Борис Яковлевич Каплан (1922 года рождения) и Дина Борисовна Каплан (1926 года рождения), Израиль
Про Лорелею, девушку на Рейне
ДБ: Наш друг и его жена учились в Московском университете на математическом факультете. И у них были приятели, несколько человек. И они читали стихи. Как-то прочитали «Лорелея, девушка на Рейне». И кто-то один донёс. И все - сослали на рудники.
(Речь идет про фрагмент поэмы Маргариты Алигер “Твоя победа”:
“Лорелея, девушка на Рейне,
старых струй зелёный полутон.
В чём мы провинились, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон? <...>
Танками раздавленные дети,
этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
но мы знаем, время воскресит.
Мы – евреи. Сколько в этом слове
горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
только знаю: есть у крови цвет...” - прим. ред.)
Про возможность искупить своё немецкое происхождение
ДБ: В нашем классе были девочка-немка и мальчик-немец. А в 41-м году немцев высылали
из Москвы. У девочки отец и дед были профессорами физики. У мальчика — не знаю, кем были родители. Но девочке этой органы предложили искупить своё немецкое происхождение — пройти по мосту, чтобы проверить, заминирован мост, или нет. Зимой, во всю эту холодрыгу. Мост был гнилой, провалился, и она провалилась. Потом она всю жизнь, сколько я её знала, мучилась ногами. Почти не могла ходить. Зато разрешили остаться в Москве. А мальчик этот – он был очень талантливый, большое будущее ему предстояло, конечно, в науке. В общем, он попал в Караганду, куда-то на шахту, и так и остался никем.
Про хвастовство
ДБ: Когда я была девчонкой, мы жили в западном Китае какое-то время, папа там работал. Там был один зубной врач, тоже из России. И вот он приходил каждое утро к нам, и бегал по коридору и говорил: «Всё, как только я перейду границу, меня арестуют». У него уже было официальный приказ вернуться в Москву. Совершенно потерянный человек, жуткое впечатление было. Мама его утешала, как могла. Потом его вызвали в Москву. Арестовали тут же. Но он выжил. А за что его арестовать должны были: за то, что он хвалился своей дружбой с Генеральным консулом. С которым никогда у него дружеских отношений не было, просто похвастаться хотел, пустить пыль в глаза. И его таки посадили, обвинили в шпионаже в пользу Англии, ещё кого-то… каких-то стран.
Про судьбу героев-челюскинцев
ДБ: У меня у приятельницы одной отец сидел. Он был заместителем Шмидта на Челюскине, известный товарищ довольно, три высших образования. Его посадили. Когда потом выяснилось, естественно, что он невиновен ни в чём, то моей приятельнице дали прочитать, в чём же его обвиняли. Его обвиняли в том, что он потопил Челюскин. И за это его расстреляли быстренько. Хотя перед этим – за пару лет до этого, в 33-м или в 34-м, не помню уже, встречали героев-челюскинцев! И он был среди них.(Спасшихся с парохода “Челюскин” моряков чествовали в Москве весной 34 года - прим. ред.)
Борис Яковлевич Каплан, фото: Катя Рабей
Про то, как Борис Яковлевич стал советским гражданином
БЯ:
Родился я в двадцать втором году. Говорил по-русски: русский – это язык моей матери. Она родилась в России, а отец в Белостоке. И в двадцать первом году, когда в Харькове, где жила мамина семья, было довольно голодно, они репатриировались в Белосток. И я уже родился там. Гимназию заканчивал там же, и меня приняли в Иерусалимский университет. У меня были все документы готовы, но я туда не попал. Знаете, почему? Первого сентября 1939 года началась Вторая мировая война, а лекции в Иерусалимском университете до сих пор начинаются первого октября. Поэтому вместо того, чтобы мне ехать в Израиль, к нам вошли немцы в Белосток, пробыли неделю, а потом в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа они ушли из Белостока, и туда вошла Советская армия. Таким образом я стал сразу советским гражданином. В тридцать девятом году я уехал сначала в Москву, в сорок первом я учился в университете во Львове. Матура – аттестат зрелости – остался в Иерусалимском университете, поэтому у меня не было документов о среднем образовании. Тогда я пошёл заканчивать десятый класс в русской десятилетке. Закончил, и на основании этого был принят во Львовский университет. Потом я бежал из Львова (мне повезло, удалось бежать к началу войны, кончив до этого целый год университета) и попал в Чебоксары с поездом, который увозил жён комсостава армии. Приехав, я связался с родными. Две сестры моей матери жили в Москве, и я узнал от них, что никто из моей семьи не спасся. Тогда я подался в армию, меня приняли, четыре года я воевал. Воевал я более или менее ничего, но меньше, чем за две недели до конца войны, в апреле сорок пятого года немецкий снайпер попал мне разрывной пулей в ногу под коленом, и мне той же ночью её ампутировали. Потом я поехал в Москву, сдал ещё экзамен и был принят в Московский университет на химию. Потом стал кандидатом, профессором.
Про антисемитизм и парадоксы
ДБ: Сначала Боря не работал – не мог устроиться, когда был антисемитизм. У нас дочка родилась, а он не работал.
БЯ: Антисемитизм был ужасный. Я был инвалид, мне было несколько легче, но тем не менее, когда я кончил – причём с отличием – университет, то я не мог устроиться на работу. Это было в сорок девятом году. Звонишь – говорят: «Вы нам обязательно нужны, приезжайте!» А приезжаешь: «Ой, — смотрят фамилию, на кого заказать пропуск, — простите, мы уже кого-то другого взяли».
А ведь интересный парадокс в том, что без Сталина не возникло бы государство Израиль. Потому что решила Лига Наций (то, что теперь ООН), что создаётся государство Израиль. Сталин добился решения о создании этого государства, а потом он снабжал Израиль оружием. Он приказал чехам, у которых оставалось много немецкого оружия (потому что немцы оттуда убегали и побросали всё), чтобы они передали это оружие Израилю. И потом было время даже, когда он направлял офицеров Красной Армии, чтобы они поехали помогать Израилю. А потом он резко изменил своё отношение. Он рассчитывал, что Израиль будет поддерживать коммунизм в этих краях – ведь первые земли, которые колонизовали – Палестина, и вот это всё – были левыми. Поэтому он очень рассчитывал. И действительно – вот даже был такой израильский фильм, в котором были люди, носившие причёску и усы как у Сталина. И вот в какой-то день они пришли все без этой причёски. Это было после того, как они узнали о том, что Сталин скончался (Борис Яковлевич не помнит названия, но, скорее всего, речь идет о фильме “Дети Сталина” - прим. ред)
Так было. А почему он стал так сильно ненавидеть евреев – трудно сказать.
На четвёртом курсе меня перевели на факультет, который занимался вопросами,
связанными с изготовлением ядерной, а потом и водородной бомбы. А дальше – всё равно! – девять или десять месяцев не мог найти работу. Я был последний, кто заканчивал гимназию на иврите. Потому что потом были немцы, и всех перевели на идиш. А потом был Советский союз, и всех перевели на русский, потому что с этим идишем их никто не примет! У меня была сестричка маленькая – она тоже погибла, естественно – она училась три года: первый год на иврите, второй год на идиш, и третий год на русском. Но русский у нас был родным, потому что мама русская. Правда, потом она научилась по-польски. Но она была даже не очень похожа на еврейку, работала сестрой в туберкулёзном диспансере. И ей иногда больные рассказывали антисемитские анекдоты – не узнавали в ней еврейку!
ДБ: А в Боре распознавали всегда – такой носище, как можно не распознать! На бытовом уровне тоже с антисемитизмом сталкивались. Меня на улице мальчишка какой-то ударил. Мне было четырнадцать лет. Ударил, мол, «жидовка!» Сестра – она была постарше меня – пошла выяснять отношения. Нашла маму этого мальчика, так мама сказала: «Ну и правильно, что жидовку ударил, так и надо поступать». Но это всё на бытовом уровне, официального антисемитизма в то время практически не было. Но и он развился очень скоро. Когда я поступала в Авиационный, меня не приняли. Я потом не жалела об этом, но меня не приняли. Почему? Вот этот папин приятель сказал: «Ты знаешь, что сказал директор института? Он сказал: «Перебрали вашего брата. Если бы она хотя бы парнем была…» Вот тогда был жуткий антисемитизм. И такие вещи сплошь и рядом. Когда Борю брали на работу, то хотели взять завлабом. А потом назначили другого. А тот не сделал кандидатской, он ничего не сделал за все годы работы! А Боря и кандидатскую, и докторскую защитил, но хода не было. Последнее время я всё говорила: «Ну что ты хочешь, ты еврей, ты старый, ты не коммунист и не был никогда коммунистом, так чего ты хочешь?»
БЯ: Причём это именно от властей сверху всё шло. А было бы всё ещё страшней: уже
готовились поезда… Отец мужа Дининой сестры работал на строительстве мостов, потом его перевели на строительство поездов, и он рассказывал, что строят специальные поезда (такие же, как раньше строили, чтобы вывозить людей из Крыма, с Украины людей на дальний Восток, из них половина умирала по пути), так вот, специально такие поезда для всех евреев!
Про дело врачей
БЯ: Там одна была такая Тимашук, ей дали потом Ленинскую премию - врачиха, которая пожаловалась, что евреи отравили кого-то из высоких партийных чинов. Тогда начался страх: люди стали бояться ходить к врачам.
ДБ: Это было жутко. Это были 50-51-й годы, у меня дочка была маленькая, мы с ней гуляли. И вот гуляешь по двору, а там только и слышно разговоров, как бы не идти к евреям на приём. Потому что евреи убивают. Что за глупости! У меня был приятель в восьмом классе, чей отец работал в Кремлёвке. Очень хороший врач был. И вот его посадили тоже, и у этого парня было потерянное будущее. Потому что, хоть он и воевал, но не мог никуда устроиться в институт. Куда-то уехал в Тьмутаракань, там и остался на долгие-долгие годы. Трагедия.
БЯ: Сталин убил миллионы, чтобы установить власть. Вообще страшный человек был. И страшный строй. Он просто вовремя подох. Дело врачей же началось довольно поздно, так что не подохни он, кто знает, что бы было.
Про похороны Сталина
ДБ: Отец нашего зятя, мужа моей сестры, ездил прощаться со Сталиным. Он крупный такой мужик, он по автобусам, по грузовикам перелезал, пришёл потом к нам довольный до ужаса: «Я попрощался!»
Очень многие плакали. Я шла на работу как раз в это время, после того, как объявили. Я работала в школе Рабочей Молодёжи. Я шла туда, люди плакали, там у нас сразу споры, идти - не идти… Много слёз было, кто-то понимал, кто-то не понимал… По-всякому было. Понимаете, Сталин – это что-то, что вошло уже куда-то внутрь. Столько лет он был - многие не верили, что он мог ошибаться.
Про перемены
ДБ: Вообще всегда, какие бы перемены ни были, люди боятся перемен. И, конечно, было понятно, что всё было плохо, что всё не так, но всё-таки все старались спихнуть это со Сталина - что это не Сталин виноват, а он просто не знает, что творится, поэтому так и происходит. А если бы Сталин знал… Писали письма Сталину. Так что после его смерти всем стало очень страшно: а что же будет дальше? Кто будет дальше? Будет дальше этот… в очках… Берия? Или Хрущёв будет? Не знали. Боялись худшего. Это сейчас понятно, что хуже некуда, а тогда боялись. Все кандидатуры вызывали опасения. И потом, Сталин – это уже та лошадка, которую мы знали. А кто будет дальше, что он будет творить?
Про письмо Сталину
БЯ: Я вот тоже, кстати, Сталину писал. Когда я несколько лет работал в Институте, в лаборатории геологического… А я и попал на работу благодаря тому, что было распоряжение о том, что всё, что добывается из глубины земли, должно проверяться на содержание каких-то элементов, которые нужны для изготовления водородной бомбы. В связи с этим количество лабораторий, которые этим занимались, удвоилось за короткое время. И я там нашёл работу, дальше стал руководителем методистской группы. Но я хотел получить кандидатскую степень. И ВИМС – Всесоюзный Институт Минерального Сырья, старейший научно-исследовательский институт в Москве – объявил приём в аспирантуру. Я подал заявление. Мне говорят: «Ну да, мы вас обязательно примем». Проходит месяц, второй, третий – они меня не вызывают. Я спрашиваю: «В чём дело?» «Знаете, что? Мы-то вас приняли, но нам министерство не разрешило.» Тогда я написал Сталину письмо. «Дорогой Иосиф Виссарионович! Вот так и сяк». И меня через какое-то время вызвал заместитель начальника отдела руководящих кадров министерства геологии побеседовать. И начал со мной говорить. Я ему говорю, что я в Университете уже был первым засекреченным и вообще у меня одни пятёрки всегда были. Он говорит: «Понимаете, ошибку большую совершил директор института, что он вас допустил к экзамену. А почему? Вот этого я вам не могу сказать». Ну и всё. А когда Сталин помер, через два года меня спокойно приняли в ту же аспирантуру.
После смерти Сталина
БЯ: Было какое-то время после смерти Сталина, когда стало легче, естественно. Хрущёв же его разоблачил. На очередном съезде партии разоблачил, рассказывал о том, как они боялись, тряслись, когда вызывали их к нему, потому что он мог за что угодно тут же посадить. У нас на Дзержинской площади, оказывается, был подземный туннель, через который выводили на соседнюю улицу. И там люди проходили через такой
коридор, и в этом коридоре были дырки на уровне глаз. И там их убивали просто. Если Сталин давал указание, что от такого-то надо освободиться. Он был просто бандитом настоящим. А потом уже оттепель была. Стали поэты писать, которые раньше и носа не показывали. И это было несколько лет, а потом стало опять не лучше Сталина. А так – в Политехническом читали стихи. Вознесенский, Евтушенко. И писали они всё-таки более смело. Скажем, Евтушенко писал о Бабьем Яре. Ну, Евтушенко умел писать что-то, что могло явно не понравиться руководству, и потом тут же что-то написать наоборот.
Про Берию
БЯ: Я про Берию помню только самую хорошую часть. Когда я кончал университет, мой научный руководитель жил на набережной Москвы-реки рядом с каким-то военным управлением – было здание такое большое. И потом оказалось, что в этом управлении допрашивали Берию. Это когда его уже кончили. Ну, было, в общем, приятно это слышать.
ДБ: Если Сталина любили, то Берия при нём был скорее как страшила для народа. Берия был сильный, его боялись его коллеги. Поэтому когда умер Сталин, надо было сначала убрать сильного. Потом можно было выставить Хрущёва как слабого, шута немножечко. Но сильного надо убрать, иначе он уберёт всех. Спасали свои животы.
Про разговоры
ДБ: Даже после смерти Сталина все анекдоты рассказывались только в своём кругу. У нас был один знакомый, который, когда начинались какие-то такие разговоры непозволительные и окно было открыто, то он подходил и закрывал окно. Эти сдерживающие силы ещё некоторое время были, но потом ушли, и рассказывали всё что угодно и кому угодно, это не действовало.
О том, как Иерусалимский университет вернул деньги
БЯ: Родители меня собирались отправить в Иерусалимский университет, отец послал туда
деньги за два года обучения, без этого не принимали. А потом мне деньги вернули! Это
был анекдот, конечно. Несколько лет тому назад мне один мой друг (его отец преподавал польский у нас в гимназии) мне сказал: «Сейчас возвращают деньги детям тех, кто погиб, не добравшись до Израиля». А тогда было принято, что евреи собирали деньги на покупку земель здесь, иногда посещали их, а иногда не посещали. И было довольно много таких. И правительство приняло решение всё-таки вернуть им деньги. И он говорит: «Твой отец же посылал сюда деньги, попроси у них, чтоб тебе вернули». Я написал ректору Иерусалимского университета очень краткое сообщение о моей жизни, и кто я такой, и через короткое время получил ответ, что «Мы не нашли никаких доказательств, документов, подтверждающих это, но меня очень взволновал ваш рассказ, и мы вам вернём деньги». Через какое-то время со мной связалась секретарша, стала уточнять, когда я могу приехать. И, в общем, они устроили целый праздник по поводу этого возвращения денег. У меня где-то есть фотография, где с одной стороны стоит ректор, с другой директор, а посреди стою я и держу чек. А через какое-то время они и документы мои нашли и прислали мне. А вместе с ними и целую кипу вырезок и газет со всего мира, что вот, мол, произошло такое, университет вернул деньги.
