Александр Генис: В ХХ веке мир делили не страны и континенты, а идеологии - демократическая и тоталитарная. Соответственно, главной была политическая - во всех отношениях - география. В ее терминах Япония, скажем, считалась Западом, а Куба - Востоком. В ХХI столетии поражение тоталитарных режимов, нацизма и коммунизма, вернуло старый смысл другой географии - физической, то есть, естественной, а не противоестественной. Недавно в Америке вышли несколько важных книг, посвященных всем аспектам этой исторической темы - “возвращение географии”. Сегодня мы с Владимиром Гандельсманом поговорим об этом, опираясь на обзор самого, пожалуй, проницательного обозревателя журнала “Нью-Йоркер” Адама Гопника.
Владимир Гандельсман: Наш старый знакомый Адам Гопник, писатель и журналист «Нью-Йоркера» историю человеческой жизни условно подразделяет на три вида: историю своей нации, народа или расы, историю географического пространства, на котором нация, народ или раса проживает, и историю завоевания жизненного пространства этим народом, этой нацией или этой расой. Он считает, что современная история – это больше всего история третьего типа, т.е. история завоевания жизненного пространства нацией, народом или расой.
Александр Генис: Интерес к этой теме, как уже было сказано, связан с выходом новых книг влиятельных авторов. Одна из них – «Месть географии» Роберта Каплана, которого считают звездой стратегического мышления 21-го века.
Владимир Гандельсман: Эту книгу можно отчасти описать одной ядовитой фразой американского писателя и журналиста 19-го-начала 20-го века Амброза Бирса – «Война – это единственный способ, при помощи которого Бог может научить американцев географии».
Александр Генис: Я всегда подозревал, что рядовой американец может найти на карте только ту страну, с которой воюет.
Владимир Гандельсман: Каплан настаивает на том, что война в Ираке была единственным способом показать неоконсерваторам, что означает понятие «территория обитания». Там же он и признаёт, что эта война есть катастрофа.
Александр Генис: Которую, кстати сказать, сам Каплан поддерживал. Проблема тут в том, что так называемые «гуманисты-интервенционалисты» настаивают на том, что либеральные институты можно утвердить везде…
Владимир Гандельсман: Речь о том, что мы пережили своего рода период романтизма. Когда разрушили Берлинскую стену, показалось, что географические и всякие иного рода различия преодолимы. Слова «реализм» и «прагматизм» употреблялись только как бранные слова. Либерализм и продвигающий демократию неоконсерватизм 1990-х начали одну интервенцию за другой, - вот в чем парадокс. Образно говоря, когда страх перед Гитлером и Мюнхеном ведет к возложению на себя непосильного бремени, то результатом является Вьетнам – или в нашем случае, Ирак.
Александр Генис: Отсюда началось восстановление реализма.
Владимир Гандельсман: Да, «реалист» теперь является признаком уважения, в отличие от «неоконсерватора». Вьетнамская аналогия, пишет Гопник, одержала верх над аналогией Мюнхена. Упор теперь делается в меньшей степени не на универсальных идеалах, а на специфических различиях, начиная от этнической принадлежности до культуры и затем до религии. Над теми, кто указывал на это десятилетие назад, глумились как над «фаталистами» или «детерминистами». Теперь их приветствуют как «прагматиков». И это является ключевой переменой.
Александр Генис: Причем - философской. Америка переехала из эры Просвещения с его универсалистским подходом, в эпоху Романтизма, любящему частности, включая те, что определяются “почвой и кровью”.
Владимир Гандельсман: Верно. Ведь реализм это не только выступление против войны в Ираке, которая вышла Америке боком. Реализм – это признание того, что международными отношениями управляет более грустная, более ограниченная действительность, чем та, что имеет дело с внутренним развитием. Он ставит порядок выше свободы - свобода становится важной только после того, как установлен порядок. Реализм призывает сосредоточиться на том, что разделяет человечество, а не на том, что объединяет его, как этого хотят глашатаи глобализации. Короче говоря, реализм заключается в признании и охвате тех сил, которые вне нашего контроля, которые ограничивают человеческую деятельность - культуры, традиций, истории. И среди всех сомнительных истин, на которых основан реализм, самой прямолинейной, самой неудобной, и самой определенной из всех является география.
Александр Генис: И это значит, что вернувшийся реализм представляет собой месть географии, причем, в самом ее старомодном, жюль-верновском, смысле.
Владимир Гандельсман: Действительно, в 18-х и 19-х столетиях - до появления политологии как академической специальности - география была почетной дисциплиной, в которой политика, культура и экономика часто воспринимались в качестве ссылок на рельефную карту. Таким образом, в викторианскую и эдвардианскую эры, горы и мужчины, которые суть «дети гор», были первым заказом реальности; идеи были только вторыми. И в то же время, заключить географию в объятия не означает принять ее как безжалостную силу, против которой человечество бессильно. Скорее она служит для того, чтобы ограничить человеческую свободу и выбор скромным принятием судьбы. И вот, в связи с этим, идет поиск тех мыслителей, которые уделяли в свое время пристальное внимание географии, чтобы подкорректировать их, как-то приспособить к нынешним временам. Одним из таких людей является французский историк Фернанд Бродель, который в 1949 году издал книгу «Средиземноморье и Средиземноморский мир во времена Филиппа II».
Александр Генис: Эпохальный труд! Вместе с его монументальной трехтомной “Историей повседневности”, которую я читал дважды, эта книга стала вехой в историографии. По Броделю география - мать истории.
Владимир Гандельсман: Ну да, например, бедные почвы вдоль Средиземноморья в сочетании с неопределенным, подверженным засухе климатом поощряли древних греков и римлян к завоеваниям. А сейчас знаний добавилось – мы знаем проблемы изменения климата, нагрева арктических морей, дефицит таких ресурсов, как нефть и вода и поэтому, считают современные почитатели географии, мы должны скорректировать экологическую интерпретацию событий Броделя.
Прежде всего, они считают, что мы должны вновь исследовать стратегию “открытого моря” Альфреда Тайера Мэхэна, капитана ВМФ США и автора легендарной книги "Влияние морской мощи на историю, 1660-1783".
Александр Генис: Эту книгу Мэхэна, одного из основателей геополитики, перевели все морские державы мира, но внимательней всего ее читали в имперской Японии.
Владимир Гандельсман: Рассматривая море как великое "общее достояние" цивилизации, Мэхэн думал, что военно-морская власть всегда была решающим фактором в глобальной политической борьбе. Именно Мэхэн в 1902 году придумал термин "Ближний Восток" для того, чтобы обозначить область между Аравией и Индией, которая имела особое значение для военно-морской стратегии. Мэхэн рассматривал Индийский и Тихий океаны как кардинальные пункты геополитической судьбы, поскольку они позволят морской нации проецировать мощь по всей периферии Евразии и тем самым влиять на политические события в глубине Центральной Азии.
Александр Генис: Его книги - вновь последний крик моды среди китайских и индийских стратегов. Ведь из них можно заключить, что Индийский океан будет центральной ареной геополитического соперничества в 21-м столетии.
Владимир Гандельсман: Но, возможно, главным апологетом географии является другой отец современной геополитики – сэр Халфорд Макиндер. Он известен не книгой, а единственной статьей - «Географическая ось истории», которая была основана на лекции 1904 года Королевскому географическому обществу в Лондоне. Работа Макиндера является образцом географического порядка. Его тезис заключается в том, что Россия, Восточная Европа и Центральная Азия являются «осью», вокруг которой вращается судьба мировой империи. В написанной позже книге он назовет эту область Евразии «сердцевинная земля» Ее окружают четыре «маргинальных» региона евразийской суши, которые соответствуют, причем не случайно, четырем великим религиям, потому что для Макиндера вера - лишь функция географии. Есть две «муссонные территории»: одна на востоке, обращенная к Тихому океану и являющаяся местом распространения буддизма; другая на юге, обращенная в сторону Индийского океана, область индуизма. Третий маргинальный регион – Европа, омывается Атлантикой на западе и исповедующая христианство. Но самым уязвимым из четырех маргинальных регионов является Ближний Восток, место обитания ислама, «лишенный влажности в связи с близостью Африки» и по большей части «слабо населенный» (имеется в виду 1904 год).
Александр Генис: Самый парадоксальный его тезис - “эпоха Колумба закончилась в 20-м веке”. Что это значит?
Владимир Гандельсман: Макиндер объясняет, что средневековый христианский мир был «заперт в узком регионе и подвергался угрозам внешнего варварства». Эпоха Колумба – это эпоха Открытия, она расширила Европу, открыв путь через океаны к новым территориям. Но в 20-м столетии «мы должны будем снова иметь дело с закрытой политической системой», и на сей раз уже т во «всемирном масштабе», ибо у европейских империй больше не было пространства для расширения. Поэтому все конфликты обречены стать глобальными.
Александр Генис: Другими словами, Макиндер предвидел, пусть расплывчато, масштабы обеих мировых войн. И какую роль он отводил в своем геополитическом прогнозе России?
Владимир Гандельсман: Макиндер рассматривал европейскую историю как подчиненную Азии, поскольку он считал всю европейскую цивилизацию результатом борьбы против азиатского вторжения. Европа, считал он, стала культурным явлением только из-за своей географии: затейливой совокупности гор, долин и полуостровов. Она ограничена северным льдом и западным океаном; заблокирована морями и Сахарой на юге; а на востоке ей противостоит огромная угрожающая равнина России. Но Россия оказалась жертвой в 13-м столетии Золотой Орды монголов. Эти захватчики опустошили и впоследствии изменили Россию. Россия была в значительной степени лишена доступа к европейскому Ренессансу. Окончательно став наземной империей, с немногими естественными барьерами против вторжения, Россия будет помнить во веки веков, что это значит - быть жесточайшим образом завоеванным. В результате она одержима проблемами расширения и удержания территории.
Александр Генис: Каким же образом корректируется сегодня теория Макиндера столетней давности?
Владимир Гандельсман: Произошло «сжатие» географии. Макиндер не мог предвидеть, как изменения на протяжении столетия приведут к пересмотру – и усилению – значения географии в сегодняшнем мире. Теперь существует «неразрывный пояс стран» от Израиля до Северной Кореи, которые создают баллистические ракеты и разрушительные арсеналы. Мало того, что никто не находится в безопасности, но возможна и цепная реакция по примеру 1914 года. Помимо технологии и компьютерной революции, есть еще такой фактор как прирост населения. В прошлом малонаселенные территория служили механизмом безопасности. Поскольку пустые пространства исчезают со все возрастающей скоростью, сам «конечный размер земли» становится фактором, порождающим нестабильность.
Александр Генис: Каков же вывод?
Владимир Гандельсман: Выводов много, но можно сказать, что одним из основных выводов является то, что новая карта Евразии – более напряженная, более интегрированная и более перенаселенная – будет даже еще менее устойчивой, чем думал Макиндер.
Александр Генис: И все-таки, география не всегда судьба. Вспомним, что в своё время викинги одним своим приближением наводили ужас на европейские народы. Сегодня скандинавские страны, живущие в тех же краях, что и их дикие предки, самые мирные на планете.
Владимир Гандельсман: Да, сегодня во главу угла должно быть положено слово и мирный диалог.
