Иван Толстой: 20-летие бархатных и наждачных революций в Центральной Европе. Советская атомная бомба: как ее взрывали? Эта гладкая голая сволочь (это уже не про бомбу). Смерть Петра Вайля.
Начнем мы с литературной темы, точнее, с подведения литературных итогов. Почему-то многим в 2009-м году подспудно хотелось подвести черту под первым десятилетием нового века, хотя до настоящего окончания оставался еще целый год, но такое уж впечатление производит десятка на конце. Программа Дмитрия Волчека.

Дмитрий Волчек: “Нулевые” не начались в двухтысячном и не заканчиваются в 2009-м (зануды скажут, что формально до конца десятилетия остался еще целый год), но ощущение рубежа есть, и в этой программе мы покажем эпоху глазами литераторов: многие из них представляли свои новые работы в радиожурнале “Поверх барьеров”. Начнет разговор Максим Кантор. В романах “Учебник рисования” и “В ту сторону” и сборнике эссе “Медленные челюсти демократии”, которые мы обсуждали в радиожурнале “Поверх барьеров”, Максим Кантор предлагал версии случившегося в нулевых – в частности, говорил о причинах экономического кризиса, который, по его мнению, начался задолго до 2008-го года.

Максим Кантор: Мне кажется, что за эти десять лет (я не буду здесь говорить, какой именно из годов, содержащийся в этих десяти, мне кажется, что перелом произошел лет шесть назад) во всем мире произошла кардинальная переоценка надежд и упований. Если еще десять лет назад мир пребывал в определенной эйфории и по поводу демократии, и по поводу прогресса, и по поводу возможностей радикального изменения жизни к лучшему во всем мире, то эти десять лет показали, что такой возможности не существует. И то, что это закончилось кризисом - не случайно, а закономерно. Этот кризис начался уже лет шесть-семь назад в создании людей. Это было тяжелое похмелье, ему предшествовало неумеренное пьянство, и вот это похмелье, такая тяжелая головная боль, они в эти десять лет сказались. Разочарование в идеалах, за которые начинали бороться 50 лет назад, сразу после большой войны, и эта борьба обострилась при падении советской власти, когда казалось, что волна демократии прокатится по всему миру… Собственно, так уже казалось один раз, когда победили фашизм, что сейчас произойдет какое-то тотальное освобождение всего человечества. Ну, вот и еще раз это показалось. Разочарование в эти последние десять лет еще усугублялось тем, что вдруг исчезли все лидеры и так называемой перестройки, и те, из писателей или мыслителей, кто был референтной, авторитетной фигурой - они или умерли или как-то растворились в мировом пространстве. И у рядового человека, каким я себя чувствую, возникло ощущение того, что религиозный человек назвал бы богооставленностью. Оказалось, что вот те, кто звал куда-то и обещал, они все ушли, а ты остался один, как маленький ребенок в песочнице, и с тобой злой мир, и он не собирается улучшаться.

Дмитрий Волчек: Максим, что произошло в эти годы с литературой, внутри литературы, внутри текста?

Максим Кантор: Я не знаю, кто еще появился на литературном поприще в России, но вот в Европе я обратил внимание на писателя Джонатана Литтела, который, по-моему, крупнейший писатель сейчас. Он написал роман о мировой войне, называется он “Благоволительницы”. Это роман потрясающий, для меня он тем еще значим, что он написан примерно в той же тональности, в которой пишу сейчас я роман о войне, и, так же, как и я, Литтел пишет от имени немецкого офицера. Для меня это было несколько болезненно прочесть, но, правда, у меня это всего лишь одна из линий романа. Так что, я надеюсь, никакого совпадения не обнаружится. Это роман значительный, я думаю, что всем его надо прочесть. И вот появился он тоже недавно - года три назад.

Дмитрий Волчек: Русский перевод романа Джонатана Литтела “Благоволительницы” выйдет в 2010 году. Выпускает книгу издательство “Ад маргинем” - оно возникло в начале девяностых, но, думаю, справедливо будет назвать его главным российским издательством нулевых. В перечне авторов “Ад маргинем” много замечательных имен; я благодарен редакторам Александру Иванову и Михаилу Котомину, например, за то, что они публикуют Кристиана Крахта и Павла Пепперштейна. Александр Иванов, отвечая на вопрос о главных событиях нулевых, упомянул издание, которое мне тоже кажется очень важным.

Александр Иванов: Если говорить о литературе, то есть безусловные события для меня. К сожалению, для них не совсем понятно, есть ли читатель, но вот как литературные вещи в себе они существуют. Например, продолжается выход, на мой взгляд, одного из самых важных литературных произведений русского 20-го века - это дневники Пришвина. Это безусловное событие, это грандиозный текст по своей мыслительной, литературной и исторической проницательности. Это огромное событие, и нам повезло, что мы являемся в режиме реального времени свидетелями выхода этого выдающегося текста, выдающегося документа. Уже, по-моему, вышло девять томов, и я всем рекомендую. Особенно начало 30-х годов, описанное Пришивным - поразительное впечатление.

Дмитрий Волчек: Да, публикация дневников Пришвина – действительно выдающаяся работа. Отмечу среди литературных событий десятилетия еще один столь же замечательный публикаторский проект - издание дневника Михаила Кузмина. В одном из ближайших выпусков радиожурнала “Поверх барьеров” мы расскажем о работе литературоведов, которые готовят дневник поэта к печати, а сейчас продолжим разговор о духе времени. Наш следующий гость – Лена Элтанг. Ничуть не удивлюсь, если начало 21-го столетия останется в истории русской литературы благодаря романам Лены Элтанг “Побег куманики” и “Каменные клены”.

Лена Элтанг: Из хороших ощущений. У меня именно что хорошее ощущение, что в литературе в последние годы обозначился новый текст, уходящий, если можно так выразиться, по сухой тропе, прочь от ледяных промоин постмодернизма, о котором мы с вами когда-то уже говорили. Появилось новое лицо смысла, если использовать термин, принадлежащий Бахтину. И вот у меня появилась надежда, что вся эта надменность, болезненность и оголтелый центон (что скрывать, я сама через это прошла со своими двумя романами), рано или поздно сменятся каким-то смелым и спелым тестом, путь даже дичком, зато не паданцем. Да, вот именно дичком - зеленым, хрустящим, от какого-то вновь обретенного красноречия, по которому я очень давно скучаю, новой чувственной ткани. Я сейчас читаю рукопись Александра Илличевского, которую он мне просто на прочтение дал, и вот понимаю, что такое новый русский троп. Это сложно, очень сложная фактура, но это русская сложность, традиционная, берущая начало на севере диком, и впадающая простите мне геополитический пассаж, в Каспийское море. Вот у меня хорошее ощущение есть. Есть еще личное хорошее ощущение. Вот, кстати, про море Каспийское, про море и поиск новой романной концепции. Вот все эти романы-паззлы, романы-конструкторы-лего, романы в виде электронной переписки (каюсь, сама такое написала), напоминают мне фрау из “Ортодоксии”. Честертон говорит, что мечтает написать роман про англичанина, который проводит жизнь не то на корабле, не то она яхте, и, наконец, причаливает к берегам Англии, в уверенности, что открыл острова в Южных морях. И вот я мечтаю пристать к родному берегу и написать русский роман в его классическом варианте. У меня есть такое ощущение, что это получится. Это - хорошее ощущение, но это секрет, никому не говорите.

Дмитрий Волчек: Хорошо. А неприятное теперь?

Лена Элтанг: Плохих ощущений много, но я могу назвать те, которые первыми в голову приходят. У меня есть ощущение, что в последние годы заметно усилился (хочется крепко сказать, но неловко) момент засорения. Если еще лет десять назад читатель мог опираться на понятие жанра, отметая то, что, его по умолчанию не интересует, скажем, беллетристика, или, так называемая, высокая проза, то теперь это почти невозможно, все, мягко говоря, тонет в нарративном фарисействе. Что я хочу сказать? Само понятие романа в некотором роде разложилось, перестало быть герметичным. Открываешь роман и видишь текст, собранный из каких-то офисных рассказов или пучок литературных откровений и так далее. Но это я ворчу, разумеется. Есть еще одно неприятное ощущение, раз уж начали ворчать. В этом десятилетии стала заметна новая манера литераторов - сбиваться в стаи. Не знаю, заметили ли это вы. Раньше это было уделом бесталанных или стареющих писателей - комитеты, союзы и прочее, а теперь этим увлеклась молодежь и литературные подростки. Объединения, фестивали, группы большие и маленькие, даже, кажется, группы продленного дня. Это мне все напоминает, как однажды я по странной случайности оказалась в Сибири на глухариной охоте, хотя ни стрелять, ни ходить по лесу не умею. Так вот тамошний егерь махнул рукой на глухарей, самозабвенно токующих на ветке, и сказал: “Гужуются с утра до вечера, один другого не слышит. Вот и постреляют всех все равно поодиночке”. Я не слишком пессимистична в своих ощущениях?

Дмитрий Волчек: Нет, Лена, но я попробую поспорить, хотя это не входит в задачи жанра. Я думаю, что это ведь от отчаяния. Все-таки один из главных итогов нулевых годов для литературы русской - это то, что читатель исчез, так что сбиваются в стаю в отсутствие читателя.

Лена Элтанг: Да, может быть, вы и правы. Я даже как-то и не думала с этой стороны поглядеть. Видимо я так уже привыкла к тому, что я когда-то стану писателем, что читателем быть перестала. Но я вот подумаю по поводу того, что вы сказали. Может быть, мы даже и сойдемся, и спорить будет не о чем.

Иван Толстой: Президент Дмитрий Медведев открывает свой блог. Микрофон – Андрею Шарому.

Андрей Шарый: В «Живом Журнале» открылось официальное интернет сообщество президента России Дмитрия Медведева. В блоге будут транслироваться видеообращения и помещаться другие записи, которые опубликованы на интернет площадке «Видеоблог Дмитрия Медведева». Комментарии в сообществе могут оставлять все зарегестрированные пользователи «Живого Журнала».

Многие активные или, как говорят, "реальные" блогеры скептически оценивают появление блога Дмитрия Медведева в "Живом Журнале". Петербургскому интернет-обозревателю Ольге Серебряной эта пиар-акция напоминает литературные опыты генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева:

Ольга Серебряная: Мне этот продукт не нравится даже не с точки зрения его контента, а в том смысле, как он подан. Это видеосообщения, которые размещены на сайте Кремля. А поскольку сейчас повышенное внимание к этим сообщениям, они просто тупо не грузятся, потому что сервер Кремля переполнен запросами. Для того чтобы послушать, что там имел сказать Медведев, нужно потратить минут 20-30, чего лично я делать не хочу. Сообщение фрагментировано. Содержание его не доходит. Начинаешь смотреть на какие-то формальные характеристики и видишь, что президент читает бегущую строку, видишь, что этот клип как-то режиссирован. Там разные вставки появляются. В общем, сама форма презентации этих сообщений обращает внимание пользователя на их недостатки.

Андрей Шарый: Не нарушаются ли тут некие неписаные принципы блогосферы, прежде всего, свобода общения, свобода информации и личное участие человека в том, что представляется как его информационный продукт?

Ольга Серебряная: В данном случае эти принципы нарушены изначально и совершенно сознательно. Кто ж поверит, что президент сам, лично завел блог? Понятно, что это позиционирование себя для определенной группы людей. То есть президентские пиарщики думают, что нужно охватить аудиторию, рожденную интернетом. Мне кажется, что их представления об этой аудитории немножко устарели. Скажем, обращения, которые вывешены сегодня в ЖЖ, адресованы некоему интернет-сообществу. При этом президент говорит о компаниях, которые делают бизнес в интернете. Что понимается под интернет-сообществом? Люди, которые занимаются технологиями? Блогеры? Люди, которые просто пользуются интернетом, как развлекательным средством? Само понятие "аудитория" не проработано, но при этом присутствует четкое желание эту аудиторию охватить. В общем, цель поставлена чисто "использовательская". Цели участия в жизни блогосферы нет.

Иван Толстой: Рассказывала Ольга Серебряная. С 2011 года Ольга работает редактором в пражской штаб-квартире Свободы. 2009-й был годом 20-летия крупнейших социально-политических перемен в Центральной и Восточной Европе. Их называли бархатными революциями, хотя кое-где к ним больше подошло бы определение: наждачные. В частности, в румынском случае. Даже с птичьего полета обозреть все эти перемены в одном радиочасе немыслимо. Мы и не будем пытаться. Вместо этого, послушаем впечатления инсайдера, Владимира Ведрашко. Беседу с ним ведет Владимир Тольц.

Владимир Тольц: Владимир, я думаю, в Европе нет человека из тех, кто уже взрослым в том далеком 89-м году смотрел по телевизору рождественские передачи, нет такого среди них, кто не помнил бы жуткие сцены декабрьского бунта в Румынии: бегство румынского диктатора, скоротечная его казнь. Вы были в Бухаресте с 88-го года. Скажите, где начало того, что называется теперь «осенней революцией» 89-го в Румынии?

Владимир Ведрашко: Формально, это тоже следует вначале сказать, формально революция началась 16—17 декабря в городе Тимишоара. Но сегодня мы говорим об октябре, и это дает повод именно поговорить об истоках тех страшных событий, которые произошли в декабре и которые на самом деле удивили весь мир. Кто же мог ждать от страны, про которую говорили, что мамалыга не взрывается, вот такого явления — с танками, гранатомётами, пожарами и постоянным упоминанием — чаще, чем какого-либо другого — слова «террористы». Октябрь — это осень время подведения хозяйственных итогов. Так вот румынские крестьяне, обнаружили, что им не на что будет жить зимой, что нечем будет в который раз обогревать свои дома, и это, конечно, являлось мощным фактором недовольства. И это недовольство уже достигло такого накала, что не могло не вырваться наружу. Недовольство было и раньше, но теперь его количество начало переходить в качество.

Владимир Тольц: Да, я вспоминаю, что именно в октябре 89-го, я прочел об этом позднее, в упомянутой вами Тимишоаре ввели хлебные карточки, а это такой зажиточный по румынским меркам район.

Владимир Ведрашко: Ограниченное нормированное снабжение продуктами было по всей стране. Вот я жил в Бухаресте. Моей дочке было полтора года. Ребёнка надо было чем-то кормить. Так вот, в октябре 1989 года я ездил за продуктами в соседнюю Болгарию. Мой статус иностранного журналиста позволял такие поездки через Дунай, в соседнюю страну. И вот ещё один факт, помогающий понять, как жилось той осенью людям. У нас было два примуса, я их купил в спортивном магазине в Москве. На этих примусах — установленных на кухне, рядом с газовой плитой, мы и готовили еду. Румыны же — а у большинства из них примусов не было, готовили по ночам, когда давление в газовых трубах было чуть побольше, чем днём.

Владимир Тольц: То есть один из источников недовольства — это крайняя бедность румынского населения, включая столичное население, несмотря на то, что Чаушеску, президент Румынии и глава румынской компартии, уверял своих старших товарищей в Москве, что все проблемы решены и что к 90-му году будет решен даже квартирный вопрос...

Владимир Ведрашко: Да, это верно, он убеждал. Более того, были и объективные показатели, например, полная выплата иностранных долгов Румынией. На этом и строилась коммунистическая пропаганда румынской власти — дескать, теперь мы ещё меньше зависим от Запада. Но люди, которые в результате такой «независимости от Запада» живут все хуже и хуже, задают себе вопрос: а надо было эти долги отдавать? Может, было бы лучше на эти деньги еще как-то пожить и использовать эти деньги с толком для своей же страны. Поэтому то, что говорил Чаушеску, не имело отношения к повседневной жизни. Можно было выехать за пределы Бухареста — уже не на машине, а на автобусе, чтобы никто за мной не следил, — и через 20—30 минут оказаться в какой-нибудь деревне, где остался один или два дома, а остальные десятки домов были стерты с лица земли в буквальном смысле этого слова. Приезжал экскаватор, выкапывал большую яму рядом с домом, потом бульдозер спихивал этот дом в ту яму и потом её заравнивал. Вот такова была политика Чаушеску, так называемая политика систематизации. Куда же выселяли людей? Их выселяли в большие железобетонные, кирпичные бараки со всеми удобствами во дворе. Это были двух-трёхэтажные дома, я бывал в таких домах и знаю как это выглядело. В нескольких комнатах селили людей, которые привыкли жить и работать на земле. Таким образом «укрупняли населённые пункты» — решая заодно и национальный вопрос: если в каком-то маленьком селе жили венгры или немцы, то, оказавшись в большом посёлке, эти немцы или венгры уже были в меньшинстве. Так проводилась политика насильственной ассимиляции.

Владимир Тольц: Владимир, вы ездили в Болгарию, вы бывали в других социалистических странах, это действительно то, что я слышал несколько раз в 80-е годы, что румынский барак был в этом социалистическом лагере самый бедный?

Владимир Ведрашко: Мало кто из нас был и имел возможность сравнить с албанским бараком — вот уж где была наибольшая бедность. Что касается Румынии, то это страна весьма заметная, 20 миллионов жителей, вполне приличная армия и, конечно, она по всем параметрам — как бы нормальная страна. Поэтому и сравниваешь её с другими — такими же нормальными странами. И вот когда ставишь ее в сравнение с другими, то, конечно же, бедность, нищета, размах национального бедствия становились очевидными и из ряда вон выходящими.
Конечно, в ту осень — 1989 года — в стране уже набирало силу протестное движение. Это, как и в предыдущие годы, было, конечно, движение одиночек или маленьких диссидентских групп. Но этих одиночек и этих групп становилось всё больше. Иногда они выступали с открытыми письмами к Чаушеску. Эти письма переправлялись на Запад и оттуда зачитывались по радио или печатались в западной прессе. И, конечно, в Румынии все знали об этих письмах. Ведь каждый житель страны имел возможность свободно слушать радио «Свободная Европы» на румынском языке. Режим Чаушеску не глушил как «вражеские голоса». Такой парадокс. Похоже, он не понимал, что их надо глушить...

Владимир Тольц: Чаушеску прекрасно понимал. Только он не столько думал о том, чтобы глушить, сколько о том, чтобы... взорвать. Из просмотренных мною материалов о подготовке взрыва на Радио Свобода в Мюнхене явствует, что главную скрипку в организации этого дела играли секретные службы социалистической Румынии.

Иван Толстой: Владимир Ведрашко в разговоре с Владимиром Тольцем. 16 апреля 2009 года в Праге поздно вечером погиб при не до конца выясненных обстоятельствах журналист и писатель Тенгиз Гудава. Прага, в принципе, город мирный, и гибель русского литератора здесь – факт из ряда вон выходящий. Наш бывший коллега Тенгиз вышел близко к полуночи из своего дома за сигаретами. Жил он в полупригороде, тротуары там весьма условные, освещение – тоже. По ряду фактов получается, что его сбил автомобиль, обнаружили Тенгиза в клинике.
К тому времени Тенгиз Гудава уже пять лет не работал на Свободе. Он был уволен из-за внутреннего конфликта в редакции. Но мы помним нашего коллегу, автора и ведущего ярких программ о Кавказе и Средней Азии и особенно передач на правозащитные темы.
В 1987 году Тенгиз Гудава был освобождён из Пермского лагеря для политзаключенных с условием эмиграции из Советского Союза. Некоторое время жил в Соединенных Штатах. Участвовал в работе нью-йоркской правозащитной организации Center for Democracy. Вместе с братом, Эдуардом Гудава, и другими диссидентами, живущими на Западе (Владимиром Буковский, Юрием Ярым-Агаевым и другими) создал международную организацию Democracy and Independence.
Тенгиз был известен остро полемическими статьями, двумя романами («Его звали Анжелика» и «Хельголанд») и большим числом рассказов.

Большие и малые события года. Наш хроникер – Андрей Шароградский.

Андрей Шароградский:

По решению ЮНЕСКО, 2009-й год объявлен Международным годом астрономии (в связи с 400-летием астрономических открытий Галилео Галилея) и годом Николая Гоголя – по случаю 200-й годовщины его рождения.
2009-й также объявлен: в России – годом Болгарии, Франции и молодёжи, в Китае – годом Сталина.
1-го января Газпром в полном объёме прекратил поставки газа на Украину.
Асунсьон — столица Парагвая - получил статус Американской культурной столицы, Вильнюс и Линц — статус культурных столиц Европы.
1-го января Единый государственный экзамен стал обязательным во всей России.
Словакия перешла на евро и стала 16-м членом еврозоны.
Чехия выбрана Государством-председателем Совета Европейского союза.
1-го января Великобритания запретила продажу ламп накаливания мощностью более 60 ватт. К подобным ограничениям в течение 2009 года присоединились и многие страны континента.
15-го января Аэробус A320 авиакомпании US Airways совершил аварийную посадку на воду Гудзона между Манхеттеном и берегом Нью-Джерси. Журналисты прозвали это происшествие «Чудом на Гудзоне».
18-го января Израиль в одностороннем порядке прекратил боевые действия в секторе Газа, где в течение 20 дней проходила военная операция «Литой свинец».
19-го января убит российский адвокат Станислав Маркелов. Вместе с ним погибла и журналистка Анастасия Бабурова.
27-го января завершился внеочередной Архиерейский собор Русской православной церкви, избравший нового Патриарха Московского и всея Руси. Им стал Кирилл.
10-го февраля над полуостровом Таймыр на высоте 788 километров произошло первое в истории столкновение двух искусственных спутников (американского и российского) – Космос-2251 и Иридиум-33. В результате столкновения образовалось около 600 обломков
25-го февраля в аэропорту Амстердама при посадке в тумане потерпел катастрофу Боинг-737 турецких авиалиний. Погибли 9 человек.
9-го марта Президент США Барак Обама снял все ограничения на проведение исследований стволовых клеток эмбриона человека.
30-го марта тремя выстрелами в спину в Дубае убит чеченский и российский военный и политический деятель, командир батальона «Восток» Сулим Ямадаев.
21-го апреля — ЮНЕСКО запустило Всемирную цифровую библиотеку.
27-го апреля в московском супермаркете «Остров» майор милиции Денис Евсюков (начальник районного ОВД «Царицыно») расстрелял двоих и ранил шестерых покупателей.
16-го мая представитель Норвегии Александр Рыбак победил на конкурсе песни Евровидение в Москве.
1-го июня Airbus A330 авиакомпании Эр Франс, летевший из Рио-де-Жанейро в Париж, потерпел катастрофа над Атлантическим океаном. Погибло 228 человек.
11-го июня — Впервые за 40 лет ВОЗ объявила о всемирной пандемии свиного гриппа.
12-го июня Соединенные Штаты перешли с аналогового телевидения на цифровое.
28 июля в Москве совершено покушение на вора в законе Вячеслава Иванькова (Япончика). Он скончался в клинике два с лишним месяца спустя.
17-го августа на Саяно-Шушенской ГЭС произошла техногенная катастрофа, в результате которой погибло 75 человек.
2-го ноября в Москве убит бизнесмен и меценат, владелец женского баскетбольного клуба «Спартак» Шабтай Калманович, бывший сотрудник Первого Главного Управления КГБ.
27-го ноября на границе Тверской и Новгородской областей произошло крушение поезда «Невский экспресс», следовавшего из Москвы в Петербург. Погибло 28 человек, 95 ранены.
18-го декабря по маршруту Москва-Петербург начались регулярные поездки высокоскоростного поезда «Сапсан».

Человеком года по версии журнала Time стал Бен Бернанке - американский экономист, председатель Федеральной резервной системы США.

В 2009-м году скончались:

Писатели: Джон Апдайк, Морис Дрюон, Джеймс Баллард, Милорад Павич, Еремей Парнов, Лев Лосев, Михаил Кононов, Георгий Вайнер, Василий Аксёнов, Виктор Боков, Григорий Бакланов.
Актеры: Фарра Фосетт, Ян Арлазоров, Олег Янковский, Вячеслав Невинный, Зиновий Высоковский, Семён Фарада, Иван Дыховичный, Николай Олялин, Вячеслав Тихонов, Евгений Весник.
Театровед и телеведущая Маргарита Эскина.
Балерина Екатерина Максимова.
Участник ГКЧП Валентин Варенников и Олег Шенин.
Миллвина Дин - последняя из выживших пассажиров «Титаника».
Молоко Темо, долгожительница из ЮАР, которая по возрасту (134 года) считалась самой старой из когда-либо живших людей на земле.
Режиссер Борис Покровский.
«Король» поп-музыки Майкл Джексон.
Историк искусства, публицист и реставратор Савва Ямщиков.
Певица Людмила Зыкина
Эдвард Кеннеди - американский сенатор, последний из братьев Кеннеди, единственный кто умер собственной смертью.
Поэт, баснописец, автор текста двух гимнов - Советского Союза и России - Сергей Михалков.
Космонавты Павел Попович и Константин Феоктистов.
Журналист-известинец Игорь Голембиовский.
Художник Валерий Траугот.
Кинорежиссёр, актёр и сценарист Михаил Калатозишвили.
Лауреат Нобелевской премии по физике Виталий Гинзбург.
Экономист и политик Егор Гайдар.
Теле- и радиоведущий, шоумен, актёр, певец, писатель, бизнесмен, рекордсмен в силовых видах спорта Владимир Турчинский.
Основатель природной косметики Ив Роше.
Композитор Исаак Шварц.
Бывший депутат Государственной думы Василий Шандыбин.

Нобелевская премия по литературе 2009-го года присуждена Герте Мюллер.
Нобелевская премия мира - президенту США Бараку Обаме.

Американская киноакадемия, присуждающая премии «Оскар» называла лучшей песней года композицию «The Weary Kind» из фильма «Сумасшедшее сердце».

(Песня)

Иван Толстой: Песня «The Weary Kind» в исполнении Райана Бингхэма и Ти-Боун Бёрнет.
В 2009-м году отмечался нерадостный юбилей создания советской атомной бомбы. В Москве прошла большая и представительная выставка, посвященная этому важнейшему политико-технологическому событию. Передачу этому посвятила Лиля Пальвелева.

Лиля Пальвелева: Один из гостей выставки – опирающийся на трость девяностодвухлетний старик с удивительно твердым взглядом. Это Сергей Львович Давыдов, человек, нажавший на ту самую кнопку программного автомата, что и запустила взрыв в августе 49-го. В упоминавшемся нами фильме рабочее место инженер-майора Давыдова описывается так:

Диктор: На расстоянии 10 километров от центра поля был сооружен командный пункт, связанный подземными кабелями со всеми приборами, распложенными в пределах поля. В помещении командного пункта был установлен автомат поля, обеспечивший включение всех приборов. Контрольные приборы и световые указатели облегчали оператору наладочную работу перед пуском автомата. В строго определенный момент времени автомат поля подал сигнал, вызвавший взрыв. За четыре секунды до взрыва начали подавать предупредительные сигналов времени – два длинных и короткий.

Лиля Пальвелева: Мы стоим рядом с экраном, где идут эти кадры, и Сергей Давыдов сетует.

Сергей Давыдов: К сожалению, тут показали случайные какие-то вещи. Выставка мне не понравилась, в общем-то. Выставка проводится во исполнение программы патриотического воспитания. Но каким патриотизмом вы бы заразились, обойдя выставку? Чиновничьи протоколы - и больше ничего нет. А должно было быть главное: почему вынуждены были советские люди создать атомную бомбу? Этого здесь нет. А мы все понимали, как понимали Курчатов, Сахаров, что, не создав советскую атомную бомбу, как стал Сталин, мы бы, советские люди, на себе испытали бы действие атомного взрыва. Ибо президент Трумэн подписал доклад в 1946-м, в котором было четко написано, что США должны быть готовы к тотальной войне против Советского Союза. Война будет бактериологическая и атомная. Еще в таком масштабе, какой никогда не знало человечество. Я работал в министерстве обороны, у меня в то время был перечень 20-ти городов, по которым должны были нанести в 1947 году американцы ядерный удар. Конкретные города.

Лиля Пальвелева: И как тут не спросить о том, что должен почувствовать человек, увидевший апокалиптическую картину сотворенного им взрыва. Ответ – неожиданный.

Сергей Давыдов: Я, к сожалению, картины не увидел, и не услышал. Я сидел в бункере, в 10-ти километрах от места взрыва. Передо мной стоял программный автомат, который нажимал кнопки. Я смог только выйти после того, как взрыв произошел. А Курчатов вышел, предварительно посмотрел. Он все видел.

Лиля Пальвелева: В 1951 году Сергей Давыдов по распоряжению Курчатова на том же Семипалатинском полигоне взрывал вторую атомную бомбу, а позже – первую термоядерную. Но испытание 1949 года, конечно, было самым трудным.

Сергей Давыдов: Вообще, много было переживаний. Первый взрыв, все-таки. Когда первый космонавт летел, он, как вы думаете, переживал? Вы скажете, что американцы уже взорвали бомбу. Да, взорвали. Но одно дело - американцы, а другое дело - мы, русские. Я имел удовольствие учиться в Путиловском железнодорожном институте ленинградском, у меня был такой профессор один, который рассказывал, что американцы в 20-х годах построили паровоз, который не взрывался. Паровозы, вы знаете, пар там, котел взрывается. А они построили такой, который не взрывается. Россия купила эти паровозы, несколько штук. Так что вы думаете? Русские взорвали их. Так вот мог ли я быть уверен, что если у американцев все в порядке, то у нас будет все в порядке? В какой-то мере. А во-вторых, мы все-таки понимали, мы знали, что Хиросиму и Нагасаки в 1945 году американцы бомбили.

Лиля Пальвелева: Но если бы и в самом деле испытание РДС-1 прошло неудачно, как с теми паровозами? Понимал ли человек у программного автомата, что он может быть репрессирован? Думал ли в тот момент об этом?

Сергей Давыдов: Я был офицером, майором, я отвечал за технику. Техника была так сделана, что она не могла подвести, и она, слава богу, меня не подвела. Хотя мне было записано моими недругами, что мы допускаем технику, которую создал программный автомат под личную ответственность Давыдова. Такая же ответственность за неуспех, как и Курчатов. Если бы был неуспех, то я бы нес такую же ответственность, как Курчатов.

Иван Толстой: Мы говорили, что год, заканчивающийся на девятку, подспудно хочется назвать итоговым для десятилетия. Некоторые итоги – в программе Людмилы Телень.

Людмила Телень: В студии мои коллеги, обозреватели Радио Свобода Анна Качкаева и Михаил Шевелев. В эфире программа из специального цикла «Мир в нулевые. Предварительные итоги». Сегодня мы обсуждаем влияние новых медиа на современную журналистику и - шире – на жизнь общества. Речь, конечно, прежде всего, об интернете. Надо сказать, что одно из первых самостоятельных СМИ в интернете - газета.ру - появилось как раз на границе веков, в 1999-м. А сегодня огромное количество людей в России предпочитают интернет печатной прессе. Названия интернет изданий, той же ленты.ру или газеты.ру, не менее популярны, чем старые бренды вроде «Известий». Начало 21 века, кроме того, связано с колоссальным ростом интереса к социальным сетям. Если говорить о России, то это, прежде всего, «Живой Журнал». За 10 лет блогерами стали не только никому не известные пользователи интернета, которые предпочитают прятаться под «никами», но и изрядное количество публичных людей, и, даже, президент Российской Федерации Дмитрий Анатольевич Медведев. Но вот что, на мой взгляд, самое любопытное, если говорить о российском медиа пространстве. С одной стороны - стремительное развитие медийных технологий и немыслимых раньше возможностей, а, с другой - масштабное наступление на свободу слова, которое также датировано 2000 годом, когда Владимир Путин стал президентом России и весьма преуспел на поприще работы со свободными СМИ. Вот почему я предлагаю говорить не только и не столько о новых технологиях, а о том, как они повлияли на качество журналистки, на общественную активность и на уровень свободы слова в стране. О том как меняются традиционные медиа под влиянием новых технологий мы говорили с человеком, который всю жизнь проработал в традиционных СМИ, а сейчас возглавляет один из старейших российских журналов, которому 110 лет исполняется вот-вот, то есть с главным редактором журнала «Огонек» Виктором Лошаком.

Виктор Лошак: Влияние колоссальное. Это даже не влияние, а давление. И итоги этого давления видят не только журналисты, но и читатели. Интернет очень мощно давит на ежедневные газеты, он их буквально вышибает из ежедневной ниши, из ниши носителя информации. Ежедневные газеты все больше и больше приобретают черты еженедельников. В них появляются те материалы, которые раньше могли себе позволить только еженедельные издания. В свою очередь еженедельники начинают осваивать, в том числе, и нишу ежемесячных журналов, альманахов, и так далее. А вот что происходит с ежемесячными журналами? Они просто разбиваются по нишам, а ежемесячный журнал такого общего пользования это уже нонсенс. Так что колоссальное давление. Более того, мне кажется, что интернет даже начинает давить на такие оперативные СМИ как радио или телевидение, потому что сегодня делать телевизионный канал или радио канал, не ориентируясь на то, как работает рядом интернет, невозможно.

Людмила Телень: Но все-таки то, о чем вы говорите, этот тезис касается, скорее, скорости появления материалов или скорости осмысления событий. Может быть, и хорошо, что печатные СМИ занимаются более фундаментальной и более серьезной журналистской работой, а на суть журналистского труда это не влияет?

Виктор Лошак: Нет, это очень влияет на суть журналистского труда. Я вот, что думаю. Я думаю, что вот эта оболочка, которая называется журналистика или журналист, она бесконечно раздулась и мы находимся на пороге такой смысловой и стилистической ситуации, когда профессия журналиста будет называться по-разному внутри профессии. Потому что профессия человека, который находится на войне и пишет репортаж с войны и девочки, которая ищет сводки погоды в интернете, но тоже называется журналисткой, это радикально разные профессии.

Людмила Телень: Так же было и в традиционной прессе: были люди, которые писали репортажи с войны и были девочки, которые писали заметки о погоде, о том, какой величины вырос гриб…

Виктор Лошак: Нет, не соглашусь с вами. Эта журналистика, которая находится в таком столкновении с жизнью, и успехи этой журналистики эта искра, которая вышибается от столкновения журналиста и жизни, это все-таки один путь большой. Но проблема в другом. Появилась целая плеяда журналистов, целое направление журналистики, она, безусловно, нужна, она помогает читателю, помогает и нам, журналистам, но это люди, которые с жизнью не сталкиваются. Они сталкиваются только с экраном своего компьютера. Они приходят, включают компьютер и через 8-9 часов рабочего дня компьютер выключают. То есть живой жизни, трагедии слов, настроений они не чувствуют. Но существуют другие, которые с этой жизнью имеют дело.

Людмила Телень: Вам кажется, что те, другие, которые имеют дело с жизнью, они становятся вымирающей профессией?

Виктор Лошак: Нет, мне так не кажется. Более того, я вам могу сказать, что большие интернет ресурсы тоже каким-то образом создают свои репортерские бригады, которые находятся в местах событий, бывают на пресс-конференциях. Например, газета.ру имеет все структурные приметы большой ежедневной газеты, то есть приблизительно такое же количество журналистов, которые занимаются жизнью.

Людмила Телень: Все-таки можем ли мы сказать, что позитивного принесли новые технологические возможности в традиционную журналистку? Вот поделить, что хорошего и что плохого?

Виктор Лошак: О плохом я уже сказал. Это создание такой плеяды «пластмассовых» журналистов. То есть не надо понимать, что я против интернет журналистики.

Людмила Телень: Я надеюсь.

Виктор Лошак: Без этого никуда не деться и без помощи интернета невозможно издать сегодня газету или журнал, потому что по сетям интернета уходят в типографию наши полосы, и так далее. Но вот «пластмассовая» журналистка мне не очень нравится.

Людмила Телень: Анна, как вам кажется, что мы сегодня наблюдаем, что изменяется в самой профессии?

Анна Качкаева: На мой взгляд, принципиальны две вещи. Изменилось в принципе представление о том, что журналистка может сделать для общества. И это, на мой взгляд, не только связано с новыми технологиями, а связано с тем, что наступил такой консюмериат, общее состояние взглядов, ощущений, представлений. Когда человек озабочен собственными удовольствиями, необходимостью потреблять, существовать в некоем гламурном пространстве или, наоборот, выживать, но тянуться к этому гламурному пространству, а не к иному, не к гражданскому, не к социальному, то, в общем, журналистика в меньшей степени востребована как журналистка политическая, информационная. И это происходит во всем мире. Другое дело, что во всем мире есть стандарты и общество все равно гораздо более, во всяком случае, в станах цивилизованных или, как говорят, «золотого миллиарда», гораздо более живое, активное и требующее. В России эта ситуация за 10 лет подморозилась, стала гораздо более циничной, и еще, конечно, все это накрыло общественным равнодушием. Поэтому активная журналистика пребывает в состоянии спячки. И потом она, конечно, изменила градус и знак по сравнению серединой 90-х. Она перестала себя ощущать миссианской. Это отчасти в свое время ей не помогло, хотя вывело на первые роли в общественном сознании. И это отчасти связано с новыми технологиями, а отчасти связано с тем, о чем вы сказали в начале - такой политико-экономической ситуацией, с базисом. А новые технологии на это все повлияли своеобразным образом, как мне кажется, во всяком случае, в России. Не выработав стандартов и представлений о том, зачем журналистка в обществе, и брезгуя часто профессией, журналисты теперь подвывают по поводу того, что теперь вот эта вся интернет компания нас, наверное, подвинет, она более оперативная, она более интересная, ей неважны источники, главное сенсация, и так далее. Та компания, интернет компания, действительно, в меньшей степени озабочена этикой и представлениями о стандартах. Но их нет и в большой журналистике. Назовите мне компанию, где был бы внятный «стайл гайд», кодекс или еще какие-нибудь представления о том, как работать с той или иной сложной темой, как брать интервью. Этого почти нет. И здесь эти два поля замечательно пересекаются. Это то, о чем говорит Лошак. И множится некомпетентность, безответственность, нежелание отвечать за информацию. И все эти блогеры и люди, которые становятся популярными, они ведь популярными становятся активно потому, что им почему-то начинают доверять. И этот вопрос доверия - один из самых существенных, если мы будем обсуждать то, как изменились традиционные медия и что будет с медиа новыми.

Людмила Телень: И мой вопрос Михаилу Шевелеву. Как вы считаете, новые технологии испортили ремесло или сделали его более качественным и более привлекательным?

Михаил Шевелев: Я думаю, что никакого принципиального влияния новые технологические возможности на суть профессии и на взаимоотношения журналистики и общества не оказали. Время от времени это происходит в истории человечества, появляются новые технические возможности. Я думаю, что появление интернета вполне сопоставимо с появлением станка Гуттенберга или с появлением телевидения. И что? Что такого принципиального изменилось от того, что текст высечен на скале древним человеком, напечатан на бумаге или виден с экрана компьютера? Никаких принципиальных изменений не появилось. Но тут я согласен с тем, что говорит Анна. Журналистика вторична по отношению к политическим и социальным тенденциям, она отражает состояние общества. Она может быть инструментом какого-то социального прогресса, но она не может сама по себе быть его инициатором. Она инструментальна. Что касается самой профессии, то я думаю, что появление интернета, особенно блогосферы, оказалось важным в плане верификации информации. Теперь пользователи интернета имеют возможность подтвердить или опровергнуть то, что появляется в качестве информации в зарегистрированных СМИ. Но обратите внимание на другую проблему. Они это подтвердят или они это опровергнут – это не имеет никакого значения. Журналистика изолирована от политического процесса. Журналистика обслуживающая, журналистика пропаганды приближена к этому процессу, но она и журналистикой-то, по большому счету, называться не может. На самом деле то, что происходит на государственных российских каналах, да и на негосударственных тоже, это что, требует опровержения или подтверждения? Уже на протяжении многих лет не требует, потому что это перешло ту грань, когда это вообще возможно обсуждать. И кто на это прореагировал? Это то, о чем я хотел сказать.

Анна Качкаева: Это и есть проблема доверия. И она не зависит от того, в новых она медиа существует или в старых.

Михаил Шевелев: Абсолютно.

Иван Толстой: Для нас, русской редакции Свободы, 2009-й запомнился тяжелой утратой. После года с лишним пребывания в коме скончался Петр Вайль, один из самых светлых людей в истории станции. Яркий литературный дар Вайля, тонкое политическое чутье и огромные административные способности делали его фигурой совершенно незаменимой для Русской службы. В любую ситуацию – буквально, в любую – Петр немедленно вносил здравый смысл и разящую шутку. И могу сказать от себя лично: ни одну потерю в своей профессиональной жизни я не ощущаю так остро, как кончину выдающегося человека – Петра Львовича Вайля. Он скончался 7 декабря 2009 года.
Литературную тему продолжает отрывок из программы Марины Тимашевой.

Марина Тимашева: В издательстве “Астрель” вышла книжка Тамары Кандала “Эта сладкая голая сволочь”. Роман включает в себя несколько, на первый взгляд, самостоятельных историй, которые могли бы произойти в Москве, Париже, Лондоне, Лиссабоне в течение последних сорока лет. С Тамарой Кандала встретилась Тамара Ляленкова.

Тамара Ляленкова: Тамара Кандала, в прошлом топ-модель на ведущих подиумах СССР, по образованию искусствовед, живет в Париже и писателем себя не считает. “Автор” - вот то слово, которое, по мнению Тамары Кандала, лучше всего определяет род ее нынешних литературных занятий. Она - автор четырех пьес, одну из которых поставил известный украинский режиссер Богдан Ступка, и двух романов, последний из которых - “Эта сладкая голая сволочь” - был опубликован недавно. С него мы и начали разговор.


Тамара Кандала: Хорошее название? Кто это? Это там не одна “сладкая голая сволочь”. Кот, голый кот - изначально “сладкая голая сволочь”. Но, вы знаете, у меня вот четыре пьесы, у меня в каждой пьесе одинаковое количество персонажей - всегда пять, и обязательно животное. Вот в пьесе, которая идет в Киеве, в Национальном театре, там у меня собака, которая выходит на сцену в финале, что вызывает у зрителя абсолютный восторг, потому что она оказывается живой, хотя, по идее, она убита в начале. В следующей пьесе, которая называется “Розалия, или Шизофрения”, которая в Лондоне выдержала 46 представлений довольно удачно, у меня там попугай, который участвует вовсю в действии. А в последней пьесе “Delirium tremens” у меня кролик. Первый мой роман “Как вам живется в Париже” - там моя собака, которая, к несчастью, уже умерла, но в тот момент она была жива, практически ей посвящен. А здесь - мой кот. Вот у меня появился в доме кот голый, такое наглое существо, которого мы обожаем до умопомрачения, и, естественно, он появился у меня в романе. А как же? Собственно, название придумалось благодаря ему. “Эта сладкая голая сволочь”, мне так понравилось название, что я решила под название написать роман. Так тоже бывает. Но, как вы понимаете, кот - это предлог, потому что там есть главный герой, который потом окажется этой самой сволочью. Это такой текст, я бы сказала, матрешка, то есть, роман в романе. Текст написан от первого лица мужского рода. Он, в свою очередь, писатель, пишет роман от первого лица женского рода. Что касается героини, написан текст как бы от третьего лица, как бы от автора. И потом там есть главы, так называемые, черно-белые в книге, это такие флэш-бэки, которые написаны вообще в стиле скрипта, сценария. То есть абсолютно в нейтральном стиле: пришел, ушел, зажег свет, выключил, выпил, и так далее. И плюс там есть такие инкрустированные куски, как бы взятые из интернета. То есть, есть куски, которые действительно взяты из интернета, а есть куски, которые я написала сама, но они как бы взяты из интернета. Поэтому стили там все перемешаны специально, нарочно, так это было задумано. Во Франции, где я живу уже много лет, для таких текстов есть замечательный жанр, который называется “roman à tirroires”, что значит “роман с тайными ящичками”, что вовсе не подразумевает, что это детектив. Как это перевести на родной язык, я не понимала, и нашла следующий выход – я свой текст заявляю как «роман-трэш».

Тамара Ляленкова: О романе “Эта сладкая голая сволочь” и своих литературных дебютах рассказывает Тамара Кандала.

Тамара Кандала: Я вообще человек достаточно ленивый и занимаюсь только тем, что мне интересно. Вот мне был интересен процесс написания пьес - я писала пьесы.

Тамара Ляленкова: А почему начали писать? Потому что пьеса все-таки предполагает рано или поздно воплотиться.

Тамара Кандала: Вот мне захотелось написать пьесу, причем пьесу по очень печальному поводу, потому что умер мой близкий человек. Мне не хотелось писать свои впечатления, рассуждения, вот мне хотелось только писать диалоги, чтобы это все происходило в диалогах, без моего отношения к этому, без авторского отношения. Вот я взяла ручку и стала писать, и с того момента, как я начала писать, я увидела просто героев, увидела и услышала. Потом мне надоело свои пьесы пристраивать, особенно в России. Тут ни к кому на кривой козе не подъедешь, все такие важные и главные. Говорят: “Что? Кто такая? Кто ее знает? Что? Пьеса? Нет!” Бесполезно.

Тамара Ляленкова: Но я так понимаю, что ваша пьеса к Богдану Ступке попала относительно случайно?

Тамара Кандала: Не относительно, а просто случайнее не бывает. Такое бывает раз в жизни. Он был в гостях у кого-то в Париже, пролетом куда-то, и говорит: “Вот сейчас в самолет сяду (чуть ли не в Африку он летел), читать совершенно нечего”. А там был актер, которому я дала накануне пьесу прочесть. Просто у него в портфеле была с собой. Он говорит: “Вы хотите почитать в самолете?”, - и дал мою пьесу. Ступка мне позвонил через четыре дня или неделю, уже вернувшись в Киев, и говорит: “Мы все влюбились в вашу пьесу, мы здесь репетировали пьесу Радзинского, и мы решили отменить Радзинского, и будем репетировать вашу пьесу. Вы согласны?”. Я решила, что меня кто-то разыгрывает, когда он представился, что это главный художественный руководитель Богдан Ступка. Я говорю: “Да, очень приятно, не забудьте на премьеру пригласить”, - понимая, что меня кто-то разыгрывает. Он мне говорит: “Вы знаете, Тамарочка, я вам сейчас оставлю свой номер телефона, вы мне перезвоните, пожалуйста”. Потому что он понял, что я к его словам отношусь с недоверием. Я перезвонила - действительно, смотрю, код Киева. Он говорит: “Да, да, это я, Богдан Сильвестрович Ступка”. И дальше мы уже продолжили говорить. Через три месяца была премьера. Три месяца! Так что, это просто из тех чудес, которые случаются только в романах.


Иван Толстой: В 2009-м много говорилось о пройденном. Не могу не завершить обзор этого года словами писателя, который не очень любил давать интервью, но уже если соглашался, то прежде всего – Свободе. Фантаст и философ Борис Стругацкий.

Борис Стругацкий: Прогресс – это просто накопление умений, и не более того; а суть человека, качество человека меняется чрезвычайно мало. Точнее, меняется, тоже меняется - просто для этого нужны не десятилетия, а столетия. Сейчас как-то не принято казнить людей на площадях, а каких-нибудь 500-600 лет назад это было прекрасным развлечением. В этом смысле человек часть своей дикости потерял.

Но не этим определяется суть и содержание прогресса. Человек с каждым веком умеет все больше, больше и больше. Вот это и есть прогресс. Социальный прогресс и прогресс нравственный практически не имеют точек соприкосновения - это события, происходящие в разных социальных плоскостях.

Иван Толстой: Борис Стругаций, фрагмент из передачи Андрея Шарого. И на этом мы заканчиваем рассказ о 2009-м годе в цикле Новое десятилетие: К 60-й годовщине радиостанции.