Вернувшись в Нью-Йорк после шестилетнего отсутствия, я с удивлением заметила, что в этом городе практически невозможно встретить курящих людей. Если такие и попадаются, то в основном туристы – местные же дышат полной грудью. Перемена оттого показалась мне разительной, что в предыдущий мой визит в Нью-Йорке уже царили запреты на курение в общественных местах. Что, впрочем, не мешало многим дымить на улицах, особенно в теплое время года.

Моя подруга, которая в Большом Яблоке родилась и выросла, объяснила эту перемену так: в Америке стало немодно, даже стыдно курить. Случилось это под влиянием растущего самосознания и заботы людей о своем здоровье. То есть, конечно, если речь идет о необщественном пространстве, смолить – личное право каждого. Но в глазах окружающих ты будешь выглядеть как человек недостаточно эволюционировавший. Ну, например, как кто-то, кто имеет возможность, но при этом сознательно отказывается учиться читать. Это работает: даже самый заядлый неформал, готовый без устали попирать статус-кво, не хочет предстать перед обществом безвольным ленивцем. И, в отличие от запретов на курение, выведение этой привычки за грань “модного” помогает бороться с привлекательностью сигарет среди тех, кто только начинает курить.

Когда курение не представляется томным, гламурным и обольстительным, а сводится в круг постыдного излишества, у склонных к чужому влиянию молодых людей не находится причины начинать. Вообще, если задуматься, огромное количество вещей, которые очень и очень мешают правильному развитию общества в России – и при этом абсолютно не чужды для западного мира, – в свое время были в наиболее успешных странах западного мира признаны стыдными. Я говорю о расизме, гомофобии, эгоизме, пренебрежении окружающей средой, алчности, ханжестве. Нет, слишком рано говорить о том, что запад победил эти пороки. Но осознание – первый путь к избавлению. Запреты же осознанию вовсе не помогают, а, наоборот, кажется мне, мешают.

Тут речь не о курении, конечно – запрет курения в общественных местах абсолютно оправдан, как устранение угрозы здоровью человека. Но вот возьмем, например, только что вступивший в силу запрет на использование ненормативной лексики и последовавший за ним запрет заимствований из иностранных языков. Если отбросить домыслы о том, что законы вроде этих призваны отвлекать внимание от действительно важных проблем, то что-то дельное за запретом на мат и заимствования, конечно, есть. Мне тоже хочется, чтобы русский язык развивался и был живым, богатым, отвечающим запросам современного человека. Также мне очень хочется, чтобы те, кто говорят на русском языке, умели это делать красиво, емко и правильно. Но чем в этом мешает мат и чем мешают заимствования – я не понимаю и, уверена, никогда не пойму. Хотя бы потому, что в средней школе у меня любовь к русской литературе формировалась не только через Чехова, Булгакова и Белого, но еще и через Набокова, по его собственному признанию, “американского, как апрель в Аризоне”, и Сорокина, который русским языком владеет так, что умудряется делать из ситуаций на грани фола тексты абсолютно безупречные и безупречно же ироничные.

Моя классная руководительница в 9-м классе очень сетовала на то, что я не могу сосредоточиться на классической литературе и музыке и все время хочу чего-то поострей. Тогда я не могла это объяснить, а теперь понимаю. Вся мощь подростковой меланхолии не помещается в предложенное ей бунинское “Камин затоплю, буду пить… хорошо бы собаку купить”. Алкоголь не пьешь, камина в квартире нет, собаку без разрешения родителей тоже не купишь – а Бунин какой-то неприятный сноб. Совсем другое дело записанная на квартирнике песня Янки Дягилевой. “И телевизор с потолка свисает, и как …. мне никто не знает. И до того это все …., что хочется опять начать сначала”. (Какие там слова на местах пропусков – можете погуглить). В мои школьные годы подростков еще никто не водил к психотерапевтам, и легче становилось от немногого. От этой песни, с иллюзией того, что ты не одна такая дурацкая со своей неизвестно откуда болью, – легче становилось всегда.

Но, конечно, законотворцам это все малоинтересно. Им нужно навести тоталитарный порядок в нашей речи, сделать ее стерильной, обезличенной, нейтральной. И полной пошлости. Нет, не той пошлости, которая связана с неуместным оголением гениталий. А пошлости куда более сложной, нравственной, о которой как раз писал Набоков так много, сам невольно в нее то и дело скатываясь. Лучший пример этой пошлости – по-моему, конкурсы молодых чтецов. Когда-нибудь наблюдали за ними? Там болезненные, зеленоватые дети с деланными интонациями Евтушенко читают стихи – в основном Пушкина. Читают с выражением, затаив дыхание, боясь сбиться, и каждое стихотворение живого совершенно, кудрявого и пламенного душой поэта вылетает из их уст мертвечиной. В детской книге “Денискины рассказы” главный герой признавался: “Очень не люблю, что по радио мальчишки и девчонки говорят старушечьими голосами!” Вот и я не люблю. Потому что мальчишки и девчонки должны быть живыми детьми, которые разговаривают на русском языке не по обязанности, а потому что хотят что-то сообщить миру. Они должны понимать, что стихи – это не только Пушкин, это еще и все то, что им может прийти в голову в ответ на испытанные чувства, необязательно в рифму, необязательно академичное, необязательно приличное.

Русские березки хороши, и снег зимой хорош, но непонятно, как, отсылая к ним, описывать свои ощущения от того, что любимого кота сбила машина или как во время первого секса ничего не вышло. Ведь если новое поколение будет уметь выражать себя на своем, адаптированном, обретающем свежее дыхание русском языке – это вовсе не значит, что оно потеряет интерес к классике русской литературы или вовсю уйдет в какие-нибудь англицизмы. Невозможно говорить о возрождении русской культуры, как делают это запрещающие мат чиновники, при этом не поощряя ее переосмысление. Да, сегодня массово снимаются киноадаптации известных произведений русской литературы, но все они в своем большинстве дидактические, затхлые – такие же унылые, как конкурсы молодых чтецов, зато одобренные сверху. И при этом ничего нового, потрясающего и гениального практически не создается, тем более для массового зрителя – все книги, песни и фильмы, которые имеют успех, переработаны из западных сюжетов, как будто бы Советский Союз и не переставал существовать. На этом фоне ужасно странно понимать, что, например, главная антивоенная песня в мире – “Where Have All the Flowers Gone” Пита Сигера – написана по мотивам казачьей песни, которой американский певец вдохновился, читая “Тихий Дон” Шолохова. Или то, что роман под названием “Баба Яга” – о мужчине, который узнает, что его возлюбленная самая настоящая русская ведьма со ступой и помелом, – написал не так давно американский писатель Тоби Барлоу, который не смог пройти мимо столь яркого персонажа нашего фольклора. Или даже то, что иностранцы, приезжающие в Москву и посещающие оба здания Третьяковской галереи, обычно хватаются за голову от того, что самые, на их взгляд, важные шедевры русского искусства там запрятаны в углы, уступая место откровенно слабым, китчевым работам хрестоматийных художников, которых у нас, по привычке, считают гениями.

Кстати, об искусстве. В этой же самой поездке в Нью-Йорк я побывала на интереснейшей выставке. В галерее Neue, которая специализируется на искусстве немецкоговорящих стран, собрали предметы авангардного искусства, которые НСДАП и сам Гитлер в частности признали в свое время “дегенеративными” и запретили. Кураторы галереи разделили один из залов пополам и противопоставили там “дегенеративное” искусство тому, что было одобрено нацистами. Более наглядного примера того, как влияют на культуру запреты, не придумаешь. На идеологически верных полотнах – идеальные арийцы, полногрудые девушки и румяные рабочие, колосятся пшеница и рожь, процветает Германия. Мне сразу стало смешно и страшно от того, сколь сильно эти картины похожи на столь же идеологически верные картины в "Третьяковке" на Крымском валу или на декор станции метро "Киевская", разве что без красных флагов – те же стылая гордость и фальшивая радость. “Дегенеративные” же картины все совершенно разные. Немцы Отто Дикс и Эрнст Людвиг Кирхнер совершенно не похожи на русских Алексея Явленского и Василия Кандинского, но в картинах и у тех, и у других столько жизни, правды, боли и красоты, что сразу становится понятно, что в зале настоящее, а что напоказ. И что проросло, невзирая на запреты, дикой прекрасной порослью, а что – вырастили в тепличных условиях из пустоты.

Может быть, что-то прорастет и в России теперь, назло существующим запретам. Только вот почему-то очень сильно кажется, что писать и говорить об этом в позитивном ключе будут только на иностранных языках. А русский язык, очищенный от мата и от иностранных заимствований, только засохнет и устареет. По привычке все будут говорить, что он великий и могучий и самый богатый в мире. Но среди повторяемого в стотысячный раз Пушкина если и будет что новое, то только в грубом националистическом ключе – к этому сейчас все идет. Обзывая людей других национальностей и вероисповеданий, придумывая им все новые прозвища, одно обиднее другого, новое поколение превратит русский язык в язык ненависти. И останется только вздыхать о примере других языков, в которых совершенно без всяких запретов оскорбительные эпитеты стали прибежищем людей дурно воспитанных.

Катя Казбек – феминистка, ЛГБТ-исследователь, публицист, гражданка мира

Автор текста не получала за него вознаграждения. Мнение автора может не соответствовать точке зрения редакции