Пять предолимпийских лет для жителей маленького села Ахштырь, расположенного в тридцати километрах от Сочи, стали сущим испытанием. Поселок отрезан от "большой земли" олимпийскими объектами, вклинившимися в долину Мзымты. Живущие здесь люди словно бы стерты из метрик. Они числятся в домовых книгах, но их нет в планах огромного проекта под названием "Олимпиада-2014".
Ахштырь. Норвежский коллега перекатывает словечко на языке, как оливку после глотка мартини. Гармонии не получается. Самозабвенная попытка повторяется снова и снова, пока фары нашего авто не упираются в ржавую табличку "Пограничная зона". Заглядывая в мгновенно округлившиеся глаза журналиста, водитель успокаивает:
– Все нормально. Зону открыли – табличку забыли. Россия.
Ночь подпирает Ахштырь, обволакивая его со всех сторон густым горным туманом. Крохотное село словно бы растворяется на дне долины. Только зарницы от авто-железной дороги на Красную Поляну напоминают, что мы все еще в олимпийском городе. На единственной улице, ведущей к ставшему знаменитым Ахштырскому котловану, – непроглядная темень. Лишь в глубине, как в тоннеле, мерцают витрины продуктового магазина, под навесом которого коротают вечера местные мужики – пьют пиво, делятся новостями, ругают власти, Олимпиаду и Якунина.
Имя главы РЖД здесь знают даже малые дети. Дорога стоимостью в 280 млрд рублей отсекла 70 семей от электричества, тепла, воды. Уничтожен даже подвесной мост, по которому ахштырские дети ходили к автобусной остановке, чтобы ездить в школу. Людям запрещено держать домашний скот и топить дровами печи – гостям Игр ни что не должно намекать на отсутствие цивилизации в олимпийских задворках.
Наде за восемьдесят. Она кокетливо скрывает свое отчество, но я знаю, что это неспроста. Ее называют звездой западного телевидения, и всякий раз иностранные корреспонденты удовлетворяются только именем.
Надина саманная хата ютится почти на самой окраине села. Под потолком висит слепая лампочка, в комнатушке теснятся кровать, стол, не опохмелившийся шифоньер. Терпко пахнет сыростью и цементной пылью. Незамысловатый крестьянский быт подчеркивается телевизором, откуда, как из иконы, торчит голова незнакомой телебогини. В доме чисто, будто с утра ждали гостей. Минут через десять я узнаю, какой ценой дается чистота.
– Хату мету чуть не через два часа. Штукатурка сыплется с потолка и стен, – рассказывает Надя, подпирая печальную голову узловатым кулаком. – А они все едут и едут, гремят и гремят, везут и везут. Конца-края нет.
Они – это многотонные самосвалы, вывозящие из Ахштырского карьера белый гравий для отсыпки железнодорожного полотна. Пять лет подряд над селом висит известковый смог, по ночам оседающий на крыши домов плотным панцирем, – ни отмыть, ни отскрести.
А недавно у Нади треснула стена, от чего дом, видимо, вскорости рухнет. Хорошо, если это случится днем, когда старуха уходит в поселок. Ночью ей идти не к кому. Месяц назад она сломала ногу. Поехать к врачу – нет транспорта. Автобусы сюда не ходят более двух лет. Мэр Сочи Пахомов обещал колымагу для школьников, но потом забыл: государственному человеку не до крестьянской тщеты. Надя так и продолжает прыгать на костыле – не идет, а играет в классики.
– Аж вот так трясет, аж вот так, – гневится Надя, и старушечьи кулачки наливаются упругими прожилками вен, – прямо на голову ночью сыплется.
По ночам Ахштырские карьеры дышат, как лошади. В паузах между автоколоннами можно услышать, как оттуда доносятся зловещие звуки, напоминающие стон минного поля. Даже Мзымта замирает в ожидании новой атаки железных монстров. Через несколько минут стены Надиной хаты начинает трясти, как во время лавины, человеческие тени прыгают от стены как стене, словно бы в попытке вырваться из этого саманного плена. Три седельных тягача Scania уходят вверх по дороге, оставляя после себя плотную стену пыли. В кузовах – строительный мусор, бетонные балки, арматура, битый кирпич, бытовые отходы. Утром можно разглядеть, как экскаваторы засыпают все это свежим грунтом. Олимпийские строители прячут результаты своей жизнедеятельности. Через два месяца Сочи должен быть стерильней ординаторской.
Надя устало возвращается к столу и предлагает чай – от разносолов в Ахштыре отвыкли. Единственный продуктовый магазин предлагает крупы, картошку, шоколадки "Марс" и одинокую пачку презервативов. Над этим не хочется даже смеяться.
Нищета и безнадега закрыты от внешнего мира горами и олимпийской трассой, безжалостно врезанной в долину реки Мзымта. Жизнь между карьерами превратила людей в изгоев. Если кто и нарушает порядок вещей – журналисты, от которых, впрочем, здесь тоже ничего не ждут. Как не ждут от мэра Сочи Анатолия Пахомова, нынче превентивно объезжающего свои "олимпийские" владения.
Он – словно барин: в дорогом пиджаке, при галстуке и со свитой. Последняя предназначена для защиты хозяина от назойливых иностранных корреспондентов. Поездки градоначальника по отдаленным селам Большого Сочи – это указание сверху: подотчетное народонаселение должно встретить Олимпиаду спокойно, без стихийных сходов и митингов, и лучше всего – подальше от Краснодарского края.
Встречи с селянами проходят в закрытом режиме. В клубы сгоняются члены так называемого "сельского актива", проникновение посторонних не рекомендовано. Если кто-то и просачивается, тому без особых церемоний указывают на дверь – точная компиляция с вышестоящих товарищей.
Надя пьет чай и расстроенно вздыхает. Вчера Пахомов приехал в Ахштырь, но ничего сказать ей не дали. Даже рта не успела раскрыть – тут же была возвращена на место. Такая несправедливость хуже ночного тремора. И теперь она точно знает, что за Пахомова голосовать не будет, хотя тот приехал уговаривать. Выборы мэра в сентябре, и глава Сочи уже изъявил желание пойти на второй срок.
На все вопросы о недовольстве будущего "электората" Пахомов отвечает, что недовольных не видит. Есть, конечно, трудности, но "мы их решаем". А кто не доволен – тот может уезжать. На встрече с жителями Ахштыря опять пообещал привести в порядок поселковую дорогу, закрыть карьеры и дать детям школьный автобус.
Надя – Надежда Кухаренко – знает, что ничего этого не будет, Пахомову пообещать – что воды выпить. Только бы не рухнула хата. Тогда по весне можно будет начать месить глину и заделывать трещину в стене. На ремонт крыши времени уже не хватит.
Ахштырь. Норвежский коллега перекатывает словечко на языке, как оливку после глотка мартини. Гармонии не получается. Самозабвенная попытка повторяется снова и снова, пока фары нашего авто не упираются в ржавую табличку "Пограничная зона". Заглядывая в мгновенно округлившиеся глаза журналиста, водитель успокаивает:
– Все нормально. Зону открыли – табличку забыли. Россия.
Ночь подпирает Ахштырь, обволакивая его со всех сторон густым горным туманом. Крохотное село словно бы растворяется на дне долины. Только зарницы от авто-железной дороги на Красную Поляну напоминают, что мы все еще в олимпийском городе. На единственной улице, ведущей к ставшему знаменитым Ахштырскому котловану, – непроглядная темень. Лишь в глубине, как в тоннеле, мерцают витрины продуктового магазина, под навесом которого коротают вечера местные мужики – пьют пиво, делятся новостями, ругают власти, Олимпиаду и Якунина.
Имя главы РЖД здесь знают даже малые дети. Дорога стоимостью в 280 млрд рублей отсекла 70 семей от электричества, тепла, воды. Уничтожен даже подвесной мост, по которому ахштырские дети ходили к автобусной остановке, чтобы ездить в школу. Людям запрещено держать домашний скот и топить дровами печи – гостям Игр ни что не должно намекать на отсутствие цивилизации в олимпийских задворках.
Дорога стоимостью в 280 млрд рублей отсекла 70 семей от электричества, тепла, воды
Надина саманная хата ютится почти на самой окраине села. Под потолком висит слепая лампочка, в комнатушке теснятся кровать, стол, не опохмелившийся шифоньер. Терпко пахнет сыростью и цементной пылью. Незамысловатый крестьянский быт подчеркивается телевизором, откуда, как из иконы, торчит голова незнакомой телебогини. В доме чисто, будто с утра ждали гостей. Минут через десять я узнаю, какой ценой дается чистота.
– Хату мету чуть не через два часа. Штукатурка сыплется с потолка и стен, – рассказывает Надя, подпирая печальную голову узловатым кулаком. – А они все едут и едут, гремят и гремят, везут и везут. Конца-края нет.
Они – это многотонные самосвалы, вывозящие из Ахштырского карьера белый гравий для отсыпки железнодорожного полотна. Пять лет подряд над селом висит известковый смог, по ночам оседающий на крыши домов плотным панцирем, – ни отмыть, ни отскрести.
А недавно у Нади треснула стена, от чего дом, видимо, вскорости рухнет. Хорошо, если это случится днем, когда старуха уходит в поселок. Ночью ей идти не к кому. Месяц назад она сломала ногу. Поехать к врачу – нет транспорта. Автобусы сюда не ходят более двух лет. Мэр Сочи Пахомов обещал колымагу для школьников, но потом забыл: государственному человеку не до крестьянской тщеты. Надя так и продолжает прыгать на костыле – не идет, а играет в классики.
– Аж вот так трясет, аж вот так, – гневится Надя, и старушечьи кулачки наливаются упругими прожилками вен, – прямо на голову ночью сыплется.
По ночам Ахштырские карьеры дышат, как лошади. В паузах между автоколоннами можно услышать, как оттуда доносятся зловещие звуки, напоминающие стон минного поля. Даже Мзымта замирает в ожидании новой атаки железных монстров. Через несколько минут стены Надиной хаты начинает трясти, как во время лавины, человеческие тени прыгают от стены как стене, словно бы в попытке вырваться из этого саманного плена. Три седельных тягача Scania уходят вверх по дороге, оставляя после себя плотную стену пыли. В кузовах – строительный мусор, бетонные балки, арматура, битый кирпич, бытовые отходы. Утром можно разглядеть, как экскаваторы засыпают все это свежим грунтом. Олимпийские строители прячут результаты своей жизнедеятельности. Через два месяца Сочи должен быть стерильней ординаторской.
Надя устало возвращается к столу и предлагает чай – от разносолов в Ахштыре отвыкли. Единственный продуктовый магазин предлагает крупы, картошку, шоколадки "Марс" и одинокую пачку презервативов. Над этим не хочется даже смеяться.
Нищета и безнадега закрыты от внешнего мира горами и олимпийской трассой, безжалостно врезанной в долину реки Мзымта. Жизнь между карьерами превратила людей в изгоев. Если кто и нарушает порядок вещей – журналисты, от которых, впрочем, здесь тоже ничего не ждут. Как не ждут от мэра Сочи Анатолия Пахомова, нынче превентивно объезжающего свои "олимпийские" владения.
Он – словно барин: в дорогом пиджаке, при галстуке и со свитой. Последняя предназначена для защиты хозяина от назойливых иностранных корреспондентов. Поездки градоначальника по отдаленным селам Большого Сочи – это указание сверху: подотчетное народонаселение должно встретить Олимпиаду спокойно, без стихийных сходов и митингов, и лучше всего – подальше от Краснодарского края.
Поездки градоначальника по отдаленным селам Большого Сочи – это указание сверху: подотчетное народонаселение должно встретить Олимпиаду спокойно, без стихийных сходов и митингов
Надя пьет чай и расстроенно вздыхает. Вчера Пахомов приехал в Ахштырь, но ничего сказать ей не дали. Даже рта не успела раскрыть – тут же была возвращена на место. Такая несправедливость хуже ночного тремора. И теперь она точно знает, что за Пахомова голосовать не будет, хотя тот приехал уговаривать. Выборы мэра в сентябре, и глава Сочи уже изъявил желание пойти на второй срок.
На все вопросы о недовольстве будущего "электората" Пахомов отвечает, что недовольных не видит. Есть, конечно, трудности, но "мы их решаем". А кто не доволен – тот может уезжать. На встрече с жителями Ахштыря опять пообещал привести в порядок поселковую дорогу, закрыть карьеры и дать детям школьный автобус.
Надя – Надежда Кухаренко – знает, что ничего этого не будет, Пахомову пообещать – что воды выпить. Только бы не рухнула хата. Тогда по весне можно будет начать месить глину и заделывать трещину в стене. На ремонт крыши времени уже не хватит.
