"Остановите часы, бросьте учебники истории в огонь. Ущипните себя, а теперь еще раз". Исполненный пафоса комментарий спортивного обозревателя Би-би-си Тома Фордайса стал квинтэссенцией того, о чем писали британские газеты 8 июля, в день после финала Уимблдонского теннисного турнира в мужском одиночном разряде, победителем которого стал британец Энди Маррей.

Первая за 77 лет победа мужчины-британца на кортах Всеанглийского клуба лаун-тенниса в Лондоне стала в эти дни главной темой для британских газет. Пожалуй, лучший заголовок придумала "желтая" The Sun, украсившая первую полосу словами Born to Wim (игра слов – "Born to Win" означает по-английски "Рожденный побеждать", а Wim – сокращение от Wimbledon). Победа Энди Маррея стала чем-то большим чем просто триумф очередного игрока на одном из самых престижных теннисных турниров. Множественность контекстов, в которые может быть вписана эта победа, осознают и в самой Британии, где фаза чистого восторга сменилась осмыслением и столкновением мнений.

Очевидно, что первый уровень этой рефлексии – собственно спортивные результаты. "Счет на табло", как говорят футболисты. Точно так же понятно, что результат важен не сам по себе, не просто как пища для, говоря спортивным канцеляритом, "любителей статистики", но как нечто, что важно и для спорта как такового, и не только для спорта.
Победа должна быть не просто победой – она должна быть такой, чтобы о ней можно было рассказать историю. Рассказывание историй о спорте – это второй, чрезвычайно важный слой восприятия всех феноменов, связанных со спортом, в современном обществе.

Базовых сюжетов таких историй не так уж много: это, например, человек-легенда (Алекс Фергюсон), или возвращение чемпиона – удачное или не очень (Михаэль Шумахер), или чистая гениальность (Диего Марадона), или соперничество равных ("Спартак" и "Динамо" (Киев) в советском футболе, Карпов и Каспаров в шахматах, Сенна и Прост в гонках "Формулы-1"). Суть истории Маррея была предопределена неудачами его предшественников. Пользуясь лингвистическими терминами, диахрония (то есть 77 лет ожидания триумфа) в случае с Уимблдоном-2013 важнее синхронии. Сама по себе победа Маррея в конкретном 2013 году, а до определенной степени и личность победителя, ушли на второй план по сравнению с ее "всемирно-историческим" значением – цель в данном случае важнее, чем то, кто именно и как ее достиг. Вместе с тем, особенности личности нынешнего победителя Уимблдона и его тернистый путь к победе – все же важные "камешки" для складывающейся мозаики. Конечно же, история была бы не столь интересной, если бы Маррей не проигрывал в четвертьфинале 0:2 по сетам и если бы его тренером не был Иван Лендл – в свое время лучший теннисист мира, выигравший все основные турниры – кроме как раз Уимблдона.

Конечно, на самого Маррея падает отсвет славы его достижения – и вот уже мельчайшие подробности, связанные с ним, приобретают ранг главных новостей. Так, The Sun рассказывает, как новоиспеченного чемпиона случайно ударил журналом по лицу профессиональный коллекционер автографов знаменитостей.

Еще интереснее следующий, третий уровень осмысления спортивной реальности. Это размышления о том, почему, собственно, история, связанная с тем или иным спортивным событием, настолько важна, что способна заинтересовать не только рьяных почитателей данного вида состязаний, но многие миллионы потребителей информации. В случае с Марреем речь идет о том внимании, которое уделяется первой за долгое время победе британца на кортах Уимблдона. В обсуждениях этой темы перипетии теннисной борьбы уже не просто уходят на задний план, но и пропадают где-то в дымке. Напротив, комментаторы начинают апеллировать к истории, национальной психологии, в их колонках мелькают имена Черчилля и Тэтчер, не говоря уже о действующих британских политиках.

Конечно, одна из главных причин интереса к этой истории в том, что Уимблдон – "раскрученный бренд", причем даже более, пожалуй, раскрученный в мире, чем в самой Британии. (Вспомним тут финал советского фильма "Гостья из будущего", в котором Алиса Селезнева предрекает советской же школьнице победу не на Спартакиаде народов СССР – а именно в Уимблдонском теннисном турнире.) Таких "брендов", однако, видимо-невидимо – от Spice Girls до Дэвида Бэкхема. Однако дискуссия о победе Маррея ведется главным образом в собственно британских изданиях: "Финал в минувшее воскресенье был чем-то большим чем просто теннисный поединок".

Тон обсуждению в этом ключе задал колумнист The Guardian Джонатан Фридланд. Главная идея его статьи – победа Маррея может стать переломным моментом для британского национального духа. Вслед за успешной для британских спортсменов и организаторов лондонской Олимпиадой прошлого года эта победа ломает сложившийся за последние несколько десятилетий стереотип обреченности представителей Соединенного Королевства на поражение – не только на Уимблдоне, но и повсеместно. Фридланд перечисляет примеры, когда британские футболисты, теннисисты, игроки в крикет и прочие спортсмены стояли в шаге от победы – и раз за разом упускали ее, что приобрело характер национальной травмы. (Правда, из ряда живописуемых неудач выделяется победа на футбольном чемпионате мира в 1966 году – но и ей, в конце концов, сборная Англии во многом обязана судье Тофику Бахрамову). Однако постоянные поражения в спорте (причем не разгромные, а именно – поражения на грани победы, иногда обидные, иногда величественные – но все же поражения) – только зеркало общего пораженчества, пронизавшего Британию после Второй мировой войны. "В течение десятилетий поражение будто бы стало частью нашего коллективного ДНК", – пишет Фридланд.

Речь идет о последствиях травмы распада империи, породившей проблемы с идентичностью и как следствие – неуверенность в себе у нескольких поколений британцев. Спорт – лишь отражение "большой жизни": Фридланд говорит о разгроме "родоначальников футбола" венграми в Лондоне в 1953 году как предвестнике поражения Британии в войне за Суэцкий канал в 1956-м. С этой травмой пыталась что-то сделать Маргарет Тэтчер (в том числе и при помощи своей риторики о необходимости помогать сильному и меньше сочувствовать "лузерам") – однако истинное освобождение от нее, возможно, произойдет лишь в ближайшие годы, и победа Маррея – одновременно и часть процесса этого освобождения, и его симптом, а в чем-то даже мистическое событие. Словами The Times, "величайшее бремя – к облегчению всей нации – наконец-то с нее снято". Комментатор The Guardian – вполне в духе линии своего издания – видит главным фактором такого освобождения то, что Британия стала более открытой страной, в том числе и в прямом смысле слова – для иммигрантов, многие из которых сейчас приносят Соединенному Королевству победы в спорте.

Ведущий комментатор The Telegraph Питер Обоурн, напротив, считает космические масштабы празднований победы Маррея аберрацией зрения. Эта победа важна для богатых пригородов Лондона, но не для всей нации, поскольку "теннис в Британии не является общенациональным спортом, это игра для среднего класса, в которую играет, с точки зрения статистики, узкая прослойка относительно состоятельных людей". Впрочем, эта прослойка в британском обществе по-прежнему формирует тренды, так что даже если победа Маррея и не привела к общенациональному ликованию на улицах, последствия она может иметь для всех.

И тут мы переходим к четвертому уровню рефлексии: к выводам о том, как случившееся в пространстве "большого спорта" повлияет на реальную, повседневную жизнь людей. Действительно ли у британцев распрямятся спины от победы Энди Маррея? Известны случаи, когда крупные спортивные успехи или неудачи действительно становились факторами общественной и политической жизни. Скажем, празднования победы чехословацкой хоккейной сборной над командой СССР в марте 1969 года имели вполне четкие политические последствия – отец "Пражской весны" Александр Дубчек был снят с поста генсека. В случае с Марреем очевидно, что о каких-либо быстрых и судьбоносных последствиях для британской нации речь вряд ли идет. Но вот фактором в политической борьбе его победа вполне может стать.

Вскоре после уимблдонской победы премьер-министр Дэвид Кэмерон, лелеющий надежды на победу на выборах 2015 года, выступил за то, чтобы возвести Энди Маррея в рыцарское достоинство. "Я не знаю, кто более заслуживает этого", – простодушно заметил премьер. Разумеется, предложение Кэмерона было воспринято в обществе как политический жест, со многими возможными интерпретациями. Дискуссия вокруг идеи добавить к имени Энди Маррея титул "сэр" затронула такие, казалось бы, далекие от кортов Уимблдона сферы, как шотландский национализм (Маррей родом из Шотландии), сексизм (Дэвид Кэмерон весьма характерно оговорился, назвав Маррея первым британцем, выигравшим Уимблдон за последние 77 лет – на самом деле речь идет о первом британском мужчине, среди женщин победы добивалась Вирджиния Уэйд всего 36 лет назад), популизм современных тори на фоне экономического кризиса, их борьба с критикой справа со стороны Партии независимости Соединенного Королевства (ее лидер Найджел Фарадж прямо высказался против рыцарского титула для Маррея), наконец, определенная "девальвация" рыцарских титулов в последние годы.

Мнения по поводу рыцарства для Маррея разделились примерно поровну. Большинство опрошенных The Telegraph полагает, что победитель Уимблдона вполне достоин титула – но только после завершения карьеры. Комментатор The Guardian Кевин Митчелл согласен с этим мнением, но полагает, что Кэмерон сделал популистский жест в надежде на приязнь 17 миллионов телезрителей Би-би-си, смотревших уимблдонский финал в прямом эфире.

Спорт как сублимация тоски современного общества по Настоящим Героям – еще один сюжет, актуальный в связи с историей вокруг Энди Маррея. Сам 26-летний теннисист, впрочем, вряд ли обо всем этом думал, сражаясь на корте с Новаком Джоковичем, а затем поднимая над головой кубок победителя Уимблдона. Тот самый кубок, который Том Фордайс с Би-би-си, цитатой из которого я начал свой рассказ, сравнил со священной чашей Грааля.