Еще каких-нибудь сорок лет назад смерть входила в сознание советского ребенка со страниц семейных фотоальбомов. В гробах лежали неведомые покойники, вокруг стояли убитые горем родственники, многие – узнаваемые. Потом в шкафах обнаруживались приготовленные на смерть пакеты: черное платье, туфли, много красной, белой и черной ткани, ленты и кружева, мелкие гвозди, набитая волосами подушечка под голову.
Дальше следовала череда смертей, и каждую затмевала (ну или мне так казалось) долгая процедура приготовлений к похоронам и нескончаемые поминки после. Кто-то обмывал тело, кто-то обивал гроб, а мне, как правило, доставалось крепить к нему черный кант, а после открывать пятьдесят банок с тушенкой. Через девять дней следовали еще пятьдесят банок, через сорок – чуть меньше. Потом полгода и год.
Потом мучительные поездки на кладбища, прополка, высадка цветов, поливка. На громадном кладбище во Фрунзе (теперь это Бишкек) за водой нужно было идти под палящим солнцем едва ли не километр. Я плохо помнила покойника, но хорошо понимала, что цветы обречены. Традиционные ритуалы, окружавшие смерть и память об умерших, к концу советского времени окончательно утратили смысл.
Разумной альтернативой казалась кремация. Урна с прахом хотя бы не требует полива. Церемонию прощания можно устраивать прямо в крематории. Куриная лапша и рис с изюмом перешли в разряд неудобных воспоминаний. Теперь едва ли не главная забота устроителей пристойного траурного собрания – составить соответствующий облику покойника плейлист. "Похоронный марш" Шопена – такое же "некомильфо", как "Свадебный марш" Мендельсона.
Проблема, в общем, состоит в том, что связанные с погребением или кремацией процедуры излишне централизованы, деперсонализованы, лишены связи с событием, которое они обслуживают. Смерть в рамках этих новых процедур не переживается, а изгоняется. По мне, так она изгонялась и в старых ритуалах (собственно, в этом и состоит смысл ритуалов), но чтобы это понимать, надо отведать и старого, и нового. Поэтому я с умилением читала рассуждения Кейтлин Даути, молодой сотрудницы калифорнийского похоронного бюро, которая пытается ввести похоронную моду на ретро. Камбэк, впрочем, никогда не бывает полным. Собственно поэтому интересно посмотреть на фьюжн, который складывается благодаря усилиям молодой ретроградки.
Кейтлин Даути закончила Чикагский университет, где ее любимыми предметами были средневековые погребальные ритуалы и викторианская готика. После окончания колледжа она решила реализовать на практике свое увлечение смертью, окончила курсы для сотрудников погребальных бюро и устроилась работать в крематорий. Изначальный порыв состоял в том, чтобы устраивать веселые костюмированные похороны, на которых шампанское лилось бы рекой, а капсулы с прахом запускали бы прямиком в космос. Довольно быстро выяснилось, что все это не так просто организовать.
По впечатлениям от первого года работы Даути пишет книгу, в которой будет убеждать читателя перепрочувствовать смерть и сделать ее составной частью жизни. В качестве положительного примера Даути приводит похоронный опыт американских индейцев, который колонисты отвергли как нехристианский: помимо сожжения на открытых кострах, практиковалось выкладывание умерших на открытом воздухе в специально устроенных для этого местах. Позже родственники возвращались, чтобы собрать кости дорогих покойников, отмыть их и унести с собой, чтобы использовать затем в хозяйстве.
Но идеальной Даути представляется не эта практика, а практика самих ранних колонистов, которая, надо признать, мало отличалась от того, что я видела в детстве: покойник оставался в течение пары дней с родственниками, его обмывали, одевали, заворачивали в саван и собственноручно закапывали. Молодой глаз, правда, улавливает существенное различие: отсутствие гроба. Закапывать обернутое в ткань тело, по мнению Даути, гораздо экологичнее, чем закапывать гроб. Кремация же вовсе неприемлема в связи с выбросами углерода, а погребение предварительно забальзамированного тела неприемлемо вдвойне, поскольку средства бальзамирования отравляют почву.
Чтобы донести благую мысль о смерти до широкой публики, Даути создала Орден доброй смерти (в интернете, разумеется), в уставе которого (то есть в mission statement) говорится, что смерть так же естественна, как и жизнь, и потому должна попросту стать ее частью. Особое внимание уделяется современным версиям средневековых руководств Ars moriendi: о смерти надо начинать заботиться не позже, чем о пенсии, составляя завещания, доверенности, инвентарные списки, руководства касательно судьбы аккаунтов в "Фейсбуке" и "Твиттере". Теперь Ars moriendi больше напоминают Scheduler: есть даже сайт, который ежемесячно напоминает подписчикам, что подготовленные по всем правилам бумаги требуют регулярного обновления – особенно в случае женитьбы, рождения детей и прочих важных событий.
Смерть, понятая как часть жизни, требует – как и сама нынешняя жизнь – неуемной креативности. Почему бы не взглянуть на викторианские традиции траура? Тогда ведь была траурная мода и даже траурные украшения, похоронные кольца, похоронные шарфы и особые траурные визитки. Тело тоже нельзя оставлять без попечения: его можно завещать науке, а можно, по примеру британского философа-утилитариста Джереми Бентама, сделать из него автоикону и посадить в коридоре какого-нибудь особо важного учреждения. Чучело Бентама, состоящее из подлинного скелета, принадлежащего философу платья и набивки из сена, до сих пор сидит в специальной будке в главном здании University College of London. Достойный пример для подражания. Еще один возможный жест: завещать свой череп любящему сыну – пусть он украсит каминную полку в его уютной гостиной. На сей счет у Даути есть даже видеоинструкция. Науке тело надо завещать заранее и обязательно поставить в известность родных, чтобы патологоанатомам из ближайшего университета не пришлось вырывать его из объятий безутешной тетушки. C черепом, впрочем, пока проблемы: правовые механизмы для его наследования в качестве каминного украшения пока не созданы. Но Кейтлин Даути над этим работает.
Пока я смотрела это видео, не веря своим глазам, мне вспомнился эпизод из книги китайского писателя-диссидента Ляо Иу “Интервью со дна китайского общества”. Один из собеседников Ляо Иу, ритуальный гример Чжан Даолин, вспоминает о смерти своего начальника, секретаря партийной организации крематория:
Он умер, хотя ему еще 70 лет не было. У него была страсть врожденная – коллекционировал приглашения на свадьбу, а после пятидесяти начал коллекционировать извещения о смерти. Вся комната была ими увешана. Он говорил, что у китайцев очень бедное воображение: даже в извещениях о смерти всего пара кривых предложений. Пишут по двум стандартным формам. А самое чудное то, что он сам написал извещение о собственной смерти, распечатал потихоньку несколько сотен экземпляров и хранил вместе с завещанием. После его смерти эти извещения так и не отправили, потому что никто прочитать не смог. Там было восемь предложений по четыре иероглифа, половину из которых я не знаю. Там еще по всему тексту были знаки для обозначения пауз – видимо, сам читал не одну сотню раз. Жалко, что ему не довелось самому зачитывать.
Теперь думаю, не отправить ли этот пассаж Кейтлин Даути, потому что лучшего высказывания о тщете ее усилий, кажется, не придумать. Смерть, разумеется, лучше бы сделать частью жизни – как мысль о собственной конечности. В этом виде она может даже наделить некоторым смыслом саму жизнь. Но делать смерть частью креативного потребления – значит распространять сопровождающий нас при жизни ад супермаркетов и дизайнерских бюро на мир иной. Возможно, там нас тоже ждет ад. Но пусть это будет хотя бы другой ад.
весь блог
Дальше следовала череда смертей, и каждую затмевала (ну или мне так казалось) долгая процедура приготовлений к похоронам и нескончаемые поминки после. Кто-то обмывал тело, кто-то обивал гроб, а мне, как правило, доставалось крепить к нему черный кант, а после открывать пятьдесят банок с тушенкой. Через девять дней следовали еще пятьдесят банок, через сорок – чуть меньше. Потом полгода и год.
Потом мучительные поездки на кладбища, прополка, высадка цветов, поливка. На громадном кладбище во Фрунзе (теперь это Бишкек) за водой нужно было идти под палящим солнцем едва ли не километр. Я плохо помнила покойника, но хорошо понимала, что цветы обречены. Традиционные ритуалы, окружавшие смерть и память об умерших, к концу советского времени окончательно утратили смысл.
Разумной альтернативой казалась кремация. Урна с прахом хотя бы не требует полива. Церемонию прощания можно устраивать прямо в крематории. Куриная лапша и рис с изюмом перешли в разряд неудобных воспоминаний. Теперь едва ли не главная забота устроителей пристойного траурного собрания – составить соответствующий облику покойника плейлист. "Похоронный марш" Шопена – такое же "некомильфо", как "Свадебный марш" Мендельсона.
Проблема, в общем, состоит в том, что связанные с погребением или кремацией процедуры излишне централизованы, деперсонализованы, лишены связи с событием, которое они обслуживают. Смерть в рамках этих новых процедур не переживается, а изгоняется. По мне, так она изгонялась и в старых ритуалах (собственно, в этом и состоит смысл ритуалов), но чтобы это понимать, надо отведать и старого, и нового. Поэтому я с умилением читала рассуждения Кейтлин Даути, молодой сотрудницы калифорнийского похоронного бюро, которая пытается ввести похоронную моду на ретро. Камбэк, впрочем, никогда не бывает полным. Собственно поэтому интересно посмотреть на фьюжн, который складывается благодаря усилиям молодой ретроградки.
Кейтлин Даути закончила Чикагский университет, где ее любимыми предметами были средневековые погребальные ритуалы и викторианская готика. После окончания колледжа она решила реализовать на практике свое увлечение смертью, окончила курсы для сотрудников погребальных бюро и устроилась работать в крематорий. Изначальный порыв состоял в том, чтобы устраивать веселые костюмированные похороны, на которых шампанское лилось бы рекой, а капсулы с прахом запускали бы прямиком в космос. Довольно быстро выяснилось, что все это не так просто организовать.
По впечатлениям от первого года работы Даути пишет книгу, в которой будет убеждать читателя перепрочувствовать смерть и сделать ее составной частью жизни. В качестве положительного примера Даути приводит похоронный опыт американских индейцев, который колонисты отвергли как нехристианский: помимо сожжения на открытых кострах, практиковалось выкладывание умерших на открытом воздухе в специально устроенных для этого местах. Позже родственники возвращались, чтобы собрать кости дорогих покойников, отмыть их и унести с собой, чтобы использовать затем в хозяйстве.
Но идеальной Даути представляется не эта практика, а практика самих ранних колонистов, которая, надо признать, мало отличалась от того, что я видела в детстве: покойник оставался в течение пары дней с родственниками, его обмывали, одевали, заворачивали в саван и собственноручно закапывали. Молодой глаз, правда, улавливает существенное различие: отсутствие гроба. Закапывать обернутое в ткань тело, по мнению Даути, гораздо экологичнее, чем закапывать гроб. Кремация же вовсе неприемлема в связи с выбросами углерода, а погребение предварительно забальзамированного тела неприемлемо вдвойне, поскольку средства бальзамирования отравляют почву.
Чтобы донести благую мысль о смерти до широкой публики, Даути создала Орден доброй смерти (в интернете, разумеется), в уставе которого (то есть в mission statement) говорится, что смерть так же естественна, как и жизнь, и потому должна попросту стать ее частью. Особое внимание уделяется современным версиям средневековых руководств Ars moriendi: о смерти надо начинать заботиться не позже, чем о пенсии, составляя завещания, доверенности, инвентарные списки, руководства касательно судьбы аккаунтов в "Фейсбуке" и "Твиттере". Теперь Ars moriendi больше напоминают Scheduler: есть даже сайт, который ежемесячно напоминает подписчикам, что подготовленные по всем правилам бумаги требуют регулярного обновления – особенно в случае женитьбы, рождения детей и прочих важных событий.
Смерть, понятая как часть жизни, требует – как и сама нынешняя жизнь – неуемной креативности. Почему бы не взглянуть на викторианские традиции траура? Тогда ведь была траурная мода и даже траурные украшения, похоронные кольца, похоронные шарфы и особые траурные визитки. Тело тоже нельзя оставлять без попечения: его можно завещать науке, а можно, по примеру британского философа-утилитариста Джереми Бентама, сделать из него автоикону и посадить в коридоре какого-нибудь особо важного учреждения. Чучело Бентама, состоящее из подлинного скелета, принадлежащего философу платья и набивки из сена, до сих пор сидит в специальной будке в главном здании University College of London. Достойный пример для подражания. Еще один возможный жест: завещать свой череп любящему сыну – пусть он украсит каминную полку в его уютной гостиной. На сей счет у Даути есть даже видеоинструкция. Науке тело надо завещать заранее и обязательно поставить в известность родных, чтобы патологоанатомам из ближайшего университета не пришлось вырывать его из объятий безутешной тетушки. C черепом, впрочем, пока проблемы: правовые механизмы для его наследования в качестве каминного украшения пока не созданы. Но Кейтлин Даути над этим работает.
Пока я смотрела это видео, не веря своим глазам, мне вспомнился эпизод из книги китайского писателя-диссидента Ляо Иу “Интервью со дна китайского общества”. Один из собеседников Ляо Иу, ритуальный гример Чжан Даолин, вспоминает о смерти своего начальника, секретаря партийной организации крематория:
Он умер, хотя ему еще 70 лет не было. У него была страсть врожденная – коллекционировал приглашения на свадьбу, а после пятидесяти начал коллекционировать извещения о смерти. Вся комната была ими увешана. Он говорил, что у китайцев очень бедное воображение: даже в извещениях о смерти всего пара кривых предложений. Пишут по двум стандартным формам. А самое чудное то, что он сам написал извещение о собственной смерти, распечатал потихоньку несколько сотен экземпляров и хранил вместе с завещанием. После его смерти эти извещения так и не отправили, потому что никто прочитать не смог. Там было восемь предложений по четыре иероглифа, половину из которых я не знаю. Там еще по всему тексту были знаки для обозначения пауз – видимо, сам читал не одну сотню раз. Жалко, что ему не довелось самому зачитывать.
Теперь думаю, не отправить ли этот пассаж Кейтлин Даути, потому что лучшего высказывания о тщете ее усилий, кажется, не придумать. Смерть, разумеется, лучше бы сделать частью жизни – как мысль о собственной конечности. В этом виде она может даже наделить некоторым смыслом саму жизнь. Но делать смерть частью креативного потребления – значит распространять сопровождающий нас при жизни ад супермаркетов и дизайнерских бюро на мир иной. Возможно, там нас тоже ждет ад. Но пусть это будет хотя бы другой ад.
весь блог
