Александр Генис: Литературная общественность Америки, а также читатели и любители поэзии Роберта Фроста во всех странах мира, с радостью встретили первый из четырех томов, собравших всю переписку Роберта Фроста. Об этом крупнейшем академическом проекте - как и о том, какое влияние он может оказать на репутацию поэта - мы беседуем с Владимиром Гандельсаном.
Владимир Гандельсман: Мало американских писателей так пострадали в посмертном, если так можно выразиться, существовании, как великий американский поэт Роберт Фрост. Уже при жизни он был канонизирован как сельский мудрец, любимый всеми за «Ноябрь» или «Другую дорогу». Но этот образ скоро был заслонен более темным, идущим от трехтомной биографии его хроникера, Лорэнса Томпсона, который представил поэта как жестокого, ревнивого, страдающего манией величия человека — «монстра самомнения», оставившего «след разрушенных человеческих жизней», как критик Хелен Вендлер выразилась в рецензии на книгу в «Нью-Йорк Таймс» в 1970.
Александр Генис: Хотя другие исследователи пытались противостоять портрету Томпсона, он возобладал, вновь отразившись в недавнем рассказе Джойс Кэрол Оутс, изданном журналом Harper’s Magazine прошлой осенью. В нем Фрост показан как отталкивающий старик, сердито опровергающий обвинения интервьюера-женщины в высокомерии, расизме и психологической жестокости к детям.
Владимир Гандельсман: Да, я знаю, о чем Вы говорите. Так вот, новая работа может положить конец “мифу о монстре” раз и навсегда. Издательство Гарвардского университета действительно начинает издавать «Письма Роберта Фроста», четырехтомное собрание корреспонденции поэта, которое даст его наиболее полный портрет. «Сложилась концепция Фроста как лицемера, который показывает одно лицо общественности, другое родным», сказал Дональд Шихи, проф. университета Edinboro в Пенсильвании, который редактировал письма с Марком Ричардсоном и Робертом Фэггеном. “Эти письма рассеют миф”, добавил г-н Шихи. “У Фроста были капризы, враги, вещи, которые раздражали его. Но главным образом вы увидите величие души”. Издание, которое будет включать больше чем 3000 писем почти из 100 архивов и частных коллекций.
Александр Генис: Хотя это не является первым изданием переписки Фроста.
Владимир Гандельсман: Да, выпуск избранных писем издавался г-ном Томпсоном (с подтемами «Вредность», «Трусость», «Страхи», «Безумие» и «Самоснисходительность») спустя год после смерти поэта, сопровождаясь несколькими меньшими собраниями. Но полная переписка, как ученые говорят, покажет Фроста целиком, как сложного человека, который обладал необычайной известностью, крайне трудной частной жизнью (у него было четверо детей, которые умерли раньше него, причем, один – совершив самоубийство), сдержанного законодателя моды, который создал образ качающего березу крестьянина, но был и модернистским новатором, как Т. С. Элиот и Эзра Паунд. «Вы увидите, что есть несколько Фростов», сказал Джей Парини, биограф Фроста, который не был связан с проектом.
Александр Генис: Парини, напомню, успешный биограф. По его книге о Толстом поставлен фильм “Последнее воскресенье”. Хороший поэт и вдумчивый биограф, он написал очень глубокую книгу о Фросте. Я ее читал с завистью - нам бы таких авторов о русских поэтах.
Владимир Гандельсман: Верно. Так вот Парини говорит о Фросте: «Он жил среди них - как и все мы: раненый человек, пытающийся пробиться в мире». «Идея Фроста как ревнивого, подлого женоненавистника, - добавил он, - несостоятельна». Новое собарние будет содержать сотни малоизвестных или полностью неизвестных писем, обнаруженных в плохо закаталогизированных архивах, заложенных в книгах или забытых на чердаках. Один тайник писем обнаружился в столе, пожертвованном магазину подержанных товаров под Ганновером, штат Нью-Хэмпшир, где они стали причниной имущественного скандала.
Первый том начинается в 1886 очаровательным посланием 12-летнего Фроста возлюбленной детства и продолжается через брак с его женой, Элинор; трудное десятилетие фермера в Нью-Хэмпшире; три года в Англии; и возвращение домой в 1915, когда он стал литературной звездой с успехом его второй книги “К северу от Бостона”.
Александр Генис: Как представлена семейная переписка?
Владимир Гандельсман: Том содержит мало семейной корреспонденции (письма к жене Элинор не сохранились), и немного писем, которые затрагивают сложные семейные вопросы. Но он действительно показывает глубокую уверенность Фроста в своем предназначении. «Говоря откровенно, я - один из самых известных мастеров своего времени», написал он в 1913. Есть также стремление защитить семью от вторжений. («Мне действительно нравится минимальное количество ее ошибок об Элинор», написал он в ответ на статью поэтессы Эми Лауэлл. Или так: «Это - непростительная попытка сделать ее обычной подругой гения».)
Письма показывают его радость от трудно заработанной известности, но и негодование. «Двадцать лет назад я дал некоторым из этих людей шанс», написал он в 1915, обращаясь к новым поклонникам. «Мне жаль, что я не был богат и достаточно независим, чтобы сказать: идите к черту!»
Александр Генис: Подобные публикации всегда сопровождают скандалы, вмешательство родственников, правообладателей и так далее. Как будет на сей раз?
Владимир Гандельсман: Полная публикация писем - краеугольный камень договоренности между наследниками Фроста и Гарвардом, в преддверии академического издания основного наследия Фроста, широкая популярность которого не всегда подкреплялась академическим вниманием. Проект не идет полностью гладко. Публикация 2006 года записных книжек Фроста, заполненных проектами, фрагментами и иногда загадочными афоризмами, была признана некоторыми критиками важнейшим изданием последних лет, но скоро подверглась жестокой критике двух ученых, обвиняющих г-на Фэггена, редактора тома, в тысячах ошибок прочтения, которые превратили поэта в «неудобочитаемого». (Гарвард переиздал книгу в 2010 году, внеся «соответствующие изменения».)
Александр Генис: Та война, однако, была ничем по сравнению с шумом после рассказа г-жи Оатес, который вызвал негодование членов семьи Фроста...
Владимир Гандельсман: Не только членов семьи, но и ученых-фростоведов, которые собираются каждый год на неофициальном симпозиуме, организованном Лесли Ли Фрэнсис, одной из внучек поэта. «Это было просто подло и бессмысленно», сказал г-н Шихи, который вместе с г-ном Ричардсоном подготовил документ на 14 страниц, бросающий вызов фактическим основаниям рассказа. Г-жа Оатес отвергла обвинения, сказав, что история была «в действительности о злонамеренных личных и биографических обвинениях, которые были сделаны против поэта», в то время, как «поэзия и жизнь не имеют никакого отношения друг к другу». Ее критики якобы «неверно прочитали вещь». Но даже люди беспристрастные думают, что история Оатс может дать новую жизнь некоторым сомнительным тезисам, сначала продвинутым г-ном Томпсоном, включая обвинение в том, что Фрост безжалостно подавил поэтические стремления своего сына Кэрола, который совершил самоубийство в 1940. «Письма Кэролу очень остры», сказал романист Брайан Хол, которому наследники поэта отказали в цитировании защищенной авторским правом поэзии Фроста в книге «Падение Фроста», беллетризации жизни поэта, изданной в 2008 году. «Вы видите его мягкое давление, пишет прозаик, - но он прилагает все усилия, чтобы поддержать сына».
Александр Генис: Эти письма, наряду с остальной частью сохранившейся семейной корреспонденции, появятся в будущих томах. Сколько времени займет публикация этого собрания?
Владимир Гандельсман: Они, как ожидают, выйдут в течение двух лет и - к радости любителей такого рода вещей -затронут некоторые самые чувствительные моменты в биографии Фроста, включая помещение его дочери Ирмы в психиатрическую больницу в 1947 и его отношения с Кэтлин Моррисон, замужней женщиной, которая стала его секретарем, защитником, основным эмоциональным тылом и (некоторые спорят о том) его любовницей после смерти Элинор в 1938. Взятые вместе, «эти письма покажут очень ясно, что карикатура на поведения Фроста по отношению к семье крайне безосновательна», - сказал соредактор г-н Ричардсон, преподаватель в университете Doshisha в Японии.
Александр Генис: И все-таки, помимо семейных и более или менее скандальных фактов, что еще содержат эти письма?
Владимир Гандельсман: Вспоминается, как всегда в таких случаях, пронзительный вопрос Бориса Пастернака: «Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет?». Истинное открытие в первом томе, как сами редакторы говорят, это - интеллектуальная мощь, которую Фрост прилагает даже к случайному официальному письму, диапазон ссылок, которые игриво перелетают от Бернарда Шоу к готической архитектуре, археологии неолита, охватывая эпохи всего в нескольких сотнях слов. «Он никогда не считался интеллектуальным поэтом, потому что показывал свои знания сдержанно», - сказал г-н Шихи. «Люди могут быть удивлены, насколько умным он был». Не знаю, был ли он умным или не очень, но поэтом он был замечательным. Чтобы не быть голословным в заключение я прочту упомянутую в начале разговора «Другую дорогу» в переводе Валерия Черешни.
Другая дорога
Скрещенье тропинок в осеннем лесу,
Когда б раздвоился, я выбрал бы обе,
А так – словно держишь судьбу на весу,
Стоишь и глядишь сквозь сухую листву
На ту, что теряется в тёмной чащобе.
Я выбрал другую, – она посветлей,
И мне показалась ещё нелюдимей,
Приятней на вид и трава зеленей;
Хотя для того, кто проходит по ней,
Отличия вряд ли уже различимы, –
Их, если и были, укрыл листопад,
Ещё не примял его грубый ботинок.
О, если бы снова вернуться назад!
Но вряд ли решусь на сердечный разлад,
На зов и соблазны бегущих тропинок.
Со вздохом припомню, годы спустя,
Как чаша весов в равновесье застыла:
Тропинки скрестились в лесу, и я –
Пошёл по заброшенной. Может быть, зря…
Но это всё прочее определило.
Владимир Гандельсман: Мало американских писателей так пострадали в посмертном, если так можно выразиться, существовании, как великий американский поэт Роберт Фрост. Уже при жизни он был канонизирован как сельский мудрец, любимый всеми за «Ноябрь» или «Другую дорогу». Но этот образ скоро был заслонен более темным, идущим от трехтомной биографии его хроникера, Лорэнса Томпсона, который представил поэта как жестокого, ревнивого, страдающего манией величия человека — «монстра самомнения», оставившего «след разрушенных человеческих жизней», как критик Хелен Вендлер выразилась в рецензии на книгу в «Нью-Йорк Таймс» в 1970.
Александр Генис: Хотя другие исследователи пытались противостоять портрету Томпсона, он возобладал, вновь отразившись в недавнем рассказе Джойс Кэрол Оутс, изданном журналом Harper’s Magazine прошлой осенью. В нем Фрост показан как отталкивающий старик, сердито опровергающий обвинения интервьюера-женщины в высокомерии, расизме и психологической жестокости к детям.
Владимир Гандельсман: Да, я знаю, о чем Вы говорите. Так вот, новая работа может положить конец “мифу о монстре” раз и навсегда. Издательство Гарвардского университета действительно начинает издавать «Письма Роберта Фроста», четырехтомное собрание корреспонденции поэта, которое даст его наиболее полный портрет. «Сложилась концепция Фроста как лицемера, который показывает одно лицо общественности, другое родным», сказал Дональд Шихи, проф. университета Edinboro в Пенсильвании, который редактировал письма с Марком Ричардсоном и Робертом Фэггеном. “Эти письма рассеют миф”, добавил г-н Шихи. “У Фроста были капризы, враги, вещи, которые раздражали его. Но главным образом вы увидите величие души”. Издание, которое будет включать больше чем 3000 писем почти из 100 архивов и частных коллекций.
Александр Генис: Хотя это не является первым изданием переписки Фроста.
Владимир Гандельсман: Да, выпуск избранных писем издавался г-ном Томпсоном (с подтемами «Вредность», «Трусость», «Страхи», «Безумие» и «Самоснисходительность») спустя год после смерти поэта, сопровождаясь несколькими меньшими собраниями. Но полная переписка, как ученые говорят, покажет Фроста целиком, как сложного человека, который обладал необычайной известностью, крайне трудной частной жизнью (у него было четверо детей, которые умерли раньше него, причем, один – совершив самоубийство), сдержанного законодателя моды, который создал образ качающего березу крестьянина, но был и модернистским новатором, как Т. С. Элиот и Эзра Паунд. «Вы увидите, что есть несколько Фростов», сказал Джей Парини, биограф Фроста, который не был связан с проектом.
Александр Генис: Парини, напомню, успешный биограф. По его книге о Толстом поставлен фильм “Последнее воскресенье”. Хороший поэт и вдумчивый биограф, он написал очень глубокую книгу о Фросте. Я ее читал с завистью - нам бы таких авторов о русских поэтах.
Владимир Гандельсман: Верно. Так вот Парини говорит о Фросте: «Он жил среди них - как и все мы: раненый человек, пытающийся пробиться в мире». «Идея Фроста как ревнивого, подлого женоненавистника, - добавил он, - несостоятельна». Новое собарние будет содержать сотни малоизвестных или полностью неизвестных писем, обнаруженных в плохо закаталогизированных архивах, заложенных в книгах или забытых на чердаках. Один тайник писем обнаружился в столе, пожертвованном магазину подержанных товаров под Ганновером, штат Нью-Хэмпшир, где они стали причниной имущественного скандала.
Первый том начинается в 1886 очаровательным посланием 12-летнего Фроста возлюбленной детства и продолжается через брак с его женой, Элинор; трудное десятилетие фермера в Нью-Хэмпшире; три года в Англии; и возвращение домой в 1915, когда он стал литературной звездой с успехом его второй книги “К северу от Бостона”.
Александр Генис: Как представлена семейная переписка?
Владимир Гандельсман: Том содержит мало семейной корреспонденции (письма к жене Элинор не сохранились), и немного писем, которые затрагивают сложные семейные вопросы. Но он действительно показывает глубокую уверенность Фроста в своем предназначении. «Говоря откровенно, я - один из самых известных мастеров своего времени», написал он в 1913. Есть также стремление защитить семью от вторжений. («Мне действительно нравится минимальное количество ее ошибок об Элинор», написал он в ответ на статью поэтессы Эми Лауэлл. Или так: «Это - непростительная попытка сделать ее обычной подругой гения».)
Письма показывают его радость от трудно заработанной известности, но и негодование. «Двадцать лет назад я дал некоторым из этих людей шанс», написал он в 1915, обращаясь к новым поклонникам. «Мне жаль, что я не был богат и достаточно независим, чтобы сказать: идите к черту!»
Александр Генис: Подобные публикации всегда сопровождают скандалы, вмешательство родственников, правообладателей и так далее. Как будет на сей раз?
Владимир Гандельсман: Полная публикация писем - краеугольный камень договоренности между наследниками Фроста и Гарвардом, в преддверии академического издания основного наследия Фроста, широкая популярность которого не всегда подкреплялась академическим вниманием. Проект не идет полностью гладко. Публикация 2006 года записных книжек Фроста, заполненных проектами, фрагментами и иногда загадочными афоризмами, была признана некоторыми критиками важнейшим изданием последних лет, но скоро подверглась жестокой критике двух ученых, обвиняющих г-на Фэггена, редактора тома, в тысячах ошибок прочтения, которые превратили поэта в «неудобочитаемого». (Гарвард переиздал книгу в 2010 году, внеся «соответствующие изменения».)
Александр Генис: Та война, однако, была ничем по сравнению с шумом после рассказа г-жи Оатес, который вызвал негодование членов семьи Фроста...
Владимир Гандельсман: Не только членов семьи, но и ученых-фростоведов, которые собираются каждый год на неофициальном симпозиуме, организованном Лесли Ли Фрэнсис, одной из внучек поэта. «Это было просто подло и бессмысленно», сказал г-н Шихи, который вместе с г-ном Ричардсоном подготовил документ на 14 страниц, бросающий вызов фактическим основаниям рассказа. Г-жа Оатес отвергла обвинения, сказав, что история была «в действительности о злонамеренных личных и биографических обвинениях, которые были сделаны против поэта», в то время, как «поэзия и жизнь не имеют никакого отношения друг к другу». Ее критики якобы «неверно прочитали вещь». Но даже люди беспристрастные думают, что история Оатс может дать новую жизнь некоторым сомнительным тезисам, сначала продвинутым г-ном Томпсоном, включая обвинение в том, что Фрост безжалостно подавил поэтические стремления своего сына Кэрола, который совершил самоубийство в 1940. «Письма Кэролу очень остры», сказал романист Брайан Хол, которому наследники поэта отказали в цитировании защищенной авторским правом поэзии Фроста в книге «Падение Фроста», беллетризации жизни поэта, изданной в 2008 году. «Вы видите его мягкое давление, пишет прозаик, - но он прилагает все усилия, чтобы поддержать сына».
Александр Генис: Эти письма, наряду с остальной частью сохранившейся семейной корреспонденции, появятся в будущих томах. Сколько времени займет публикация этого собрания?
Владимир Гандельсман: Они, как ожидают, выйдут в течение двух лет и - к радости любителей такого рода вещей -затронут некоторые самые чувствительные моменты в биографии Фроста, включая помещение его дочери Ирмы в психиатрическую больницу в 1947 и его отношения с Кэтлин Моррисон, замужней женщиной, которая стала его секретарем, защитником, основным эмоциональным тылом и (некоторые спорят о том) его любовницей после смерти Элинор в 1938. Взятые вместе, «эти письма покажут очень ясно, что карикатура на поведения Фроста по отношению к семье крайне безосновательна», - сказал соредактор г-н Ричардсон, преподаватель в университете Doshisha в Японии.
Александр Генис: И все-таки, помимо семейных и более или менее скандальных фактов, что еще содержат эти письма?
Владимир Гандельсман: Вспоминается, как всегда в таких случаях, пронзительный вопрос Бориса Пастернака: «Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет?». Истинное открытие в первом томе, как сами редакторы говорят, это - интеллектуальная мощь, которую Фрост прилагает даже к случайному официальному письму, диапазон ссылок, которые игриво перелетают от Бернарда Шоу к готической архитектуре, археологии неолита, охватывая эпохи всего в нескольких сотнях слов. «Он никогда не считался интеллектуальным поэтом, потому что показывал свои знания сдержанно», - сказал г-н Шихи. «Люди могут быть удивлены, насколько умным он был». Не знаю, был ли он умным или не очень, но поэтом он был замечательным. Чтобы не быть голословным в заключение я прочту упомянутую в начале разговора «Другую дорогу» в переводе Валерия Черешни.
Другая дорога
Скрещенье тропинок в осеннем лесу,
Когда б раздвоился, я выбрал бы обе,
А так – словно держишь судьбу на весу,
Стоишь и глядишь сквозь сухую листву
На ту, что теряется в тёмной чащобе.
Я выбрал другую, – она посветлей,
И мне показалась ещё нелюдимей,
Приятней на вид и трава зеленей;
Хотя для того, кто проходит по ней,
Отличия вряд ли уже различимы, –
Их, если и были, укрыл листопад,
Ещё не примял его грубый ботинок.
О, если бы снова вернуться назад!
Но вряд ли решусь на сердечный разлад,
На зов и соблазны бегущих тропинок.
Со вздохом припомню, годы спустя,
Как чаша весов в равновесье застыла:
Тропинки скрестились в лесу, и я –
Пошёл по заброшенной. Может быть, зря…
Но это всё прочее определило.
