Интервью с лидером современной украинской литературы, анархистом и активистом Сергеем Жаданом записано в кафе на улице Пушкинская, за несколько часов до начала драматических событий восточноукраинского противостояния.

– Похоже, что поэт Жадан очень любит город Харьков. Это важно – послереволюционная культурная мифология города, Хлебников, “Великая эпоха” Лимонова, вся литературная подоплека Харькова?

– Эта мифология для меня с самого начала была важна. Я же не харьковский. Я из Луганской области, даже из Ворошиловградской тогда. Я сюда приезжал еще школьником, и конечно, для меня это был огромный мегаполис, город совершенно нереальный, я в него влюбился с детства. Потом я сюда приехал в 1991 году учиться, в Педагогический: поступил в институт, а заканчивал университет. Изучал украинскую филологию и немецкую; я германист и украинский филолог. То есть я как раз изучал то, что здесь происходило, ну, мифологию не Лимонова, а 20-30-е годы, столичный период, когда здесь была искусственно создана уникальная литературная сцена, уникальное культурное пространство. Буквально за 10 лет из провинциального губернского Харькова создали такой коммунистический мегаполис с очень интересной динамической культурой. Потом ее же и уничтожили. Вот этот столичный миф очень важен. Все это поле литературное было интересное, очень разношерстное. У них же были огромные драки, дискуссии, скандалы, разногласия, это отличительная черта 20-х годов. Они действительно боролись, они дрались за идею, и сначала это, подозреваю, было довольно для них естественно и натурально, потом превратилось в драку за власть, за доступ к власти, а потом они друг друга просто уничтожили. Вот здесь, буквально 200 метров вниз, на улице Пушкинской стоит здание, где в 20-х годах находились редакции ведущих литературных журналов, там сейчас кафе какое-то. Там все мои литературные кумиры, и ВАПЛИТЕ (Вiльна Академiя Пролетарської Літератури), и футуристы наши, и авангардисты, сидели в соседних комнатах и не разговаривали друг с другом. Киев более разорван, он больше, уж не говорю о Москве. Харьков достаточно компактен, и центр здесь небольшой. Харьков собрали в такой узел в 20-х годах; выезжаешь из центра – и довольно-таки стандартные промышленные районы, спальные районы, которые можно увидеть в любом большом городе, и в Донецке, и в Днепропетровске, и в Запорожье, а центр действительно очень своеобразный, со своей атмосферой. Именно в этих кварталах и происходило все самое интересное. Жили какие-то фантастические, нереальные люди, да и сами здания – про каждый дом здесь можно что-то рассказать. Здесь за углом ДК милиции, а до революции это был Дом Алчевских. Были у нас такие бизнесмены, меценаты, очень богатые люди, проукраински настроенные. Например, в их семье была писательница, классик нашей литературы Христя Алчевская, у которой была школа для детей, и там установили, насколько я знаю, первый в мире памятник Шевченко, бюст, он простоял 2 месяца, а потом его снесли, потому что Шевченко был запрещен до революции.

– Метров 300 отсюда – дом, где жил Хлебников, это здание сейчас – почта…

– Это дом, куда приходили Есенин и Мариенгоф, о чем упоминается в “Романе без вранья" Мариенгофа. Это 1920 год или 1921-й. Они приехали в Харьков вручать Хлебникову кольцо Председателя Земного шара, вручали в Театре Шевченко нынешнем, и выступали. Здесь за полкилометра есть бюст Пушкина, это была Пасхальная ночь, и они читали там стихи. И у них произошел конфликт: Есенин читал какие-то богоборческие стихи, это не понравилось публике, но за него вступились какие-то революционные матросы (правда, не знаю, что они делали в Харькове).
В Харькове есть три реки, центр Харькова лежит на полуострове. И моя книга "Месопотамия" на этом и строится, что это междуречье. Центр старый сейчас под архитектурой немного осел, а это был такой холм, на котором стояла крепость. И реки были судоходные. Я помню, еще в начале 90-х по Лопани плавал небольшой кораблик. Это Лопань, о которой Аркадий Гайдар в свое время писал, что “посреди Харькова протекает река Лопань, которую в сухую погоду свинья вброд перейдет”. А вторая река – Харьков, еще есть Уды, еще есть Нетеча, маленькие еще реки. А уже за Харьковом течет Северский Донец, который упоминается в "Слове о полку Игореве", и на его берегу находятся древние поселения. Здесь же у нас, выше от Харькова, километров 40, раскопка какого-то огромного мегаполиса, еще дославянского, и поскольку раскопка ведется очень долго и не очень интенсивно, никто не может доказать, что это за город, что за поселение, но там что-то огромное.

– Сборник "Огнестрельные и ножевые", который выходил в позапрошлом году, устроен как собрание госпелс и спиричуэлс, пересказ современной жизни украинского народа, как если бы это делал черный религиозный репер. А как придумана "Месопотамия"? Это про музыку или про архитектуру?

– Это про любовь. Там две части, первая часть – девять рассказов, и события происходят в этих кварталах буквально. Я строил книгу так, чтобы потом водить экскурсию по ней: вот в этом доме жил этот персонаж, здесь жил другой персонаж. Дома реальные, адреса реальные, и многие персонажи реальные. Первая часть – это роман в новеллах, там герои из одного рассказа переходят в другой, какие-то события упоминаются постоянно. Это новеллы, соединенные общим пространством, центром Харькова, и общим временем, там события происходят, начиная с мая и заканчивая августом, то есть харьковское лето. Истории о мужчинах и женщинах и их отношениях. Она не такая социальная, как, например, "Ворошиловград", она более личностная и более взрослая, героям уже лет по 40, это не молодежь, не какие-то хипстеры и маргиналы, а люди, у которых есть бизнес, (или у которых уже нет бизнеса). А вторая часть – это стихотворения, в которых фактически повторяются те же события и те же персонажи. То есть это такие поэтические комментарии к прозе. Мне было всегда интересно попытаться соединить в одной книге прозу и поэзию. Я это пробовал сделать еще в "БигМаке", но тогда все это распалось на две книги – "БигМак" и "История культуры".
Я сам живу в этом районе, в двух кварталах отсюда. В одно окно вижу здание, где работал Ландау, в другое – здание Политехнического университета, где выступал Маяковский, в третьем окне у меня Литературный музей, где я в свое время жил и работал, а в четвертом – Дом писателей 20-х годов, где происходила вся литературная жизнь. Я всегда хотел здесь жить, я очень люблю это место, для меня, наверное, здесь точка равновесия.

– Это выбор взрослого человека?

– Да, это сознательный выбор. Я не спешил, несколько раз снимал здесь квартиру. Так или иначе, я сюда возвращаюсь постоянно. Есть этот Литературный музей, где я какое-то время жил даже, спал там… Я был младший научный сотрудник, там не было вахтера, и меня попросили по совместительству поработать вахтером. Я там ночевал на диване классика украинской литературы Павла Григорьевича Тычины. Защитил диссертацию по украинскому футуризму, как раз по Харькову 20-х годов. Герой мой был Михайль Семенко – лидер, основатель украинского футуризма. Чрезвычайно колоритная фигура. Совершенно это не похоже, например, на итальянский или русский футуризм, это больше связано с немецким экспрессионизмом, с немецким модернизмом. Очень интересно!

– Сейчас город переживает тяжелое время, но все говорят, что он в основе своей спокойный. Как чувствуется его многонациональность? Я всегда считала, что он наполовину русский, наполовину украинский.

– Основа населения здесь, конечно, это украинцы и русские. Но он же находится между Москвой, Крымом, Кавказом и Киевом, это очень важный транзитный центр. И он изначально населялся большим количеством разных народов. У нас большая колония армян, традиционно много евреев. Даже несмотря на то, что, по-моему, до начала ХХ века их не пускали в город. До начала Второй мировой в Харькове было 7 синагог, осталась одна. Наша синагога хоральная – последняя, построенная в Российской империи, ее построили в 1914 году. Потом началась Первая мировая, и после синагоги на этой территории только разрушали. У нас была большая колония немцев, это было связано с открытием университета. У нас первый на левобережной Украине университет, начала ХIХ века. Сюда привезли многих специалистов из Германии. Всегда было много поляков, татар, кавказские народы. Город действительно многонациональный, и здесь всегда было довольно толерантное отношение к разным народам. Я даже не помню, чтобы здесь, например, в начале ХХ века были какие-то погромы. Харьков очень открытый, космополитичный. Иногда это путают и трактуют как пророссийский. На самом деле, он не совсем пророссийский, его нельзя сравнить, например, с Крымом и Донбассом. Все-таки здесь намного больше украинского населения, и он более всегда был вовлечен в украинский контекст.

– Харьков – промышленный? Университетский? Какой?

– Он довольно эклектический. Здесь, с одной стороны, 300 тысяч студентов, это студенческая столица Украины, соответственно, очень много преподавателей, специалистов, интеллигенции, творческой и технической. Сейчас их, конечно, значительно меньше, чем 25 лет назад, когда очень многие инженеры работали во всех этих конструкторских бюро, научно-исследовательских институтах, когда их было значительно больше и они формировали атмосферу города. Но и сейчас это город довольно интеллигентный. Но да, конечно, он и пролетарский, потому что здесь строились огромные заводы, большинство из них уже не работает, и многие люди перешли просто торговать куда-то. У нас огромные рынки, рынок Барбашово, который чуть ли не самый большой в Европе. Это такой город в городе, где работают – это опять же к разговору о мультикультурализме – большое количество, например, китайцев, вьетнамцев, людей из Африки. Это новые колонии, которые появились последние 20 лет. У нас большая вьетнамская диаспора.

– А как национально озабоченные элементы реагируют на присутствие вьетнамцев?

– В последнее время нет, но несколько лет назад наши правые время от времени устраивали какие-то наскоки на тех же вьетнамцев. Но у нас вьетнамцы такие, что могут сдачи дать, это очень хорошо организованная диаспора. Я вообще думаю, что если это все так будет развиваться, то в Харькове через 5-10 лет будет свой Чайнатаун. У нас даже есть наша вьетнамская мафия. Например, здесь находится самый большой в Европе буддистский храм, на территории завода. Завод принадлежит вьетнамцам, туда чтобы попасть, нужно с ними договариваться. И здесь много таких историй. Мне рассказывали, например, что в Харькове среди китайцев нет смертности. Когда китаец умирает, его паспорт отдают другому китайцу. Это приграничная зона, мы постоянно в новостях читаем о задержании каких-то нелегалов, о перехвате групп китайцев или корейцев на границе украинско-русской. Некоторые остаются здесь, а некоторые пробираются дальше в Европу. Где-то год назад я читал: под Харьковом накрыли группу китайцев, которые жили на бывшей птицефабрике, прямо в курятниках, и мало того, что они там жили, они там наладили производство, они делали фирменные итальянские матрасы. В харьковских магазинах продавали. Жили без паспортов, без ничего, закрыто. И когда их там накрыли, они разбежались. Арестовали пару человек, а остальные просто растворились в пространстве. Это как бы новая реальность, новая Украина. Во многом эти вещи связаны с криминалом, но так или иначе это то, с чем мы сталкиваемся. Когда говорят, там, евроинтеграция, Таможенный союз, – мы так или иначе являемся буферной зоной между Азией и Европой, и через нашу территорию проходят эти потоки миграционные.

– Это одна сторона проблем новой реальности. Сейчас важнее другая. Киевским политикам удастся разрешить конфликт с Россией, как-то ее компенсировать? В частности, чем компенсировать потерю Крыма?

– Здесь вопрос не в Крыме как таковом, а в населении Крыма. Что думают, что хотят и как к этому относятся сами крымчане. Смотреть на Крым с точки зрения амбиций киевских политиков совершенно неинтересно. А 2 миллиона крымчан, которые там остались – кто-то из них это с радостью воспринял, а есть крымские татары, и у меня есть подозрение, что для большинства из них это трагедия. Или есть люди, которые себя считают гражданами Украины, и которые не поддерживали этот референдум, как им быть? Есть военнослужащие наши, которые выбираются на материк. Есть люди, которые сегодня являются беженцами. Ко мне приходил парень из Крыма, он говорит: "Я беженец". Он занимался Евромайданом в Крыму, и естественно, он там оставаться не может. Наверное, судьбы этих людей – это потери, нужно будет очень постараться, чтобы компенсировать для них потерю их родины. А смогут ли вырулить? Наверное, да. Я уверен, что если не будет инвазии со стороны России, то у нас все будет хорошо.

– Что поэт Жадан думает об информационной войне, о том, как русские сейчас относятся к украинцам? Я не говорю – все, но определенный образ врага, безусловно, сформирован. Что с этим делать?

– Я не знаю. Потому что и здесь он создан. Он лепится прямо на наших глазах. Антимитинги, антимайданы, люди с российскими флагами в украинских городах – они же не помогают нам мириться, скорее, наоборот. Болезненный процесс будет, и очень долгий. Несмотря на патриотизм, независимость и самоидентификацию украинцев, Россия всегда была очень важным соседом и партнером, и другом, и братом. Здесь много этнических русских, для которых это вторая родина, они находились в одном информационном, культурном пространстве с Россией, и находятся до сих пор. Вся эта пропаганда, что здесь притеснение русского языка – это глупость. Спустись в метро, посмотри раскладку с прессой – в основном это или российские издания, или русскоязычные издания. Если найдешь один-два журнала на украинском языке, это будет хорошо. И это вполне естественно, я это воспринимаю не как идеологию, а как бизнес. Люди понимают, что здесь больше говорят на русском языке, поэтому сюда завозят русскоязычные журналы из Киева или из Москвы. И как после этого всего дальше быть – не совсем понятно. Совершенно очевидно, что отношения испорчены, а как их налаживать… Понятно, что люди, которые мыслят, отдают себе отчет, что проблема не в россиянах, а проблема во власти, в Путине, в режиме, в идеологии и пропаганде. А многие же относятся к русским так же, как многие русские сейчас относятся к украинцам, – там враги и здесь враги. А с врагами нужно бороться, врага нужно уничтожать.
– Вернемся к эпизоду, когда поэт Жадан был избит противниками Майдана за несогласие встать на колени. Высокий градус ненависти. Еще активисты майдана показали мне ворота администрации, из которых их выводили, чтобы поставить на колени. Оказывается, девочек тоже ставили.

– Да, всех подряд ставили. Это действительно взрыв ненависти. Но я думаю, что после этого город сам себе ужаснулся. Евромайдан никогда не боролся со страной, он боролся против власти, против режима, против политиков, но не против избирателей этих политиков. Мы никогда себя не позиционировали как врагов харьковчан. Наоборот, было очень важно попробовать найти какие-то точки понимания, чтобы объяснить, что на самом деле у нас общий враг, и этот враг – нынешняя власть. И вдруг, когда режим Януковича пал, все это превратилось в противостояние между гражданами, чуть не дошло до гражданской войны. Для меня это большая проблема. Хотя я понимаю, что это во многом инициировано внешней силой.

– Хочу спросить о политическом спектре Майдана. В России левые не понимают, как могут стоять плечом к плечу левый спектр, от молодых коммунистов до анархов, с националистами. Слова "Правый сектор" – жупел и пугало для большинства русских.

– Майдан, и киевский, и харьковский, уникален в том плане, что он был не идеологический. Представление его как националистического, как правого, в корне неверно. Стоило посмотреть на тех, кто приходил на Майдан, стоял на Майдане в Киеве и в Харькове. Процентов 80 – либерально настроенные граждане, средний класс, для которого европейский ценности что-то значат. Фактически это те люди, которые делали революцию 2004 года, буржуазную "оранжевую". Но сейчас к ним ситуативно присоединились и многие левые, новые марксисты, анархистские организации. И правые организации тоже. Правые, националистические, как более умеренные, так и более радикальные. Они были, есть, и они остаются в том же "Правом секторе". В Харькове мирно сосуществовали на Майдане анархисты молодые и националисты. Когда впервые пришла группа анархистов по 17-18 лет, с черными флагами, националисты напряглись, попытались их оттеснить, но ребята оказались довольно уверенными, никто оттуда не ушел, и они честно проходили 2 месяца, январь и февраль, на все майдановские акции. И у меня как раз большие надежды на этих новых левых, которые прошли через настоящую революцию, через настоящие протесты, с тем, чтобы дальше развиваться. Эта была антисистемная революция, не либеральная, не националистическая, она объединила на какой-то момент представителей очень разных идеологий, и более того, мне с самого начала было очевидно, что там социальной составляющей очень не хватает. То есть левых идей не хватало, и это один из минусов Майдана. А то, что часть левых сейчас активно поддерживает пророссийские силы и пропутинскую политику, это удивительно. На самом деле, сейчас и часть левых в Европе поддерживает Путина. И если их антиамериканские взгляды и антинатовскую риторику можно понять, это нормально для левых, то при этом поддерживать такие же империалистические настроения России – это парадокс.
– Вернемся к художественной деятельности поэта, музыканта, перформера, драматурга, переводчика Сергея Жадана.

– Эта зима была зимой без культуры, было не до фестивалей, не до презентаций, хотя мы и пытались делать какие-то концерты, вечера, но это было все в контексте революции. А сейчас происходит попытка возобновить культурные процессы. Мы с друзьями планируем культурные акции в Донецке, в Луганске, и осенью в Харькове. Очень важно именно здесь, на востоке что-то делать. Большинство попыток решать здесь вопросы политическим путем блокируются, все говорят о том, что изначальная точка начала диалога многих не устраивает. Произошел переворот для одних, смена власти для других, одни считают эту власть легитимной, другие не считают, третьи вообще ждут Януковича. Разговаривать в этой ситуации довольно сложно. А когда ты говоришь языком культуры, есть возможность найти точки соприкосновения.

Мы будем делать в конце апреля в Луганской области фестиваль. Возле Луганска есть город Алчевск, и там есть старая усадьба Мыськовского. Был такой поляк, бизнесмен, который в ХIХ-м веке в Луганской области построил виллу в итальянском стиле, костел, разбил парк, построил библиотеку огромную. Ну, вот он был такой предприниматель и меценат, любил жизнь, любил пространство вокруг себя. И эта вилла чудом уцелела. И мы там хотим сделать международный арт-проект, где будут музыкант из Белоруссии, балерина из Вены, и я буду с литературой. То есть это будет работа со звуками, с цветом, с движением, с пластикой. Нам кажется, что на Донбассе сегодня нужно делать такие вещи.
В июне планируем большой проект в Донецке "Мечты Донбасса". Мы его начали делать в прошлом году с режиссером из Нью-Йорка Верленой Ткач. Мы сделали интервью с несколькими десяткам молодых ребят из Донецка, в основном студенты, парни, девчонки, которые рассказывали о своем видении Донбасса, о своем отношении к малой родине. Страшно трогательно. Потому что в их рассказах, их отношении было очень много любви, нежности, такого локального патриотизма. Они говорили: да, у нас есть проблемы с экологией, у нас есть проблемы с коррупцией, с политикой, но мы очень любим нашу родину, и мы никуда не хотим отсюда ехать. Мы хотим поездить по Украине, по Европе, все посмотреть, но вернуться назад. Это не социальный проект. Донбасс интересен художникам, художники последнее время там много чего делали, но это, как правило, касалось или политики, потому что Янукович, Партия регионов, донецкая власть, либо это касалось социальной стороны – шахтеры, экономика, депрессивный район… Мало кто обращался к истории Донбасса и к будущему Донбасса. А это тоже интересно, он же не возник на пустом месте, там что-то было и до шахт, там были какие-то поселения, было что-то свое и будет что-то после шахт.

– Что заставило бы поэта Жадана навсегда покинуть Украину, уехать из страны, эмигрировать?

– Уехать мог бы, если была бы какая-то опасность жизни, оккупация или еще что-то. Оставаться в такой ситуации особого смысла нет. Но добровольно уехать… да нет, мне здесь очень хорошо, я очень люблю Харьков, и я здесь на своем месте.

Отрывок из книги Сергея Жадана "Месопотамия":

"А там, куда поднимались утренние свежие потоки ветра, в солнечном огне и тополиных мечтах, стояли церкви, мечети и синагоги, что способны были в небезопасных обстоятельствах вместить всех жителей города, стояли памятники поэтам и основателям университета, лежали парки, в которых гуляли привезенные из Азии и Южной Америки птицы и звери, громоздились театры, дворцы, ратуша, городской совет и центральный универмаг. Утром дворники мыли ступени, что вели к памятникам и концертным залам, регулировщики отчаянно останавливали велосипедистов, что вылетали на площадь и разгоняли стаи голубей и красных крикливых попугаев; профессора и служащие добирались до рабочих мест, чтобы заботиться об этом городе, чтобы защищать его от финансовых рисков и цивилизационных опасностей. Отцы города выходили на башню, осматривали сверху наполненные солнечной пылью кварталы, ловили еле ощутимый запах реки, что доносился с юга, смотрели, как крылом самолета блестит речная поверхность на севере, слушали птиц, что кружили над ними, поднимали глаза вверх и просили святых о милости и защите. Святые стояли в синем невидимом пространстве, за потоками ветра и воздушными ямами, кормили с рук птиц, прислушивались к голосам внизу, отвечали отцам города так:

– Мы делаем все, что от нас зависит. А раз зависит от нас далеко не все, то и полагаться необходимо не только на нас. Большинство жизненных неудач и душевных сомнений происходят от нашего нежелания ежедневно разделять наши поступки на добрые и злые. Мы знаем нашу любовь, однако не всегда ей довольствуемся. Мы знаем страх и доверяем ему больше, чем нужно. У жизни есть только два пути: один ведет в рай, другой – в ад. Правда, во многих местах они переплетаются".