Со времен распада СССР тема «дети и революция» не претерпела существенных изменений в школьной программе. Каким образом современные подростки могут реагировать на нынешние политические события размышляет один из авторов газеты "Вести образования" Анастасия Чеховская
Ностальгия
Она постепенно редуцировалась. На уровне бюрократии уменьшалось число часов, на уровне читательского восприятия – из этих книг выветрилось чувство реальности происходившего. Исчезало это острое чувство сопричастности, когда читающий мог соотнести события рассказов со своим опытом, а тем более опытом родителей или бабушек-дедушек. Дети-революционеры становились не более реальными, чем эльфы. Да, Катаева читали не только потому, что «учительница задала на лето читать». В его историях были сильные чувства, дружба и предательство, потери и надежды, изломанное детство и чудовищная ярость взрослых, уничтожавших старый мир с таким тщанием, что даже дети становились врагами.
В девяностые мы смотрели «Макара-следопыта» и «Неуловимых мстителей» не потому, что «кино про революцию». Школьники к тому времени уже выпали из русла советской идеологии. Но это было действительно хорошее, крепко сделанное кино, а личные истории героев, рассказанные в фильмах, на самом-то деле вечные, не привязанные к конкретному историческому периоду. Революции начинаются и заканчиваются, а архетипы остаются. Плюс на каком-то историческом этапе у людей возникает ностальгия, но не по революции, а, наоборот, по тому стабильному и размеренному житью, которое наступило через полвека после нее. Детские книжки и фильмы о переворотах – это триггер, возвращающий воспоминания о счастливом, мирном и безмятежном детстве.
Антиутопии
А уже в двухтысячные мы все, и дети, и взрослые, подсели на фантастические антиутопии, где все чаще стали появляться дети. В «Эквилибриуме» – фильме 2002 года – дети главного героя, перешедшего на сторону революционеров и страдающего от мук морального выбора, страха разоблачения и чувства вины, оказываются чудовищно мудрыми и отрешенными. Они не были на стороне революции, но они ненавидели существующий строй, который отнял у них маму. Они не выделялись из общей массы, но были против нее, научившись мимикрировать там, где не могли взрослые. В «Голодных играх» – трилогии американской писательницы Сьюзан Коллинз – дети становятся заложниками неудачной попытки революционного переворота.
Вот уже 75 лет подростки в возрасте от двенадцати до восемнадцати, выбранные с помощью жребия, должны сражаться друг с другом, принимая участие в турнире – реалити-шоу «Голодные игры». Сюжет отсылает нас к мифу о Минотавре, в жертву которому приносили лучших юношей и девушек. В 2014 году выходит еще одна антиутопия – «Дивергент». «Действие развивается на Земле в будущем, в деспотичном Чикаго. Все подростки, достигшие 16 лет, обязаны выбрать одну из пяти фракций и присоединиться к ней на всю оставшуюся жизнь. Каждая фракция представляет определенное качество: Искренность, Отречение, Бесстрашие, Дружелюбие и Эрудиция». Главная героиня является психологическим феноменом, она не подпадает ни под одну из категорий, а потому вынуждена свергать существующий строй, пока он не уничтожил ее. Если смотреть на антиутопии, то тема «дети и революция» представлена в трех ипостасях. Первая – дети с отнятым детством. Вторая – дети, которые из жертв революции вынуждены становиться героями, меняющими общественное устройство. Третья – юноши и девушки, сознательно вставшие на путь революции в силу личного выбора и неразрешимых противоречий.
Пропаганда
В советское время тексты о детях в революции подавались под соусом социального одобрения. Все хорошие дети были на стороне красных. Да, были тексты, где автор говорил, что революция – это, братцы, плохо, там людей убивают, давайте жить дружно, а не калечить наших детей, их было мало. Есть чудесный рассказ Аверченко о маленькой девочке – «Трава, примятая сапогом». Он о том, что ребенок, покореженный историческими катаклизмами, все равно остается ребенком. Девочка из рассказа спрашивает: «Скажи, неужели Ватикан никак не реагирует на эксцессы большевиков?» И в то же время читает смешные стихи и пытается достать нижней губой до носа. Рассказ заканчивается красиво.
«По зеленой молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых гвоздями.
Пройдут по ней, примнут ее.
Прошли — полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном».
Надежда на то, что все будет нормально, сама как стебелек. Она бы оправдалась, если бы революции делались одними только хамами. Героиня «Гадюки» Алексея Толстого, насквозь простуженная революцией и корчившаяся на затхлой коммунальной кухне с обывателями, эту робкую надежду опровергает. Хотя, может быть, она была слишком взрослой, когда рухнул ее мир. Она так и осталась «примятым стебельком».
Когда мы цитируем Дантона, говоря, что революция пожирает своих детей, мы не подразумеваем настоящих детей – мальчиков и девочек школьного возраста. Тех, которые не могут и никогда не смогут приспособиться к мирной жизни. Дети революции – это дети-самоубийцы, дети, умершие от голода и тифа, дети, которых уничтожают взрослые. Это еще дети, которые из революции идут в тюрьму, в лагерь и так на всю жизнь остаются изгоями в новом обществе. Да, были и такие сюжеты, но авторы ненавязчиво списывали эти ужасы на предыдущий политический строй либо смещали акцент, рассказывая о том, как новое общество помогало таким покореженным детям выжить.
Старый школьный курс литературы отводил щедрое количество часов на тему перековки контуженных революцией малолетних беспризорников в мирных и трудолюбивых советских граждан. Да, как ни странно, мне всегда казалось, что «Республика ШКИД», «Педагогическая поэма» – это все на самом-то деле истории не о детях, а о советских героях-педагогах. Учителя облагораживали дикую копошащуюся массу беспризорников, голодных, больных, в гнидах и струпьях. Такой человеческий планктон.
Герои
Любопытно, что позднее, когда возникает потребность в легитимности свершившихся исторических событий, появляется глянцевый, сказочный взгляд на тему «дети и революция». В «Трех толстяках» Юрия Олеши революционные события разворачиваются в сказочной стране с легким европейским колоритом. Там все герои одномерны и условны. Хорошие добры и благородны, плохие – глупы и смешны. Эскаписты, ученые или обыватели так или иначе сочувствуют хорошим. То же самое и в кино. Дети-революционеры – это задорные и отважные крепыши. Им обычно помогают храбрые собаки, добрые поселяне, отважные разведчики, веселые цыгане и даже погода. Типичный пример – «Армия Трясогузки», фильм режиссера Александра Лейманиса по повести А. Власова и А. Млодика «Армия Трясогузки». Герои – три подростка: русский беспризорник по кличке Трясогузка, латыш Мика и цыганенок. Они участвуют в гражданской войне на стороне красных – пускают под откос эшелоны, оставаясь неуловимыми для контрразведки белых. Само словосочетание «дети-диверсанты» (не говоря уже о «дети-террористы») звучит с точки зрения нынешнего закона о защите детей от информации, мягко говоря, вызывающе. Но морально-этическая норма – вещь, как мы убеждаемся, хлипкая и подвижная. Если людям надо поэтизировать революцию, то они будут умиленно рассказывать и о детях-убийцах.
Еще один пласт текстов о детях в революции – это истории о трагически павших детях-героях. Тому пример – фильм «Был настоящим трубачом» 1973 года, о жизни девятилетнего артиста-агитатора Коти Мгеброва-Чекана, погибшего в 1922 году от руки контрреволюционера и похороненного в Петрограде на Марсовом поле рядом с героями революции. Красивые истории о мертвых детях, как бы чудовищно и цинично это ни звучало, неизбежны.
Третий пласт текстов – постреволюционные события, когда все хорошо, но дети не дремлют и таки разоблачают очередного врага. «Кортик», «Бронзовая птица» и «Последнее лето детства» – тому яркие иллюстрации. Понятно, что жанр – детектив, приключения. Тот же детский детектив, но с каплей пропаганды.
Картина
Добужинский Мстислав Валерьянович (1875-1957). Октябрьская идиллия. Рисунок для журнала «Жупел». 1905
У художника Мстислава Добужинского, мастера городского пейзажа, есть картина 1905 года с лирическим названием «Октябрьская идиллия». На ней изображена стена здания с пятном крови, стекающей на мостовую, галоша, пенсне и детская кукла. Сначала замечаешь пятно, потом куклу, потом ботинок. К тому времени, когда глаз обнаруживает за галошей маленькое черное пенсне, в голове уже выстраивается грустная и страшная история про наивного и интеллигентного папашу, который взял с собой ребенка на уличные «мероприятия». Возможно, с ними была и маменька. А может, отец взял ребенка якобы в аптеку, а на самом деле «показать революцию». Грустно и страшно. Но самое страшное, что нельзя, взглянув на эту картину, сказать: «Это все дело прошлое. Мы теперь умнее стали». Нет, сто девять лет – слишком короткий срок. Люди берут с собой детей «на революцию», как на прогулку. Они постят семейные фотографии на акциях протеста в твиттер и инстаграм. Они пишут длинные посты. Дети дают интервью журналистам или смотрят, как это делают взрослые. Не каждый взрослый в толпе отдает себе отчет в собственных действиях. Что говорить про условного ребенка, который в возрасте 10–13 лет напитался индуцированным психозом многотысячной толпы или увидел, как его отцу проламывают голову?
Да, с одной стороны, не у всех гражданская сознательность начинается с убаюкивающего бормотания учительницы и чтения вслух учебника обществознания. Кто-то получит практический опыт, возможно, травмирующий, возможно, очень ранний. Но этот опыт определит всю последующую жизнь маленького человека. Одни дети вырастут испуганными на всю жизнь – будут существовать тихо, сторониться толпы, избегать споров. Другие решат, что надо карабкаться вверх, ведь самое безопасное – быть царем горы. Третьи никогда не выйдут из революционной колеи. Четвертые напитаются презрением и усталостью и вытеснят политику из своей жизни навсегда. В конце концов, есть экология, благотворительность, искусство и огород. Масса всего, чтобы отгородиться от внешнего мира. А пятые напишут книги, где будут убеждать себя и окружающих, что все это было не зря. И жертвы, и крики, и детская кукла в кровавом пятне.
Ностальгия
Она постепенно редуцировалась. На уровне бюрократии уменьшалось число часов, на уровне читательского восприятия – из этих книг выветрилось чувство реальности происходившего. Исчезало это острое чувство сопричастности, когда читающий мог соотнести события рассказов со своим опытом, а тем более опытом родителей или бабушек-дедушек. Дети-революционеры становились не более реальными, чем эльфы. Да, Катаева читали не только потому, что «учительница задала на лето читать». В его историях были сильные чувства, дружба и предательство, потери и надежды, изломанное детство и чудовищная ярость взрослых, уничтожавших старый мир с таким тщанием, что даже дети становились врагами.
В девяностые мы смотрели «Макара-следопыта» и «Неуловимых мстителей» не потому, что «кино про революцию». Школьники к тому времени уже выпали из русла советской идеологии. Но это было действительно хорошее, крепко сделанное кино, а личные истории героев, рассказанные в фильмах, на самом-то деле вечные, не привязанные к конкретному историческому периоду. Революции начинаются и заканчиваются, а архетипы остаются. Плюс на каком-то историческом этапе у людей возникает ностальгия, но не по революции, а, наоборот, по тому стабильному и размеренному житью, которое наступило через полвека после нее. Детские книжки и фильмы о переворотах – это триггер, возвращающий воспоминания о счастливом, мирном и безмятежном детстве.
Антиутопии
А уже в двухтысячные мы все, и дети, и взрослые, подсели на фантастические антиутопии, где все чаще стали появляться дети. В «Эквилибриуме» – фильме 2002 года – дети главного героя, перешедшего на сторону революционеров и страдающего от мук морального выбора, страха разоблачения и чувства вины, оказываются чудовищно мудрыми и отрешенными. Они не были на стороне революции, но они ненавидели существующий строй, который отнял у них маму. Они не выделялись из общей массы, но были против нее, научившись мимикрировать там, где не могли взрослые. В «Голодных играх» – трилогии американской писательницы Сьюзан Коллинз – дети становятся заложниками неудачной попытки революционного переворота.
Дети революции – это дети-самоубийцы, дети, умершие от голода и тифа, дети, которых уничтожают взрослые
Пропаганда
В советское время тексты о детях в революции подавались под соусом социального одобрения. Все хорошие дети были на стороне красных. Да, были тексты, где автор говорил, что революция – это, братцы, плохо, там людей убивают, давайте жить дружно, а не калечить наших детей, их было мало. Есть чудесный рассказ Аверченко о маленькой девочке – «Трава, примятая сапогом». Он о том, что ребенок, покореженный историческими катаклизмами, все равно остается ребенком. Девочка из рассказа спрашивает: «Скажи, неужели Ватикан никак не реагирует на эксцессы большевиков?» И в то же время читает смешные стихи и пытается достать нижней губой до носа. Рассказ заканчивается красиво.
«По зеленой молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых гвоздями.
Пройдут по ней, примнут ее.
Прошли — полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном».
Надежда на то, что все будет нормально, сама как стебелек. Она бы оправдалась, если бы революции делались одними только хамами. Героиня «Гадюки» Алексея Толстого, насквозь простуженная революцией и корчившаяся на затхлой коммунальной кухне с обывателями, эту робкую надежду опровергает. Хотя, может быть, она была слишком взрослой, когда рухнул ее мир. Она так и осталась «примятым стебельком».
Если людям надо поэтизировать революцию, то они будут умиленно рассказывать и о детях-убийцах
Старый школьный курс литературы отводил щедрое количество часов на тему перековки контуженных революцией малолетних беспризорников в мирных и трудолюбивых советских граждан. Да, как ни странно, мне всегда казалось, что «Республика ШКИД», «Педагогическая поэма» – это все на самом-то деле истории не о детях, а о советских героях-педагогах. Учителя облагораживали дикую копошащуюся массу беспризорников, голодных, больных, в гнидах и струпьях. Такой человеческий планктон.
Герои
Любопытно, что позднее, когда возникает потребность в легитимности свершившихся исторических событий, появляется глянцевый, сказочный взгляд на тему «дети и революция». В «Трех толстяках» Юрия Олеши революционные события разворачиваются в сказочной стране с легким европейским колоритом. Там все герои одномерны и условны. Хорошие добры и благородны, плохие – глупы и смешны. Эскаписты, ученые или обыватели так или иначе сочувствуют хорошим. То же самое и в кино. Дети-революционеры – это задорные и отважные крепыши. Им обычно помогают храбрые собаки, добрые поселяне, отважные разведчики, веселые цыгане и даже погода. Типичный пример – «Армия Трясогузки», фильм режиссера Александра Лейманиса по повести А. Власова и А. Млодика «Армия Трясогузки». Герои – три подростка: русский беспризорник по кличке Трясогузка, латыш Мика и цыганенок. Они участвуют в гражданской войне на стороне красных – пускают под откос эшелоны, оставаясь неуловимыми для контрразведки белых. Само словосочетание «дети-диверсанты» (не говоря уже о «дети-террористы») звучит с точки зрения нынешнего закона о защите детей от информации, мягко говоря, вызывающе. Но морально-этическая норма – вещь, как мы убеждаемся, хлипкая и подвижная. Если людям надо поэтизировать революцию, то они будут умиленно рассказывать и о детях-убийцах.
Еще один пласт текстов о детях в революции – это истории о трагически павших детях-героях. Тому пример – фильм «Был настоящим трубачом» 1973 года, о жизни девятилетнего артиста-агитатора Коти Мгеброва-Чекана, погибшего в 1922 году от руки контрреволюционера и похороненного в Петрограде на Марсовом поле рядом с героями революции. Красивые истории о мертвых детях, как бы чудовищно и цинично это ни звучало, неизбежны.
Третий пласт текстов – постреволюционные события, когда все хорошо, но дети не дремлют и таки разоблачают очередного врага. «Кортик», «Бронзовая птица» и «Последнее лето детства» – тому яркие иллюстрации. Понятно, что жанр – детектив, приключения. Тот же детский детектив, но с каплей пропаганды.
Картина
Добужинский Мстислав Валерьянович (1875-1957). Октябрьская идиллия. Рисунок для журнала «Жупел». 1905
Люди берут с собой детей «на революцию», как на прогулку. Они постят семейные фотографии на акциях протеста в твиттер и инстаграм
Да, с одной стороны, не у всех гражданская сознательность начинается с убаюкивающего бормотания учительницы и чтения вслух учебника обществознания. Кто-то получит практический опыт, возможно, травмирующий, возможно, очень ранний. Но этот опыт определит всю последующую жизнь маленького человека. Одни дети вырастут испуганными на всю жизнь – будут существовать тихо, сторониться толпы, избегать споров. Другие решат, что надо карабкаться вверх, ведь самое безопасное – быть царем горы. Третьи никогда не выйдут из революционной колеи. Четвертые напитаются презрением и усталостью и вытеснят политику из своей жизни навсегда. В конце концов, есть экология, благотворительность, искусство и огород. Масса всего, чтобы отгородиться от внешнего мира. А пятые напишут книги, где будут убеждать себя и окружающих, что все это было не зря. И жертвы, и крики, и детская кукла в кровавом пятне.
