Знакомым, которые приезжали на зимние каникулы в Прагу, я сразу советовал сходить на выставку Яна Шванкмайера «Возможности диалога» на Староместской площади. Выставка только что закрылась, и теперь советую не пропустить следующую: центр «Гараж» обещает летом показать Шванкмайера в Москве. Не знаю, будет ли гаражная выставка повторением пражской, хотелось бы, чтобы она была еще больше: в России слышали только о Шванкмайере-кинорежиссере и не знают художника.

18 лет назад, когда я поселился в Чехии, вышел фильм «Урок Фауста». Я его смотрел миллион раз и даже изучал по нему Прагу: теперь город темных подворотен, в которых прячутся черти, почти полностью уничтожен Евросоюзом и евроремонтом. Правда, дом Шванкмайера на Чернинской улице, в двух шагах от Лоретанского монастыря, не изменился. На первом этаже – галерея сюрреалистов «Гамбра», которой управляет госпожа Эффенбергерова, вдова знаменитого поэта. Хозяйки второго этажа – художницы Евы Шванкмайеровой – уже восемь лет нет на свете. В 1997 году, когда я познакомился с Я. Ш., его жена Ева работала над декорациями «Полена». Возможно, это лучший большой фильм Шванкмайера, и еще мне нравится его короткометражка «Еда», герои которой лопают скатерти, тарелки, сами себя и друг друга.



Вероятно, я был первым российским гостем в доме на Чернинской улице. Не прошло и пяти лет с того дня, как последний советский солдат покинул территорию Чехии. При коммунистах Шванкмайеру не давали работать, фильмы, которые он снимал, цензура в прокат не выпускала. В 2003 году, когда Шванкмайер готовился снимать «Безумцев», кино о маркизе де Саде, он решил искать российского спонсора. Почему? «Ну как же: Россия – это и есть маркиз де Сад».

Летом 1997 года мы, конечно, говорили об оккупации Чехословакии и чешско-русском споре. Ева Шванкмайерова рассказала, как в мае 1945 года два советских солдата залезли в винный подвал усадьбы ее родителей, напились сливовицы и уснули. На следующий день пришел военный патруль, и пятилетняя Ева показала погреб, где храпели пьяные вояки. В тот же день нарушители дисциплины были расстреляны. История о маленькой антисоветчице и красноармейцах вполне в духе чешской сюрреалистической группы, использовавшей картину Дейнеки «Будущие летчики» как материал для макаберных коллажей.

Наши разговоры (без этой истории) появились в ныне покойной русской версии журнала Premiere, были доинтернетные времена, электронной версии не существует, так что есть смысл извлечь пыльный экземпляр с Леонардо Ди Каприо на обложке (я не решился показывать Шванкмайеру этот номер, набитый голливудским барахлом). Вот что Я. Ш. говорил о нынешней жизни сюрреализма:

– Вокруг сюрреализма до сих пор существует ряд недоразумений. Историки искусства считают его художественным направлением авангарда в период между двумя мировыми войнами. Другие люди называют сюрреализмом все, что выходит за рамки логики и реальности. Даже политики стали пользоваться этим словом для обозначения бессмыслицы. Часто сюрреализм путают с абсурдом. Конечно, для снобов, идущих в ногу со временем, сюрреализм – пройденный этап. Но прежде всего, сюрреализм – не искусство. Это определенный путь в глубины души (подобно алхимии и психоанализу). Но это путь не индивидуальный, а коллективный. Сюрреализм – это в первую очередь великое приключение, не имеющее себе равных со времен романтизма. Он предлагает оружие против всеобщей скуки потребительской цивилизации.



В 2005 году, когда вышло «Полено», мы продолжили разговор о сюрреализме; я спросил Шванкмайера, живо ли это течение в новом столетии.

– Я считаю, что все большие романтические движения в конце концов разбились и рассыпались, но это отнюдь не умаляет их величия. Сюрреализм, как романтизм двадцатого века, хотел изменить мир (Карл Маркс) и изменить жизнь (Артюр Рембо). Мир и в самом деле изменился, да только к худшему. Он, конечно, пошел в другом направлении, не так, как хотели этого сюрреалисты. Сюрреализм меняет жизнь тем, кто попадает под его влияние. Сюрреализм тотально повлиял на искусство второй половины двадцатого века – парадоксально, что сюрреализм к этому и не стремился. И все равно я думаю, что участники сюрреалистического движения, будучи в абсолютном меньшинстве, играют важнейшую роль; во всем мире появляются молодые люди, недовольные, как и мы, состоянием этой цивилизации и ищущие ей альтернативу. Сюрреализм будет необходим до тех пор, пока не сформируется новый романтизм, романтизм двадцать первого века.

Еще один отрывок из разговора 1997 года. Вопрос о куклах, подменяющих персонажей «Фауста» и «Алисы»:

– Конечно, куклы – это символ манипулирования. И наша жизнь манипулируема: учреждения, реклама, полиция, школа, родители, телевидение и так далее. Вот так с «идеологической» точки зрения можно объяснить мой интерес к куклам. Но не все так однозначно. Для меня кукла – это не только символ чего-то. Кукольный театр был частью моего детства. Я всегда делал кукол – с детства и до сегодняшнего дня. Обычно я возвращаюсь к куклам в момент угрозы извне. Поэтому я и создаю своих Големов, призванных защитить меня от погромов реальной жизни.



Главная мастерская Яна Шванкмайера – не на Чернинской улице, а далеко от Праги, в доме на Шумаве. Там он и мастерит своих кукол. На выставке «Возможности диалога» была одна из моих любимых – огромный, утыканный гвоздями распятый демон. У художника Шванкмайера есть великий учитель – Арчимбольдо. Первые коллажи, в которых у ящерицы вырастают крылья, позвоночник превращается в дерево, плодоносящее глазами, рыба держит ягоду в зубах, а голова человека сложена из кальмаров и улиток, Шванкмайер сделал сорок лет назад. В последних работах он возвращается к арчимбольдескам, только теперь это невозможное сочетание фрагментов флоры и фауны становится трехмерным: Я. Ш. строит композиции в аквариумах, монтируя хвосты с черепами и панцирями. Это взбесившийся Wunderkabinet – кунсткамера Рудольфа II, при дворе которого работал Арчимбольдо. Шванкмайер говорит, что в собрании Рудольфа он ценит не подлинные сокровища, а всякие нелепые предметы, сотворенные природой или рукой человека. В отличие от «высокого» искусства, они обращаются напрямую к бессознательному, их внеэстетический эффект таков же, как у магических объектов, созданных шаманами, спиритами и безумцами. У Шванкмайера огромная коллекция ар-брюта: в Чехии, особенно на юге, где силен католицизм, было много художников-безумцев. В начале века он работал над циклом автоматических, «спиритических» рисунков, и эти отчаянно яркие взрывы штрихов, похожие на увеличенные схемы строения клеток в анатомическом атласе – один из лучших разделов выставки. Шванкмайер писал, что ценит «сновидческие объекты», фетиши примитивных культур, но превыше всего ставит искусство самой природы: корни, сталактиты, бабочек, жуков, ракушки и фантастический рисунок агатов. Главный материал его последних работ – агаты, превращающиеся в совокупляющихся коротышек, зверей и ступни в башмаках.



За 20 лет я собрал довольно большую коллекцию Шванкмайера. У меня есть его керамика (головы с держащими баклажаны руками, торчащими из глаз), объекты, рисунки и коллажи. Но больше всего люблю кубок с ракушками, создающими портрет в духе Арчимбольдо. Я посадил в этот кубок небольшой кактус, ему там вполне привольно, а когда кактус хочет, чтобы его полили, он посылает медиумические сигналы.