Каждый пятый гражданин Украины считает своим родным языком русский. Сфера употребления русского языка в этой стране сокращается, но и через двадцать с лишним лет после распада Советского Союза все еще остается очень широкой: и в ежедневном обиходе, и в средствах массовой информации, и в литературе. Киевский писатель Андрей Курков – самый тиражный за пределами России и Украины современный русскоязычный писатель, его произведения переведены на два десятка языков и выходят в самых разных странах, от Франции до Японии. Курков – автор тринадцати романов и пяти книг для детей. Среди самых известных его произведений – романы "Последняя любовь президента", в котором автор фактически предугадал события Оранжевой революции, "Пикник на льду", "Добрый ангел смерти", "Ночной молочник". В студии РС мы беседуем о пересечениях русского и украинского языкового пространства.

– В одном интервью, отвечая на вопрос о том, можно ли называть украинскую литературу великой, вы сказали, что великая литература может быть только у великой державы. Что вы имели в виду?

– Для возникновения великой литература нужна долгая традиция государственной независимости – и культурной, и политической. Например, великая французская литература сформировалась в великой Франции, английская – в великой державе Великобритании, великая российская литература – в Российской империи. Поэтому, скажем, спор о Гоголе, по вопросу о том, украинский он писатель или российский, заканчивается цитатой из самого Гоголя – он себя причислял к российским писателям, потому что Украины как страны, как державы тогда не существовало.

– А Андрей Курков – это русский писатель или украинский?

– Это украинский писатель русского происхождения, пишущий на языке своего происхождения. Я представляю собой, наверное, самый обычный пример русофонии, потому что после распада Советского Союза русскоязычная культура в некоторых странах оказалась частью других культур. Кое-где на постсоветском пространстве она осталась своего рода здоровым атавизмом (как в Белоруссии, в Латвии или на Украине), а в других странах она образовалась как результат массовой эмиграции бывших советских граждан.

– Вам уютно в киевском украинско-русском языковом пространстве?

– Уютно?.. Не знаю. Мне довольно сложно бывает. Многие годы на Украине меня публично критиковали публично за то, что я продолжаю писать по-русски, хотя и говорю по-украински без акцента.

– А почему же вы пишете по-русски?

– Потому что это мой родной язык. На Украине живет от 8 до 14 миллионов этнических русских, я – один из них. Русский язык имеет право – культурное право! – быть инструментом для этой части населения, так же как, скажем, крымско-татарский язык является родным языком для почти полумиллиона крымских татар, и на этом языке тоже творятся и литература, и журналистика. А вот то обстоятельство, что я себя объявляю украинским писателем, – тоже продолжение попытки легализации русского языка как культурного инструмента в украинском пространстве.

– Украинское языковое смешение; страна, в большой степени не говорящая на государственном языке, – это хорошо или плохо? Такая языковая дихотомия обогащает или обедняет Украину?

– Никто об этом не говорил, пока тему не подняли политики, чтобы разделить избирателей на своих и чужих. В политическом смысле это очень плохо, потому что такого разделения по языковому принципу в Советском Союзе не было. С другой стороны, Украина культурно не моноэтнична, и она не может быть полностью украиноязычной, нужно это принять и понять. Самое главное, в общем-то, в вопросе государственной культуры – это территориальный принцип. Вот что важно понять: все, что делается, производится на территории Украины всеми ее гражданами, независимо от их этнического происхождения, является достоянием украинской культуры, украинской экономики, украинской политики. Если считать иначе, политическая война будет продолжаться.

– Вам не приходила мысль писать по-украински? Вы не можете писать по-украински, не хотите писать по-украински, не считаете это нужным?

– Почему же, я статьи могу писать и пишу иногда. У меня вышла детская книжка, сказка "Почему ежика никто не гладит?", на украинском языке, а на русском не вышла. Но язык прозы – это другой язык, и на уровне литературного языка я украинский не настолько хорошо знаю, чтобы комфортно себя чувствовать. Чтобы писать, нужно родиться в языке, нужно, чтобы он, так сказать, у тебя в крови был.

– Ну, это спорный вопрос. И Набоков, и Кундера, и Беккет писали на чужих языках и остались классиками.

– Вы правы, есть несколько примеров. Но я себя, скажем так, не отношу к этим гениальным единицам.

– Милан Кундера, например, говорил о том, что писать на французском ему легче, чем на родном чешском, поскольку автоматически возникает большая языковая лингвистическая строгость. Словарный запас на чужом языке, естественно, меньше, и это не требует повышенного внимания к выбору эпитетов. Вас эти возможности не привлекают?

– Все три писателя, которых вы упомянули, – писатели-эмигранты, они переместились в новое языковое пространство. Я остался в своем языковом пространстве, которое пытаются изменить извне. Какие-то изменения вокруг меня происходят, но из-за того, что они происходят медленно, никаких таких революционных изменений в моей голове не может произойти.

– Вы считаете свое творчество частью русской литературы, культуры? Или все-таки уже сформировалось отдельное направление – русскоязычной украинской культуры – и вы ее часть?

– Скорее формируется общее русскоязычное пространство за пределами России. Теперь Россия этому помогает, и я благодарен России за то, что все-таки эта идея принята, понята и поддержана. Отдельное русскоязычное пространство Украины еще не сформировано, потому что оно нуждается во внутренней помощи самих русскоязычных деятелей украинской культуры, а они остаются разрозненными, даже русскоязычные писатели друг с другом не очень-то в контакте. Есть две организации русской культуры на Украине, обе имеют немножко разные политические послевкусия и больше, чем культурой, занимаются какими-то другими делами. Но, в принципе, все равно – это пространство на Украине состоится, никуда не денется, это объективный процесс: формирование русскоязычного культурного пространства с его внутренней структурой, с его лидерами и с потребителями этой культуры.

– Оно будет существовать отдельно от "русского-русского" культурного пространства или будет составной его частью?

– Нет, я думаю, оно будет существовать отдельно и параллельно. Сейчас для потребителя русскоязычной культуры авторитет продукта определяется тем, откуда он приходит. Если он приходит из России, значит, это качественный продукт, а вот в собственный русскоязычный продукт многие активные потребители этого продукта на Украине не верят. Поэтому, скажем, многие русскоязычные из Украины пытаются вначале издаваться в России, а потом как бы возвращаться домой. Но и это не всегда получается. Вот есть такой замечательный молодой прозаик – Алексей Никитин, который живет в Киеве. Выходили у него сборники рассказов, прошли незамеченными, он сейчас издал два романа в издательстве "Ад Маргинем", но они не пришли на Украину, они остались в России.

– Давайте теперь поговорим о российском книжном рынке. Популярность книг Андрея Куркова в России не сравнима с его известностью на Украине и в Европе. Вас это огорчает?

– Да, я почти неизвестный в России писатель.

– Ну, я не могу так сказать. Ваши книги в Москве и Петербурге продаются, хотя, как правило, не самые новые романы. Но вы, в любом случае, не в российской литературной "тусовке". Как вы относитесь к тому, что ваша известность в России не так велика, как, очевидно, можно предположить, могла бы быть? Вы хотели бы большей популярности в России?

– Я, скорее, принимаю эту ситуацию как факт жизни. Потому что, скажем, бросить все и заниматься только какой-то одной страной, даже если это моя историческая родина, я не готов. Тем более что Россия очень богата литературой, есть очень хорошие современные писатели, которые работают в классической русской традиции, в которой я практически перестал работать. Я понимаю, почему мои книжки не так популярны. Среди критиков вообще непопулярны, за редким исключением, а среди читателей... они часто просто не знают о моем существовании. Если обо мне и пишут в российской прессе, то чаще всего отрицательно. Но у меня достаточно читателей в мире, я еду туда, куда зовут, и если меня не читают, меня не зовут, то я и не претендую на какое-то особое место, у меня не должно быть льгот. Есть законы рынка, в эти законы рынка вписывается очень многое, в том числе и то, что лично мне может показаться неприятным. Критика влияет на законы рынка, премии влияют, перечисление имен писателей в определенной последовательности в определенных статьях тоже влияет. Если я отсутствую в этих проектах или присутствую только в негативных списках, то, значит, я буду отсутствовать как писатель на этой территории. Вот так и произошло в России.

– Может быть, отчасти ваше положение – немножко культурного изгоя в собственной стране – и добавляет вашим книгам перчик, который, может быть, помогает по-другому взглянуть на вас агентам и издателям. Вы не просто украинский писатель, вы не российский писатель, а вы украинский русскоязычный писатель, что уже выводит вас в какую-то особую категорию.

– Большинство издателей не разбираются в языковой и этнической ситуациях на Украине. Пожалуй, здесь я с вами не соглашусь, потому что до сих пор возникает путаница в определениях. Иногда на обложке пишут, что я – русский писатель, и, если я не замечаю этого и не вношу поправки, так и остается. Некоторые журналисты даже после интервью не могут понять, каким писателем я являюсь.

– Ваши книги переводятся на украинский язык?

– Да, конечно. Роман "Львовская гастроль Джимми Хендрикса" одновременно вышел на русском и украинском языках. Харьковское издательство "Фолио", насколько я знаю, планирует продолжать такую политику – каждая новая моя книжка будет выходить одновременно в двух языковых вариантах. Я оцениваю качество переводов, то есть знаю, какие переводы мне больше нравятся, какие меньше. Может быть, я в будущем стану авторизовывать переводы, буду перечитывать их и самостоятельно редактировать.

– Как вы относитесь к предложению вашего коллеги Юрия Андруховича разделить Украину – оставить русские районы русским, а украинские украинцам? И тогда "украинская Украина" станет-де украинской-украинской!

– Я отрицательно к этому предложению отношусь. Государственная целостность для государства – гарантия его исторического развития. Все, что происходит на Украине, – вся эта разница в регионах и языках – есть последствия истории. Да, можно вернуть Украину к состоянию, когда она была частью Литовского княжества, и она будет в три раза меньше, чем сейчас, и будет монолитнее. Но тогда выяснится, что и эта монолитная часть Украины может рассыпаться на три-четыре части, которые не найдут общего языка друг с другом, благодаря политикам. Как ни уменьшай Украину, проблемы таким образом не решишь. Исчезнет, скажем, русская проблема – возникнет венгерская проблема или румынская проблема в западной части территории страны.

– В одном из интервью вы, говоря о своей семье (а ваша жена – британская подданная), отвечали на вопрос о том, почему не живете в Британии. Вы сказали, что если бы вы жили в Британии, то встречали бы там только банальные литературные сюжеты. Очевидно, это от упорядоченности британской и западно-европейской жизни вообще? А на Украине вам удается легко находить сюжеты?

– На Украине проблем с сюжетами нет. Есть проблема только со временем, которого может не хватить на их осмысление. Брать темы можно откуда угодно, хоть с ленты новостей. Едва ли не каждая украинская новость содержит в себе заряд истории, которого хватит и на повесть, и на роман. Но я, наоборот, сейчас немножко отошел от украинской действительности, пишу "литовский" роман, про литовцев в Литве и в Европе, во Франции и в Англии. Позже, очевидно, вернусь к украинской тематике.

– Многие ваши книги (например, самый известный, пожалуй, ваш "Последняя любовь президента") – так или иначе представляют собой интерпретацию сиюминутной общественно-политической реальности. Получается, сейчас вы от такой тематики уходите?

– Мне хочется что-нибудь новое попробовать, и это не первая попытка поиска. Последний по времени выхода свой роман "Львовская гастроль Джимми Хендрикса", например, я писал по приглашению мэра Львова. Это был не заказ, просто он предложил: "Не хотел бы ты написать роман, какой угодно, но чтобы действие происходило во Львове?" И я два года ездил во Львов, каждый месяц, нашел для себя то, что мне понравилось – новую форму романа. Я в роман пригласил троих реальных львовян, под настоящими фамилиями и именами, с адресамим и привычками. Они у меня играют сами себя, как иногда режиссеры играют в собственных фильмах. Такая конструкция не сразу пришла мне в голову: я менял идею три раза и потом остановился как раз на этом: чтобы историю диктовали герои, которых я приглашу.

– Вас может заинтересовать российская тематика? Или вы не будете писать о том, где не живете?

– У меня есть романы, которые почти полностью "посажены" на российскую почву, – это, например, трилогия "География одиночного выстрела". Советская тематика мне более понятна и близка, конечно, чем сегодняшняя российская. Но никто не знает, может быть, и буду еще писать о современной России. Сейчас у меня и Франция вполне конкретная будет в "литовском" романе, и Англия.

– Вы родились под Ленинградом, но почти всю жизнь прожили в Киеве, где получали образование. Вы политический украинец? Сердце ваше болит за Украину?

– Конечно.

– Вы способны своим авторитетом, литературным трудом вложиться в кампанию какого-нибудь украинского политика, позиции которого будут вам близки?

– Теоретически – может быть, но такого пока не случалось. Меня пять раз приглашали в списки партий и в сами партии приглашали, но я отказывался, даже когда приглашения исходили от друзей. Я не хочу признавать партийную дисциплину и молчать о тех грехах, которые могут совершить однопартийцы. Во-вторых, я еще не видел такой силы, которая занималась бы идеологическим будущим Украины, а не бизнес-интересами и всем, что из них следует.

– Вы предпочитаете вариант "в Украине" или "на Украине"?

– Я предпочитаю "на Украине", потому что если русский язык не является государственным на Украине, то украинские организации не имеет права в него вмешиваться. Здесь есть факт грамматического вмешательства в чужой язык. Если в Киеве откроют Украинский институт русского языка, который будет определять нормы русского языка для Украины, тогда он сможет давать советы.

– Как вы относитесь к литературе на суржике?

– Суржик – это живой язык. К сожалению, люди, которые говорят на суржике, в основном не читают книжки, поэтому литература на суржике возникла как явление частично эпатажное, частично направленное против официальной культуры. Один раз книга на суржике – это смешно. Я знаю двух писателей, которые пишут на суржике, это Михайло Брыных и Богдан Желдак. Но, кстати, они и пишут мало, написали, кажется, на суржике по две тоненькие книжки; как эксперимент это интересно, а как литература это неинтересно.

– Все успешные писатели с какого-то момента выстраивают свой образ. Мир сейчас таков, что почти любая литература воспринимается как проект. Конечно, вы заинтересованы в том, чтобы книги продавались, чтобы их читали, потому что иначе зачем их писать? Как вы работаете над формированием своего образа? Вот вы активно даете интервью, ваши книги прекрасно продаются на Западе. Как вы этого добиваетесь?

– К имиджмейкерам я никогда не обращался. Я думаю, что психологически я не изменился со времен, когда меня не издавали. Мне очень помогло знание иностранных языков, мне не нужны посредники для общения с агентами, издателями, журналистами. Я открыт для вопросов и интервью, охотно приезжаю общаться с читателями. В последние годы я много общаюсь с детьми в разных странах, провожу мастер-классы и учу детей придумывать и рассказывать сказки. Я проводил такие мастер-классы в Китае, в Шри-Ланке, в Дубае, в Турции, ну, и конечно, на Украине.

– Это связано с вашим личным опытом?

– Наверное, да. Хотя сказки я начал писать еще до рождения своих детей, интересно общаться с чужими детьми мне стало, наверное, после того, как я пообщался со своими.

– Виктор Пелевин, например, не дает интервью, его никто не видит, он ходит в темных очках. Это не ваш путь?

– Пелевин сознательно подходит к вопросу своего имиджа, просчитывает, какие мифы должны о нем, писателе, существовать. Для меня это лишнее напряжение. Если говорить языком шпионских романов о КГБ, чтобы построить сознательно свой имидж, легенду нужно сначала сделать реальностью, это отягощает мозги и память, и можно сбиться. Если ты не придумываешь легенд, то никогда не будешь менять свою историю, останешься сам собой. Мне не нужны темные очки, тем более что они мешают мне видеть мир.

– Вы хотите увидеть полное собрание своих сочинений в академическом издании?

– Нет, не хочу. Если писатель этого заслуживает, такое собрание должно выходить после смерти. И писателю не нужно об этом думать, иначе он будет писать академическую литературу.