О том, что ему предшествовало и как добывались «доказательства», использованные на этом суде, рассказывается в книге чешско-американского историка Игора Лукеша «Рудольф Сланский: его злоключения и судебный процесс» (по-английски получается игра слов – his trials and trial):
«По воспоминаниям члена следственной группы, во время одного из допросов Сланский пришел в крайнее возбуждение, начал раскачиваться, сжав кулаки, и кричать: «Я не делал этого!» и «Это неправда!». В другой раз у него случился истерический припадок, во время которого он вопил: «Дайте мне атомную бомбу! Дайте мне атомную бомбу!». Однажды рано утром на допросе группа следователей окружила его, крича ему в лицо, что он должен сознаться. Сланский побагровел, на шее вздулись вены, глаза выкатились из орбит. Он стоял в углу и кричал неестественно высоким голосом: «Я не могу, я не могу, не могу!» После чего обернулся лицом к стене и начал биться о нее головой. При этом он проявил такую силу, что лишь втроем следователи смогли навалиться на него и принудили сесть».
Суд приговорил к смерти через повешение Сланского и еще десять обвиняемых, которые лишь несколькими месяцами ранее занимали высшие посты в партийной и государственной иерархии коммунистической Чехословакии. Трое подсудимых были приговорены к пожизненному заключению. Так закончился последний из крупных политических процессов, организованных в конце 40-х – начале 50-х годов прошлого века коммунистическими властями стран Восточной Европы. Тогда подобные мрачные судебно-политические спектакли ставились по всему региону. В Венгрии судили министра внутренних дел Ласло Райка, в Болгарии – премьер-министра Трайчо Костова, в Румынии готовился процесс по делу Аны Паукер и других видных коммунистов, не состоявшийся лишь благодаря смерти Сталина...
Кремль был вдохновителем подобных процессов, укладывавшихся в логику полного подчинения Восточной Европы геополитическим интересам и идеологическим требованиям сталинского СССР. Чисткам в местных компартиях предшествовали репрессии против более явных потенциальных врагов новой власти – некоммунистических политиков, чиновников, военных, представителей интеллигенции, простых граждан, не согласных с тем, что отныне власть в их странах должна быть одноцветной – красной.
Всё это продолжалось более десятилетия и не закончилось со смертью Сталина. Напротив, в Венгрии и Польше в 1956 году произошли антикоммунистические выступления – с противоположными результатами: если венгерское восстание было подавлено советскими войсками, то польские демонстрации привели к относительной либерализации режима. О том, как и почему Восточная Европа стала коммунистической, рассказывает известная американская журналистка и историк Энн Эпплбаум в вышедшей несколько месяцев назад книге «Железный занавес. Сокрушение Восточной Европы: 1944–1956». Книга, на мой взгляд, подробная, интересная и толковая, хотя не поручусь, что она принесет автору Пулитцеровскую премию – как это сделала предыдущая работа Эпплбаум, посвященная ГУЛАГу. Все-таки в столь основательном исследовании не должно быть школярских ошибок вроде перечисления Кёнигсберга и Калининграда в одном ряду, словно это два разных города, или возведения Ивана Майского в ранг министра иностранных дел СССР, которым этот дипломат никогда не был.
Впрочем, это мелочи. Книга Энн Эпплбаум (как и упомянутая выше работа Игора Лукеша) заслуживает внимания хотя бы потому, что напоминает об одной простой, но часто забываемой политической истине: чтобы захватить и удержать власть, не всегда требуется поддержка большинства населения. Часто достаточно небольшой организованной группы людей, объединенных железной дисциплиной и идейным фанатизмом. А еще – страхом (иногда он парадоксально придает силы) и неразборчивостью в средствах. Именно таковы были подручные Сталина, расставленные им в 40-е годы в качестве лидеров коммунистических партий Восточной Европы. Люди это были по-своему талантливые. Макиавелли наверняка оценил бы, к примеру, «тактику салями», изобретенную шефом венгерских коммунистов, жестоким (к соотечественникам) и раболепным (по отношению к Сталину) Матиашем Ракоши. Она заключалась в том, чтобы постепенно, по кусочку отрезать у противников компартии власть, полномочия, средства информации и пропаганды...
Тактика оправдалась блестяще: за пару лет венгерские коммунисты подчинили себе силовые структуры страны и поодиночке разгромили своих оппонентов. Хотя на первых после войны, еще вполне демократических выборах они набрали всего 17% голосов, в то время как «мелкобуржуазная» Независимая партия мелких хозяев – 57%. Но у коммунистов было специфическое преимущество: полное отсутствие моральных ограничений. Из воспоминаний Ференца Надя, представителя «мелких хозяев» и премьер-министра Венгрии в 1946–1947 годах: «Обняв привезенного мне ребенка, я передал эмиссару коммунистов заявление об отставке». Поясню: дело происходило в Швейцарии, куда Надь имел неосторожность уехать на пару недель – подлечиться в санатории. Там премьер получил известие, что в Венгрию ему лучше не возвращаться, поскольку коммунисты берут власть в свои руки. А если он таки попытается, то есть вероятность, что своего маленького сына больше не увидит... Отец победил политика: Ференц Надь выбрал ребенка, отставку и эмиграцию.
Впрочем, некоммунистических политиков послевоенной Восточной Европы сложно воспринимать только как жертв и мучеников. Они оказались неудачниками, поскольку зачастую не верили ни в собственные перспективы, ни в то, что за демократию стоит бороться. Хотя за коммунистами высилась грозная фигура Сталина, их противники поначалу располагали значительной поддержкой общества. Как напоминает Энн Эпплбаум, единственной страной региона, где коммунистам в 40-е годы удалось победить на демократических выборах, была Чехословакия (1946) – но и там они набрали лишь чуть больше 30%. И тем не менее конечная победа оказалась именно за коммунистами. Они комбинировали кнут и пряник, страх и посулы, соблазняя общество своим Большим Проектом – всеобщей занятостью, социальной справедливостью, дружбой державы, освободившей пол-Европы от власти Гитлера... Демократы (и удивительно вяло поддерживавший их Запад) не смогли противостоять этому. Ну а когда восточноевропейцы начали понимать, чего стоят коммунистические обещания, было уже поздно. Малоудачливых демократов след простыл, а коммунистические спецслужбы методично перемалывали своих недавних товарищей по партии – Райка, Костова, Сланского и прочих. Революция, как водится, закусила своими детьми.
Реалии нынешней Европы, в том числе Восточной, к счастью, далеки от ситуации рубежа 1940–1950-х. Но кое-какие тревожные веяния нынешний кризис приносит. Разочарование в ценностях демократии усиливается, ностальгия по «стабильному и сытому» прошлому растет, и в моду все чаще входят новоявленные «спасители» – пусть пока и не столь опасные, как коммунисты сталинских времен. Поэтому почаще вспоминать о прошлом на востоке Европы необходимо – хотя бы для того, чтобы воспоминания не превратились в пророчества.
«По воспоминаниям члена следственной группы, во время одного из допросов Сланский пришел в крайнее возбуждение, начал раскачиваться, сжав кулаки, и кричать: «Я не делал этого!» и «Это неправда!». В другой раз у него случился истерический припадок, во время которого он вопил: «Дайте мне атомную бомбу! Дайте мне атомную бомбу!». Однажды рано утром на допросе группа следователей окружила его, крича ему в лицо, что он должен сознаться. Сланский побагровел, на шее вздулись вены, глаза выкатились из орбит. Он стоял в углу и кричал неестественно высоким голосом: «Я не могу, я не могу, не могу!» После чего обернулся лицом к стене и начал биться о нее головой. При этом он проявил такую силу, что лишь втроем следователи смогли навалиться на него и принудили сесть».
Суд приговорил к смерти через повешение Сланского и еще десять обвиняемых, которые лишь несколькими месяцами ранее занимали высшие посты в партийной и государственной иерархии коммунистической Чехословакии. Трое подсудимых были приговорены к пожизненному заключению. Так закончился последний из крупных политических процессов, организованных в конце 40-х – начале 50-х годов прошлого века коммунистическими властями стран Восточной Европы. Тогда подобные мрачные судебно-политические спектакли ставились по всему региону. В Венгрии судили министра внутренних дел Ласло Райка, в Болгарии – премьер-министра Трайчо Костова, в Румынии готовился процесс по делу Аны Паукер и других видных коммунистов, не состоявшийся лишь благодаря смерти Сталина...
Кремль был вдохновителем подобных процессов, укладывавшихся в логику полного подчинения Восточной Европы геополитическим интересам и идеологическим требованиям сталинского СССР. Чисткам в местных компартиях предшествовали репрессии против более явных потенциальных врагов новой власти – некоммунистических политиков, чиновников, военных, представителей интеллигенции, простых граждан, не согласных с тем, что отныне власть в их странах должна быть одноцветной – красной.
Всё это продолжалось более десятилетия и не закончилось со смертью Сталина. Напротив, в Венгрии и Польше в 1956 году произошли антикоммунистические выступления – с противоположными результатами: если венгерское восстание было подавлено советскими войсками, то польские демонстрации привели к относительной либерализации режима. О том, как и почему Восточная Европа стала коммунистической, рассказывает известная американская журналистка и историк Энн Эпплбаум в вышедшей несколько месяцев назад книге «Железный занавес. Сокрушение Восточной Европы: 1944–1956». Книга, на мой взгляд, подробная, интересная и толковая, хотя не поручусь, что она принесет автору Пулитцеровскую премию – как это сделала предыдущая работа Эпплбаум, посвященная ГУЛАГу. Все-таки в столь основательном исследовании не должно быть школярских ошибок вроде перечисления Кёнигсберга и Калининграда в одном ряду, словно это два разных города, или возведения Ивана Майского в ранг министра иностранных дел СССР, которым этот дипломат никогда не был.
Впрочем, это мелочи. Книга Энн Эпплбаум (как и упомянутая выше работа Игора Лукеша) заслуживает внимания хотя бы потому, что напоминает об одной простой, но часто забываемой политической истине: чтобы захватить и удержать власть, не всегда требуется поддержка большинства населения. Часто достаточно небольшой организованной группы людей, объединенных железной дисциплиной и идейным фанатизмом. А еще – страхом (иногда он парадоксально придает силы) и неразборчивостью в средствах. Именно таковы были подручные Сталина, расставленные им в 40-е годы в качестве лидеров коммунистических партий Восточной Европы. Люди это были по-своему талантливые. Макиавелли наверняка оценил бы, к примеру, «тактику салями», изобретенную шефом венгерских коммунистов, жестоким (к соотечественникам) и раболепным (по отношению к Сталину) Матиашем Ракоши. Она заключалась в том, чтобы постепенно, по кусочку отрезать у противников компартии власть, полномочия, средства информации и пропаганды...
Тактика оправдалась блестяще: за пару лет венгерские коммунисты подчинили себе силовые структуры страны и поодиночке разгромили своих оппонентов. Хотя на первых после войны, еще вполне демократических выборах они набрали всего 17% голосов, в то время как «мелкобуржуазная» Независимая партия мелких хозяев – 57%. Но у коммунистов было специфическое преимущество: полное отсутствие моральных ограничений. Из воспоминаний Ференца Надя, представителя «мелких хозяев» и премьер-министра Венгрии в 1946–1947 годах: «Обняв привезенного мне ребенка, я передал эмиссару коммунистов заявление об отставке». Поясню: дело происходило в Швейцарии, куда Надь имел неосторожность уехать на пару недель – подлечиться в санатории. Там премьер получил известие, что в Венгрию ему лучше не возвращаться, поскольку коммунисты берут власть в свои руки. А если он таки попытается, то есть вероятность, что своего маленького сына больше не увидит... Отец победил политика: Ференц Надь выбрал ребенка, отставку и эмиграцию.
Впрочем, некоммунистических политиков послевоенной Восточной Европы сложно воспринимать только как жертв и мучеников. Они оказались неудачниками, поскольку зачастую не верили ни в собственные перспективы, ни в то, что за демократию стоит бороться. Хотя за коммунистами высилась грозная фигура Сталина, их противники поначалу располагали значительной поддержкой общества. Как напоминает Энн Эпплбаум, единственной страной региона, где коммунистам в 40-е годы удалось победить на демократических выборах, была Чехословакия (1946) – но и там они набрали лишь чуть больше 30%. И тем не менее конечная победа оказалась именно за коммунистами. Они комбинировали кнут и пряник, страх и посулы, соблазняя общество своим Большим Проектом – всеобщей занятостью, социальной справедливостью, дружбой державы, освободившей пол-Европы от власти Гитлера... Демократы (и удивительно вяло поддерживавший их Запад) не смогли противостоять этому. Ну а когда восточноевропейцы начали понимать, чего стоят коммунистические обещания, было уже поздно. Малоудачливых демократов след простыл, а коммунистические спецслужбы методично перемалывали своих недавних товарищей по партии – Райка, Костова, Сланского и прочих. Революция, как водится, закусила своими детьми.
Реалии нынешней Европы, в том числе Восточной, к счастью, далеки от ситуации рубежа 1940–1950-х. Но кое-какие тревожные веяния нынешний кризис приносит. Разочарование в ценностях демократии усиливается, ностальгия по «стабильному и сытому» прошлому растет, и в моду все чаще входят новоявленные «спасители» – пусть пока и не столь опасные, как коммунисты сталинских времен. Поэтому почаще вспоминать о прошлом на востоке Европы необходимо – хотя бы для того, чтобы воспоминания не превратились в пророчества.
