Слово «вдохновение» в европейской культуре прочно ассоциируется с творческим подъемом, воспарением духа, окрыленностью. Древнегреческий конь Пегас — символ вдохновения — и впрямь был крылат. Правда, мы редко вспоминаем, что родился этот любимец поэтов из туловища горгоны Медузы, того самого чудовища, которое одним взглядом обращало всё живое в камень. Да и работа у Пегаса была рискованной: он подносил своему дяде, Зевсу, молнии и гром. Что до мощи коня, то она скорее страшит, чем восхищает: одним ударом копыта Пегас мог выбить из камня источник. Подробней о природе вдохновения, природе мятущейся, порой пугающей — в этом подкасте. Среди моих собеседников — психолог, литературовед, кинооператор, филолог, переводчик-китаист, вор-карманник, швейцарская писательница, математик, дрессировщица Наталья Дурова (+2007 г.) и актер и режиссер Сергей Юрский:
«Говорить о вдохновении, говорить о радости ощущения на сцене или радости поэтических ощущений, ну, любых вдохновений — большой грех, это вредно для работы. Самый вредный автор для актеров — это Фрейд. Я им увлекался когда-то и знаю, какой вред он мне нанес. Как личности он мне очень интересен, а вот моей работе нанес вред. Умные люди говорят, что вдохновение актерское — это исчезновение или, по крайней мере, уменьшение количества эгоизма в человеке. Актерское вдохновение всегда связано со зрителем: минуты совместной работы. Они очень осложнены были для меня во Франции или в Бельгии именно тем, что это другой зритель. Они были, эти минуты, эти секунды, когда у меня было ощущение взаимопонимания. В нормальной жизни в ритме обычного общения взаимопонимание абсолютно невозможно. Вот к такому выводу я пришел с возрастом. А вот искусство, театр прежде всего, литература — это возможности пробуждения слуха, который умер, обострения зрения, которое слабо, это понимание чужой боли, радости, юмора и потому великая радость и для воспринимающего, и для творящего. Вдохновение — взаимный акт. В актерском деле — труд и есть вдохновение. Произнесение текста и исполнение мизансцен для человека неталантливого — пустое занятие. Ну сел на стул… А этот сел на стул и так сказал текст, что все стало прозрачно. Вы мне звоните вовремя: я сейчас репетирую роль режиссера в пьесе Бергмана «После репетиции». Это его автопортрет. Это его собственные мысли о театре в громадном количестве. Два часа он говорит их зрителям. И поэтому я нахожусь в кругу этих мыслей Бергмана и с ним во многом соглашаюсь. Мой кумир — Михаил Чехов, не знаю, известный ли Бергману, но их мысли тоже совпадают. Меня это радует, удивляет. Я нахожу много сходства между собой и Бергманом. Он раздраженно говорит актрисе: «Я здесь для того, чтобы зафиксировать твое вдохновение. Чтобы и зритель его воспринял как вдохновение». Вот вам формула Бергмана. Подписываюсь под ней. Еще Бергман неожиданно говорит: «Я ненавижу спонтанность, непредсказуемость, размытость. Моя репетиция — это операция в операционном зале, а не психоаналитический сеанс для актера и режиссера. Это — работа».
«Говорить о вдохновении, говорить о радости ощущения на сцене или радости поэтических ощущений, ну, любых вдохновений — большой грех, это вредно для работы. Самый вредный автор для актеров — это Фрейд. Я им увлекался когда-то и знаю, какой вред он мне нанес. Как личности он мне очень интересен, а вот моей работе нанес вред. Умные люди говорят, что вдохновение актерское — это исчезновение или, по крайней мере, уменьшение количества эгоизма в человеке. Актерское вдохновение всегда связано со зрителем: минуты совместной работы. Они очень осложнены были для меня во Франции или в Бельгии именно тем, что это другой зритель. Они были, эти минуты, эти секунды, когда у меня было ощущение взаимопонимания. В нормальной жизни в ритме обычного общения взаимопонимание абсолютно невозможно. Вот к такому выводу я пришел с возрастом. А вот искусство, театр прежде всего, литература — это возможности пробуждения слуха, который умер, обострения зрения, которое слабо, это понимание чужой боли, радости, юмора и потому великая радость и для воспринимающего, и для творящего. Вдохновение — взаимный акт. В актерском деле — труд и есть вдохновение. Произнесение текста и исполнение мизансцен для человека неталантливого — пустое занятие. Ну сел на стул… А этот сел на стул и так сказал текст, что все стало прозрачно. Вы мне звоните вовремя: я сейчас репетирую роль режиссера в пьесе Бергмана «После репетиции». Это его автопортрет. Это его собственные мысли о театре в громадном количестве. Два часа он говорит их зрителям. И поэтому я нахожусь в кругу этих мыслей Бергмана и с ним во многом соглашаюсь. Мой кумир — Михаил Чехов, не знаю, известный ли Бергману, но их мысли тоже совпадают. Меня это радует, удивляет. Я нахожу много сходства между собой и Бергманом. Он раздраженно говорит актрисе: «Я здесь для того, чтобы зафиксировать твое вдохновение. Чтобы и зритель его воспринял как вдохновение». Вот вам формула Бергмана. Подписываюсь под ней. Еще Бергман неожиданно говорит: «Я ненавижу спонтанность, непредсказуемость, размытость. Моя репетиция — это операция в операционном зале, а не психоаналитический сеанс для актера и режиссера. Это — работа».
