Только сейчас, оказавшись ближе к концу этой тематической серии аудиобесед Александра Моисеевича Пятигорского («Философия в меняющемся мире»; а впереди нас ждут еще специальные циклы о русской философии XIX—XX веков и о некоторых западных мыслителях послевоенного времени), вдруг начинаешь догадываться о принципе отбора главных героев. Особой проницательности тут не нужно: Пятигорский в большинстве бесед о философах прошлого века использует слова «экзистенциалист» и «экзистенциализм», причем далеко не все его персонажи идеально вписываются в это определение. Более того, отсутствует один из главных чемпионов экзистенциализма – Жан-Поль Сартр. Последнее можно объяснить персональной нелюбовью Пятигорского к Сартру (а она, конечно же, была, Александр Моисеевич прямо не высказывает ее в этих беседах, но намеки слышны – и в редких упоминаниях французского автора, да и в самой интонации упоминаний), но я мог бы предложить и несколько иную, более общую версию. Дело не в том, хороший или плохой философ Сартр, и даже не в том, нравится или не нравится он Пятигорскому, дело в самой концепции экзистенциализма, как ее понимал Александр Моисеевич в те годы (подчеркиваю, в те годы, в середине—второй половине 1970-х годов, потом его взгляд на экзистенциализм, как мне кажется, изменился). В центре внимания экзистенциализма, по мнению Пятигорского, – человек, все остальное рассматривается исключительно в связи с человеком и его существованием. Казалось бы, ничего особенного – со времен Ренессанса человек (даже так: Человек) стоит в центре внимания большинства систем мысли, антропоцентризм сделался основой мироощущения и миропонимания Нового времени. Антропоцентризм совершил революцию в искусстве, литературе, философии, историографии и так далее. Честно говоря, если экзистенциализм – целиком о человеке и о чем угодно в связи с человеком, то ничего особенно интересного тут нет и лучше бы заняться в XX веке кем-то еще: к примеру, Людвигом Витгенштейном или Александром Кожевом (первого вообще нет среди героев Пятигорского – и это несмотря на то, что Пятигорский как раз в те годы обустраивал свою жизнь в Британии, этой цитадели аналитической философии. Кожев появится в одном из последнем циклов аудиобесед под названием «Нерусская идея»). Но все дело в ответе на вопрос, отчего экзистенциализм (как его представлял Пятигорский) стал одним из главных философских направлений в прошлом столетии – более того, одним из наиболее популярных, оказавшим большое влияние на литературу, кино и даже поп-культуру вообще. Для этого надо рассмотреть наш вопрос исторически.

Секуляризация европейской (а потом и американской) культуры и жизни постепенно вытесняла Бога из фокуса философских систем. Теология – хотя и существует до сих пор и даже дала несколько блестящих авторов – волей-неволей стала сдавать свои позиции той философии, которая занимается любыми другими вещами, кроме Бога (или же, оставив его в своем мире, лишь имеет в виду его существование, не больше). Место Бога занял человек; однако до начала прошлого века «человек» подавался в разных философских системах то как орудие Абсолютного Духа, то как воплощение социальных противоречий, то как результат естественного отбора, относительно недавно покинувший животное состояние (в сторону: наблюдая сегодня поведение немалого количества соотечественников, я с трепетом думаю, а что если Дарвин был неправ? И естественный отбор проталкивал в светлое антропоморфное будущее вовсе не лучших, а худших? Вот и Артур Кестлер когда-то написал статью под названием «Человек – тупиковая ветвь эволюции»). Иными словами, «человек» в XIX веке стал набором (и результатом) самых разнообразных процессов, в которые он был вовлечен. Если же снимать слой за слоем, совершать над таким человеком «археологическую процедуру», то итог будет разочаровывающий – внутри, если размотать бинт за бинтом, ничего нет. А где же тогда сам человек? Неужели он состоит исключительно из экономического, социального, национального, политического и так далее? Где же «человеческое»?

Ницше, кажется, первым использовал это «человеческое» в своих построениях – причем в негативном контексте. «Человеческое, слишком человеческое». Озабоченный поисками новой надчеловеческой цельности – а на деле мечтающий вырваться из мира мещанской психологии и психологических искусства и литературы, – Ницше задал вектор мышления многим из позднейших философов. Нет, почти никто (разве что Шпенглер?) «человеческое» с презрением не отбрасывал; наоборот, принялись думать над тем, что есть это человеческое, в чем оно заключается и где таится. В секуляризированном мире «человек», побыв игрушкой причинно-следственных отношений (общественных, политических, исторических, любых), оказался, наконец, в центре внимания, оказался «просто человеком», без признаков. Он теперь придавал ценности тому или иному объекту размышлений философов; магическое прикосновение Человека (он приобрел к тому времени заглавную букву) – и вот уже некогда маргинальные вещи привлекают мыслителей своим блеском и глубиной. Человек, как Крез, делал все, к чему прикасался, золотым. Он стал Богом – равным если не по всемогуществу, то по влиянию, оказываемому на весь мир. Будем точнее: по влиянию на наш взгляд на мир. Теологией такого нового Бога неизбежно стал экзистенциализм.

Это была странная теология – она, чаще всего, не о силе и всемогуществе человека, не о его разуме и, главное, не о его бессмертии. Она об обратном: о слабости, о тяжести его удела, об абсурде, об окружающих его опасностях и, главное, о его обреченности исчезнуть безо всякой надежды на вечную жизнь. О том, что только беспочвенные надежды и порывы за пределы себя могут дать радость, утешение и вообще хоть как-то оправдать человеческую жизнь. Странным образом, в экзистенциализме все было наоборот по сравнению с христианской теологией: вместо Бога поставили Человека, вместо триумфа – жалкий удел. Осмысленность, победа над абсурдом начинаются у границы «человеческого», пусть даже сам человек будет убит при попытке эту границу пересечь. И тут опять возникал вопрос: так что же окружают эти границы, что внутри? Что есть «человеческое»?

Каждый из героев этого цикла Пятигорского дает свой ответ на этот вопрос. Скажем, Мартин Бубер считает «человеческим» кристаллизованную потенциальность, которую следует преодолевать, воплощая ее в «человеке». Если Ницше считал человека мостом к сверхчеловеку, то Бубер видел в человеке цель, но цель странную, которая, будучи достигнута, не может успокоить и заставляет все время рваться куда-то за. В пересказе Пятигорского, в системе Бубера – что уж совсем невероятно – очень отдаленно отзывается Шопенгауэр с его первичной «волей», за которой уже следует «мир» как таковой. У Бубера человеческому разуму предшествуют «решение» и «реализация», а разум их «оформляет» рациональным образом.

Буберовская версия человека и человеческого более оптимистичная, нежели, например, версия Альбера Камю. В немалой степени этому способствовало то обстоятельство, что Бубер – верующий человек и отводит определенное место в своем мышлении Богу. Также – что исключительно интересно – Мартин Бубер считает Зло объективно существующим в мире; с его точки зрения, оно такая же реальность в нашем мире, как и полная свобода человека. Это не публицистика, нет, это самая реальная из всех реальностей – либо полная свобода, либо Зло. Оба элемента настоящие, настоящее не бывает.

Ну а исключительно интересные буберовские модели «Я—Ты» и «Я—То», о них в нижеследующей беседе Пятигорского.

И, конечно, очень интересно подумать на такую тему: как буддист Пятигорский (буддизм стоит на неподлинности, несуществовании Я) позже относился к этой философии Бубера, которая вся только об одном – о личности, о Я?

P. S. Чуть не забыл: Сартра Пятигорский не включил в цикл, ибо тот «предал» экзистенциализм, принявшись забивать содержание человека всякой политической чепухой. «Человеческое» в таком случае превращается в комок прочитанных и выброшенных газет.


Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «“Философия диалога” Мартина Бубера» вышла в эфир Радио Свобода 10 декабря 1977 года.

Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания.

Все выпуски доступны здесь