличие тестовой части – это не критерий. Есть, например знаменитый американский APT, когда за счет большого количества тестовых вопросов с очень высокой плотностью удается проверить всю программу.

Что касается ЕГЭ по гуманитарным дисциплинам, то во всем мире таких экзаменов просто нет. И я понимаю сложности с созданием хорошего письменного экзамена по гуманитарным предметам, но возвращение к устному… Как здесь можно унифицировать требования? Выстраивать систему обучения экзаменаторов? Понятно, что по гуманитарным предметам объем гораздо меньше, чем по математике, русскому или обществознанию, хотя обществознание выбирает максимальное количество абитуриентов, примерно 400 тысяч, он очень популярный. И обеспечить единообразный прием устного экзамена у 400 тысяч человек, да еще по такому идеологизированному предмету, – я сегодня не представляю, как это можно сделать. И тогда совершенно очевиден следующий шаг: у нас не будет ЕГЭ, а будут опять вступительные экзамены, в каждом вузе свои. При всех издержках ЕГЭ он все-таки решил проблему унификации.