Александр Генис: Если не лучшим, то уж точно самым противоречивым фильмом Оскаровского сезона стал новый шедевр Тарантино. Поэтику этой картины и эстетику его автора мы обсуждаем с ведущим “Кинообозрения “Американского часа” режиссером Андреем Загданским.
Андрей, я предлагаю обсудить сегодня фильм, который и вам, и мне кажется наиболее значительным в этом кинематографическом году. Это картина Тарантино, которая вызвала мгновенное отторжение, ненависть, гнев, споры, любовь, - то есть Тарантино получил то, что хотел. Гигантский эффект его фильма достоин, по-моему, подробного обсуждения.
Андрей Загданский: Первое, о чем нужно задуматься: что Тарантино делает так замечательно? Я для себя попытаюсь назвать несколько вещей, которые мне кажутся у него исключительно убедительными. Во-первых, мне кажется, что Тарантино, в первую очередь, совершенно замечательный сценарист, писатель. Все, даже самые второстепенные персонажи, которые существуют только для того, чтобы через минуту или две им снесли башку — достоверные, интересные, уникальные и запоминающиеся.
Александр Генис: И в этом Тарантино идет, не побоюсь сказать, за Шекспиром и Чеховым, потому что, как известно, у Чехова любую роль можно сыграть замечательно, например, Фирса. И то же самое у Тарантино. Но мне кажется, что в сценариях Тарантино еще важнее диалог. Никто не пишет диалог так музыкально и так, я бы сказал, подробно и странно, как Тарантино. Его диалог можно читать отдельно и можно отдельно слушать.
Андрей Загданский: Вторая, как мне кажется, очень важная часть мастерства Тарантино и сценариста, и режиссера - предвкушение. Тарантино получает такой чудовищный кайф от того, что он пишет, делает и снимает, и это предвкушение следующего этапа, следующего продвижения действия, когда картина в повествовании движется от одной перипетии к следующей коллизии, совершенно восхитительна у Тарантино. Обратите внимание, в картине «Джанго» есть два типа насилия (это, кстати, сам Тарантино отмечает). Первый тип насилия это насилие неприятное. Мы мучаемся — хороших, добрых, приятных, благородных людей, героев, пытают, угрожают кастрировать, и так далее. Но это необходимое насилие, потому что мы знаем, что за этим насилием придет насилие приятное, придет возмездие, месть, то самое жизнерадостное возмездие, которое умеет Тарантино создавать. И польет кровь, полетят в разные стороны части мозга, люди будут убиты, но убиты исключительно кинематографично, кайфово, в радость, в кайф.
Александр Генис: И этим Тарантино напоминает, скажем, Гомера - насилие всегда было предметом искусства и, как ни странно, Тарантино возвращает нас к самым архаическим формам искусства. Месть это и есть тема искусства, это тема Гомера, исландских саг или Шекспира. Вот этот катарсис, который мы ощущаем, когда люди отмщены, Тарантино не стесняясь взял себе в главные герои. И его последние картины «Бесславные ублюдки» и «Джанго» это месть уже не человека, а целой расы, это месть национальных меньшинств, это исправление истории.
Андрей Загданский: Все абсолютно правильно и, вместе с тем, герои Тарантино всегда помнят, что они живут в кино, на котором стоит штамп самого Тарантино, он их не отпускает от себя - это мои персонажи, они не приобрели самостоятельности, я — мастер, я ими управляю.
Александр Генис: Сложность с Тарантино, по-моему, в том, что то, о чем вы говорите, то есть эстетическое оправдание кино, довольно трудно доходит до зрителя. Я постоянно встречаюсь с людьми, которые воспринимают Тарантино всерьез. И вот то ироническое переосмысление художественных эффектов, без которого Тарантино понять нельзя, оно необходимо для взрослого зрителя, без этого Тарантино смотреть нельзя. Нельзя принимать его всерьез, потому что он сам себя не принимает всерьез. Это фильм не о жизни, это фильм о кино. Как Тарантино говорит: «Я настриг свои фильмы из других фильмов», но получилось то, что может сделать только Тарантино. Это правда – стиль его узнаваем с первого кадра. Любопытно, что Тарантино принимали всерьез всегда. Я слышал, что в России мафия живет по законам Тарантино. Раньше они жили по законам «Крестного отца», а потом переехали в фильм «Бульварное чтиво». Воспринимать это всерьез, конечно, невозможно. Тем не менее, реакция именно такая. Андрей, вы, конечно, слышали о том, как реагирует афроамериканская община, в том числе, такой крупный художник как режиссер Спайк Ли, на фильмы Тарантино. Он сказал, что возмущен этим фильмом, хотя он его не смотрел, потому что рабство это Холокост, а не спагетти-вестерн.
Андрей Загданский: Тарантино и из Холокоста сделал спагетти-вестерн, а теперь сделал из рабства. Спайк Ли – афроамериканец, автор нескольких знаменитых фильмов, вроде бы, является экспертом в этом материале и имеет право на собственную точку зрения, с которой, я уж точно, имею право не согласиться. Но я, прежде чем вернуться к этому, а мы об этом сейчас обязательно будем говорить, потому что это исключительно важно и серьезно, хочу отметить еще две важные части тарантиновского инструментария, чем он так хорош. Тарантино умеет совершенно замечательно находить смешное, которое, вроде бы, лежит в стороне. Вот совершенно потрясающая деталь. На этой колясочке, на которой разъезжает наш главный герой, болтается зуб, потому что он выдает себя за дантиста. Этот огромный зуб на пружине качается из стороны в сторону. Совершенно гомерически смешная, кафкианская, идиотская деталь. Другой поворот - критическая сцена. Куклуксклановцы приезжают линчевать наших героев и вдруг начинается длинная, нелепая, абсолютно сюрреалистическая перепалка по поводу того, кто шил эти мешки, которые у них на голове, и почему они так плохо сделаны. Это нужно быть Тарантино, чтобы задуматься: а ведь, наверное, в таком мешке неудобно скакать на лошади, наверное, когда у тебя нет периферийного зрения, тебе не очень удобно ехать. И вот из этой мелочи сделать две-три минуты совершенно идиотского разговора! И каждый человечек, который подает реплику, он понятен, он узнаваем, он говорит, что это жена его сделала. Если вы будете опять так говорить, никто вам больше не пошьет этих мешков. У меня живот болел, у меня щеки болели в кинотеатре. Третья, очень важная деталь - как Тарантино работает с музыкой. Музыка у Тарантино достаточно часто - как оперная ария, это отдельный перерыв в действии, это плато, с которого мы обозреваем то, что произошло, или возможность рефлексии для героев. Обратите внимание, что уже под самый конец, когда наш герой поубивал энное количество людей, его берут в плен, потому что захватили Брунгильду, он должен сдаться, иначе убьют Брунгильду. Перерыв такой, он снимает куртку и звучит Ричи Хэвенс - «Freedom». Каждый ребенок в Америке знает, что когда в 69 году состоялся фестиваль Вудсток, то до знаменитого выступления Карлоса Сантаны на сцену вышел Ричи Хэвенс. Был безумно жаркий день, Хэвенс был в такой длинной рубашке, у него была совершенно мокрая, как у раба, спина от пота, и он на чистом адреналине исполняет эту знаменитую песню «Freedom». Слушают его сотни тысяч людей, энергия невероятная. Эта песня совершенно самостоятельным номером входит в фильм, но одновременно с этим это очень точный и очень горький политический комментарий: между 1859 годом, когда происходит действие фильма, и 1969 годом, когда открывается Вудсток - 110 лет. От этого монета еще более 100 лет идти к свободе.
Александр Генис: Эта картина вызывает по меньше мере два скандала. Первый скандал, как мы уже говорили, связан с афроамериканской реакцией на этот фильм, а второй - с насилием. Интересно, что один из сторонников оружия, а сейчас проблема оружия стала необычайно острой в Америке вновь, говорит, что если бы у рабов было оружие, то не было бы рабства. Интересная мысль, сложная мысль, но надо сказать, что фильм Тарантино и оставляет неприятное чувство. Как сказали некоторые критики, в этом фильме не остается в живых ни одного белого.
Андрей Загданский: И тут я сделаю вместе с вами полный поворот кругом. Только что мы с вами говорили, что фильм этот тарантиновский, что это особая тарантиновская реальность, что в нем нет ничего серьезного и настоящего, что он переписывает историю... Но это совершенно серьезный фильм. Это комментарий о том болезненном, страшном периоде американской истории, о котором не очень хотят говорить Да, было, конечно, страшно, ужасно, но что говорить об этом? И вдруг Тарантино делает картину, которая болезненно касается национального подсознания. Было страшное противостояние, эти люди держали рабов, они над ними издевались, делали с ними, что хотели, они были не люди, и эта часть прошлого присутствует в нашем сегодняшнем подсознании, и она ужасна.
Александр Генис: И тут не так все просто. Дело в том, что южане показаны у Тарантино как носители высокой культуры. Там есть одна подсказка в фильме. В логове бандитов дама вдруг смотрит стереооткрытки с изображением Парфенона. Таким образом Тарантино напоминает, что лучшее в человеческой истории, например, Афины 5 века, это эпоха рабовладения. Рабы и высокая культура связаны друг с другом. И мы выносим такое странное ощущение, потому что, да, южане были несомненно более культурные, чем северяне, они создали культуру, которая напоминает нам, скажем, «Войну и мир», но какой ценой? и вот этот вопрос о цене по-прежнему остается с нами, когда мы выходим из кинотеатра. Но, по-моему, самое важное то, что афроамериканская проблема решается тоже болезненно. Это не Дядя Том, который добрый и хороший, его надо жалеть, а это мститель, который убивает, как мы говорили, всех белых, включая женщин. И с этим нам тоже нужно жить.
Андрей Загданский: Еще одна деталь, исключительно важная для понимания Тарантино. Вы говорили об античности. Тарантино умеет наполнить свои фильмы культурным и историческим контекстом, который какой-то совершенно другой, и он привносит в его фильмы новый уровень. Причем, зрителям знающим он лестен и узнаваем, у зрителей незнающих есть все равно ощущение, что они привлечены к чему-то более высокому. Вы помните, в «Бесславных ублюдках» Гитлера и все нацистское окружение должна уничтожить горючая кинопленка? То есть культура и искусство, то, с чего начинается ХХ век, в действительности должны поглотить и самую страшную чуму, проклятие ХХ века. И в этом есть определённая метафора, которая мне лично, как кинематографисту, человеку, который прожил полжизни с кинопленкой, очень импонирует, мне это как-то странно льстит. Здесь происходит то же самое, или почти то же самое. Здесь миф Зигфрида и Брунгильды приобретает новый характер. Наш герой, выслушав историю о Зигфриде и Брунгильде, воображает себя новым Зигфридом, он становится оружием освобождения, оружием мщения. Культура приобретает новую форму - она вселяется в него и становится оружием мести. Это ужасно интересно.
Александр Генис: По-моему, это говорит о том, что Тарантино работает на всех уровнях, для всех зрителей. Добро победило зло, и это главное. Но по дороге к этому финалу мы проходим очень немало ступеней культурной эволюции.
