Когда жизнь становится невыносимой, у человека есть два варианта: попросить о помощи или впасть в отчаяние. У общности людей, собственно, тоже: либо внутри себя бесконечно обсуждать подробности того, что приносит невыносимую боль, либо, обратив взгляд вовне, попросить о помощи общество. Для этого и нужны общественные институты: мы поручаем им справиться с тем, с чем отдельные люди или группы людей справиться не в состоянии.
А что делать людям, живущим в обществе, где одни институты так и не сформировались, а другие работают так плохо, что подчас выполняют функции, ровно противоположные тем, что на них возложены? Большинство живет с ощущением бессилия и беспомощности. Меньшинство — создает собственные микромиры, где царит взаимопонимание и внушенное этим взаимопониманием чувство безопасности. Советская интеллигенция преуспела в создании таких микромиров — со своей музыкой и литературой, своими способами обмена информацией, своими обычаями и своим языком. В постсоветской России эти микромиры тоже оказались востребованы, ведь внешний мир едва ли стал менее чужим. Одним из символов таких микромиров в конце 90-х стал «Проект О.Г.И.», включавший в себя не только клубы, но и книжный магазин и издательство. По планам создателей О.Г.И. должны были появиться еще и детская площадка и детский клуб, и в конце концов все это великолепие должна была соединить трамвайная линия. Почему трамвай? Кажется, он должен был символизировать полную самодостаточность и огороженность этого микромира.
Как в халтурном сценарии, именно трагедия, произошедшая в семье одного из трех основателей О.Г.И., Алексея Кабанова, будто призвана продемонстрировать нам, что ни один, даже самый красивый микромир не может компенсировать отсутствие общественных институтов. Кабанова обвиняют в убийстве собственной жены. Первая очередь комментариев социально близких людей: «Этого не может быть». И эта же реакция, с обратным вектором, немедленно прозвучавшая на государственных каналах и не только: «Вот она какая, ваша Болотная». Дело даже не в том, что миф о нравственном превосходстве членов того микромира, из которого отчасти выросло протестное движение, был у его сторонников и противников один на всех. «Этого не может быть» в переводе на русский язык здесь означает «я не могу совладать с этой мыслью, у меня нет инструментов для понимания и переживания произошедшего». И ни у одного отдельно взятого человека или группы людей нет, затем нам и нужны институты.
В связи с этим потоком комментариев я вспомнила сцену из старого американского фильма Jagged Edge («Рваный край»). Расследуется убийство жены газетного издателя. Опытный прокурор велит молодому коллеге присмотреться к самому издателю. «Вы думаете — ЭТО?» — в ужасе спрашивает молодой прокурор. «ЭТО — самое старое преступление в мире», — отвечает старший.
Кроме того, что «это» может случиться где угодно, в том числе и в микромире московской интеллигенции, сейчас, похоже, с уверенностью можно сказать две вещи. Во-первых, нам никто не поможет понять, виновен ли Алексей Кабанов в смерти своей жены. Если бы в России работали правоохранительные органы, то бесконечное перебирание подробностей в разговорах в «Фейсбуке» и на кухнях периодически прерывал бы голос разума: «Дождитесь окончания расследования и решения суда — и все станет ясно». Но мы знаем, что полиция выбивает признания, а суды штампуют обвинительные приговоры, поэтому ждать правды от тех и других не приходится. Эта часть истории о провале общественных институтов уже неплохо описана: о недостатках, чтобы не сказать отсутствии правоохранительной системы в России худо-бедно научились говорить.
Вторая вещь, которую мы уже знаем наверняка, — это то, что произошла трагедия: Ирина Кабанова убита, осиротели трое детей, а Алексей Кабанов с большой вероятностью сядет в тюрьму на много лет — и к этой трагической развязке семья Кабановых шла несколько лет на глазах у всего своего немаленького микромира. И вот тут начинается разговор, к которому российское общество не привыкло вовсе, — разговор о том, возможно ли взаимодействие человека из микромира и существующих в стране институтов и если невозможно, то что из этого следует.
Что делать человеку или группе людей, когда очевидно, что их знакомые или друзья не справляются с собственной жизнью? Когда у них явно не хватает денег, сил, навыков или иных ресурсов для того, чтобы адекватно заботиться о себе и своих детях? В цивилизованном обществе люди прибегают к помощи институтов. Одним из них является публичная речь, включающая в себя слова «домашнее насилие» и все социальные и правовые последствия, с ними связанные. Еще есть такие институты, как опека, социальные службы, полиция. Но мы понимаем: опека в России существует, чтобы отнимать детей, а для полиции слова «бытовой конфликт» — это повод не вмешаться в ситуацию, а проигнорировать вызов.
Судя по сегодняшним рассказам друзей Кабановых, семья эта уже некоторое время жила в нищете и насилии. Что делать в такой ситуации друзьям, вопрос непростой в любом обществе. Но в западных обществах с их развитыми институтами многие уже усвоили: если люди не в состоянии обеспечить собственную и своих детей безопасность, им надо помочь; а главное, домашнее насилие почти никогда не прекращается без постороннего вмешательства. Собственно, для того, чтобы обеспечить безопасность членов общества, и существуют всевозможные социальные службы, а также полиция. И человеку, чувствующему себя полноценным и ответственным членом своего общества, вполне органично выступить посредником между попавшими в беду друзьями и общественными защитными механизмами. Человек же, живущий в микромире внутри враждебного общества, никак не может выступить агентом институтов этого общества. И уже на этом этапе впадает в отчаяние, сетует на непутевость друзей и безвыходность их положения.
Друзья Кабановых собирали теплые вещи для их детей — непосредственная гуманитарная помощь за последние годы стала внутри микромира хорошо отлаженным механизмом. Когда в нормальном обществе, вероятно, имело бы смысл обратиться к социальным службам, микромир решает проблемы внутри себя, и это понятно: узнай какая-нибудь тетенька из опеки, что трое детей живут в Москве без теплой одежды, ничего хорошего из этого бы не вышло. Но непосредственная гуманитарная помощь почти всегда краткосрочна и локальна. Отдельно взятый человек может надеть на ребенка варежки, но не может обеспечить его безопасность.
Сразу после ареста Алексея Кабанова начался сбор денег на нужды осиротевших детей и организация их ближайшей судьбы. Это очень хорошо, что микромир, похоже, уже обеспечил детям жилье, питание и игрушки. И очень жаль, но абсолютно закономерно то, что он вряд ли сможет заставить нормально работать общественные институты, которые выполняют функцию, противоположную той, что на них возложена: суд, органы опеки и государственное телевидение.
А что делать людям, живущим в обществе, где одни институты так и не сформировались, а другие работают так плохо, что подчас выполняют функции, ровно противоположные тем, что на них возложены? Большинство живет с ощущением бессилия и беспомощности. Меньшинство — создает собственные микромиры, где царит взаимопонимание и внушенное этим взаимопониманием чувство безопасности. Советская интеллигенция преуспела в создании таких микромиров — со своей музыкой и литературой, своими способами обмена информацией, своими обычаями и своим языком. В постсоветской России эти микромиры тоже оказались востребованы, ведь внешний мир едва ли стал менее чужим. Одним из символов таких микромиров в конце 90-х стал «Проект О.Г.И.», включавший в себя не только клубы, но и книжный магазин и издательство. По планам создателей О.Г.И. должны были появиться еще и детская площадка и детский клуб, и в конце концов все это великолепие должна была соединить трамвайная линия. Почему трамвай? Кажется, он должен был символизировать полную самодостаточность и огороженность этого микромира.
Как в халтурном сценарии, именно трагедия, произошедшая в семье одного из трех основателей О.Г.И., Алексея Кабанова, будто призвана продемонстрировать нам, что ни один, даже самый красивый микромир не может компенсировать отсутствие общественных институтов. Кабанова обвиняют в убийстве собственной жены. Первая очередь комментариев социально близких людей: «Этого не может быть». И эта же реакция, с обратным вектором, немедленно прозвучавшая на государственных каналах и не только: «Вот она какая, ваша Болотная». Дело даже не в том, что миф о нравственном превосходстве членов того микромира, из которого отчасти выросло протестное движение, был у его сторонников и противников один на всех. «Этого не может быть» в переводе на русский язык здесь означает «я не могу совладать с этой мыслью, у меня нет инструментов для понимания и переживания произошедшего». И ни у одного отдельно взятого человека или группы людей нет, затем нам и нужны институты.
В связи с этим потоком комментариев я вспомнила сцену из старого американского фильма Jagged Edge («Рваный край»). Расследуется убийство жены газетного издателя. Опытный прокурор велит молодому коллеге присмотреться к самому издателю. «Вы думаете — ЭТО?» — в ужасе спрашивает молодой прокурор. «ЭТО — самое старое преступление в мире», — отвечает старший.
Кроме того, что «это» может случиться где угодно, в том числе и в микромире московской интеллигенции, сейчас, похоже, с уверенностью можно сказать две вещи. Во-первых, нам никто не поможет понять, виновен ли Алексей Кабанов в смерти своей жены. Если бы в России работали правоохранительные органы, то бесконечное перебирание подробностей в разговорах в «Фейсбуке» и на кухнях периодически прерывал бы голос разума: «Дождитесь окончания расследования и решения суда — и все станет ясно». Но мы знаем, что полиция выбивает признания, а суды штампуют обвинительные приговоры, поэтому ждать правды от тех и других не приходится. Эта часть истории о провале общественных институтов уже неплохо описана: о недостатках, чтобы не сказать отсутствии правоохранительной системы в России худо-бедно научились говорить.
Вторая вещь, которую мы уже знаем наверняка, — это то, что произошла трагедия: Ирина Кабанова убита, осиротели трое детей, а Алексей Кабанов с большой вероятностью сядет в тюрьму на много лет — и к этой трагической развязке семья Кабановых шла несколько лет на глазах у всего своего немаленького микромира. И вот тут начинается разговор, к которому российское общество не привыкло вовсе, — разговор о том, возможно ли взаимодействие человека из микромира и существующих в стране институтов и если невозможно, то что из этого следует.
Что делать человеку или группе людей, когда очевидно, что их знакомые или друзья не справляются с собственной жизнью? Когда у них явно не хватает денег, сил, навыков или иных ресурсов для того, чтобы адекватно заботиться о себе и своих детях? В цивилизованном обществе люди прибегают к помощи институтов. Одним из них является публичная речь, включающая в себя слова «домашнее насилие» и все социальные и правовые последствия, с ними связанные. Еще есть такие институты, как опека, социальные службы, полиция. Но мы понимаем: опека в России существует, чтобы отнимать детей, а для полиции слова «бытовой конфликт» — это повод не вмешаться в ситуацию, а проигнорировать вызов.
Судя по сегодняшним рассказам друзей Кабановых, семья эта уже некоторое время жила в нищете и насилии. Что делать в такой ситуации друзьям, вопрос непростой в любом обществе. Но в западных обществах с их развитыми институтами многие уже усвоили: если люди не в состоянии обеспечить собственную и своих детей безопасность, им надо помочь; а главное, домашнее насилие почти никогда не прекращается без постороннего вмешательства. Собственно, для того, чтобы обеспечить безопасность членов общества, и существуют всевозможные социальные службы, а также полиция. И человеку, чувствующему себя полноценным и ответственным членом своего общества, вполне органично выступить посредником между попавшими в беду друзьями и общественными защитными механизмами. Человек же, живущий в микромире внутри враждебного общества, никак не может выступить агентом институтов этого общества. И уже на этом этапе впадает в отчаяние, сетует на непутевость друзей и безвыходность их положения.
Друзья Кабановых собирали теплые вещи для их детей — непосредственная гуманитарная помощь за последние годы стала внутри микромира хорошо отлаженным механизмом. Когда в нормальном обществе, вероятно, имело бы смысл обратиться к социальным службам, микромир решает проблемы внутри себя, и это понятно: узнай какая-нибудь тетенька из опеки, что трое детей живут в Москве без теплой одежды, ничего хорошего из этого бы не вышло. Но непосредственная гуманитарная помощь почти всегда краткосрочна и локальна. Отдельно взятый человек может надеть на ребенка варежки, но не может обеспечить его безопасность.
Сразу после ареста Алексея Кабанова начался сбор денег на нужды осиротевших детей и организация их ближайшей судьбы. Это очень хорошо, что микромир, похоже, уже обеспечил детям жилье, питание и игрушки. И очень жаль, но абсолютно закономерно то, что он вряд ли сможет заставить нормально работать общественные институты, которые выполняют функцию, противоположную той, что на них возложена: суд, органы опеки и государственное телевидение.
