Участница Pussy Riot Екатерина Самуцевич дала интервью Радио Свобода после своего освобождения из под стражи.
– Как настроение?
– Хорошее настроение. Я вышла, наконец-то!
– Чья реакция на дело Pussy Riot вас больше всех обрадовала и чья разочаровала?
– К нам в СИЗО, к сожалению, доходило далеко не все. Но частично я видела то, что по телевизору было: в основном, это реакция первых лиц нашего государства. И вот ее сложно комментировать, она, по-моему, не очень адекватна. Была отдельная реакция Кураева. Он выдвигал такие странные теории заговора против РПЦ. Это звучало очень странно и неубедительно. Я для себя разделила все типы реакций на идеологическую поддержку и на второй тип, когда идеологически нас не поддерживали, но поддерживали чисто по-человечески. То есть люди говорили: мы против вашей акции, но мы вас поддерживаем, потому что вы девушки, вы красивые, у вас дети... Такая реакция, честно говоря, тоже не очень радовала. Конечно, приятно, когда тебя по-человечески поддерживают, но это достаточно странно, что поддерживают только потому, что внешность нравится, дети есть, вот матери, мы их жалеем... Это смущало.
– В вашем случае жалели, что у вас отец, у него единственная дочь...
– Да-да, то же самое. Это тоже, честно говоря, смущало. Потому что мы взрослые люди, и у нас свои политические взгляды, именно за эти взгляды мы сели. Дети, пожилой отец – это, конечно, тоже очень важно, но это не относится к нашим политическим взглядам, из-за которых нас посадили. К сожалению, идеологической поддержки в России было не очень много, даже от арт-среды. Мы ожидали большей поддержки, но не знаю почему, то ли это какая-то зависимость от государственных институций… Честно говоря, я была удивлена пассивной реакцией арт-среды на наш арест. Мы не скрываем, что мы – политические художники, мы связаны с искусством, и эта акция – это работа современного искусства, политический жест. Мы считаем, что искусство должно быть политическим, оно должно говорить о проблемах страны, о проблемах общества. И наша работа была об этом.
– Да, вы не попали в лонг-лист премии Кандинского. Это вас, наверное, тоже расстроило?
– Честно говоря, когда я узнала, что нас номинировали на Премию Кандинского... не могу сказать, что прыгала до потолка. У меня спокойное отношение к Премии Кандинского. Ну, сняли и сняли, здесь нет ничего такого.
– А премия Йоко Оно?
– Это, да, конечно, обрадовало. Йоко Оно – известная феминистка, художница, у нее очень хорошие взгляды. И, естественно, нам было очень приятно, что мы получили премию. К сожалению, мы не могли там присутствовать по понятным причинам.
– Могло ли вам присниться, что такой резонанс поднимет ваше выступление?
– Нет, конечно.
– Пока вас не было, мы с вашим отцом общались довольно много, и он говорил, что у вас идеологические споры, что по поводу слияния государства и церкви он вас поддерживает, а по поводу феминизма он считал, что проблемы нет.
– Ну, мой папа придерживается консервативных взглядов, он вырос в советское время. В Советском Союзе пропагандировались эти консервативные взгляды на семейные ценности. Семья может быть разной, не обязательно должна быть именно такая, которая сейчас пропагандируется в нашем государстве, то есть мужчина, женщина, один или два ребенка. Есть шведская семья, есть однополые браки... Ну, да, мой папа это не очень понимает, он просто не сталкивался с этим, и в этом плане мы не совпадаем. Но в этом нет ничего страшного, он имеет право на такие взгляды, мы не конфликтуем по этому поводу. Спорим – да, но конфликтов нет.
– Я вас видела в 2011 году на гей-параде, вы там с Надей бросались на этих хоругвеносцев – «давайте их зацелуем». Я спрашивала Петра Верзилова, он мне говорил, что это просто философия. То есть вы вступаетесь за ЛГБТ только потому, что у них нарушаются права?
– Ну, да, конечно, ЛГБТ – одна из самых дискриминируемых социальных групп. Естественно, мы поддерживаем их и возмущены тем, что в России запрещены гей-прайды. Это признак гомофобной политики нашего государства. И опять-таки постоянно навязываются негативные стереотипы по поводу людей нестандартной сексуальной ориентации. Естественно, мы считаем, что люди имеют право на свободный выбор сексуальной и гендерной идентичности. Это политический вопрос. Это не просто каприз какой-то – человек хочет жить с человеком своего пола, это именно политика. Потому что это вопросы права на социальный статус, на то, как к человеку будут относиться и как будет выстраиваться его жизнь в обществе. Потому что если человек открыто признается, что он гей или транс, у него будет очень много проблем. Поэтому мы, естественно, поддерживаем ЛГБТ, поддерживаем гей-прайд и сожалеем о том, что власти не хотят разрешить гей-прайд в Москве. Хотя бы в Москве.
– То есть на следующий гей-прайд вы тоже пойдете?
– Да, хотелось бы, конечно.
– И вы ходили на все оппозиционные митинги, пока не попали в СИЗО?
– Да.
– Ваш папа рассказывал, что вы учились отлично, окончили вуз, стали программистом, на государственном предприятии работали… В какой момент вы от этого всего решили отказаться и заниматься искусством?
– Это постепенный процесс. Читаешь книжки, самообразовываешься, смотришь на то, что происходит вокруг, и начинаешь понимать, что что-то не так в нашем обществе, очень странная политика государства. Телевидение, которое откровенно зомбирует, откровенно дает дезинформацию по поводу событий в мире. Даже если по новостям посмотреть, они буквально сочиняются, вообще не соответствуют действительности. И появляется критическое мышление. Естественно, оно вырабатывается не один год. В какой-то момент мне захотелось поменять образ жизни. Это называется дауншифтингом, когда человек увольняется, и я стала заниматься современным искусством. Современное искусство содержит очень большой потенциал критического мышления. Главный принцип художника: относись критически ко всему. Современное искусство этим и привлекает. Я поступила в школу Родченко и начала там учиться.
– Вы разрабатывали программное обеспечение для «Нерпы» и поняли, что полный упадок в нашей оборонке...
– Да, естественно, там были проблемы, и было видно, как государственная машина плохо справляется со своими базовыми обязанностями. Вроде бы оборона объявляется в нашей стране главной стратегией, постоянно Путин об этом говорит, и при этом там тоже все очень плохо. Там коррупция, и все время идет эта имитация, что все хорошо, а на самом деле все не очень хорошо. Естественно, это тоже на меня повлияло.
– Что бы вы сочли соразмерным наказанием за то, что Надя назвала этической ошибкой?
– Я по поводу этической ошибки как-то по-другому мыслю. Мне не нравится сама постановка вопроса, что там была некая этическая ошибка, а потом последовало наказание. По-моему, был критический жест и дальше была реакция государственной власти на этот жест. И причем очень неадекватная реакция – уголовное дело. Мне не нравится, когда речь идет о том, что кто-то виновен, надо наказывать, сажать в тюрьму. Получается, что мы как бы оправдываем это репрессивное мышление.
– Надя ответила, что за этическую ошибку не полагается иного наказания, кроме мук совести.
– Да.
– Вы просили прощения у тех, кого эта акция задела.
– Такая речь в суде у меня была, по поводу того, что мы в Храме Христа Спасителя могли невольно задеть кого-то из верующих, тогда мы, естественно, просим прощения за это. Если действительно кого-то задели, мы этого не хотели, это точно. Мы всегда об этом говорим и повторяем каждый раз, что мы не хотели никого оскорбить.
– Дьякон Кураев сказал, что, если эта акция была против патриарха Кирилла, то это странно, потому что патриарха там не было.
– Отец Кураев лукавит и делает вид, что Храм Христа Спасителя не относится к патриарху Кириллу. Он является символом сращивания верхушки РПЦ и государственной власти. Естественно, это так, иначе мы бы не выступали.
– Часть верующих предлагала признать ваш поступок подвигом юродивых. Что вы думаете об этом?
– Мы сделали этот жест как граждане России. Это был политический жест. Я не знаю, насколько это может относиться к исторической традиции юродивых.
– Ваш папа говорил, что вы воспитывались в православной культуре. Это верно?
– Он имел в виду, что у нас дома много старых икон. Естественно, я к ним с уважением отношусь как к произведениям визуального искусства. Естественно, я уважаю православную культуру. У меня никогда не было никого негативного отношения к ней.
– Вас нельзя назвать атеистом?
– Большинство обвинений было в том, что это атеистическая акция, направленная против религии. Это совершенно не так. У нас не было вообще никаких религиозных мотивов. Мне кажется, не имеет значения, кто из нас верующий, кто не верующий, кто атеист и т. д. Это не касается вопросов религии.
– "Pussy Riot" – группа анонимная, вы меньше хотите давать деталей о себе. Сохраняется ли такая позиция?
– Лица трех участниц группы теперь открыты, но это произошло помимо нашей воли. Но анонимность никуда не уходит. Есть же и другие участницы группы. Они анонимны до сих пор.
– Я видела упреки, что вы плохое поете. Но, как мне объяснял Андрей Ерофеев, принцип в том, что это может сделать каждый.
– Да, многие говорили: «У вас музыка какая-то странная». У нас стиль панка. Сам панк возник как протест против гармоничной и коммерческой музыки, где все настроено на то, чтобы музыка была приятна для слуха и ее можно было слушать часами. А панк противостоит этому. Да, это может звучать не очень приятно для тех людей, которые привыкли слушать джаз и такие гармоничные вещи. Сама концепция панка содержит в себе дисгармонию. Из-за этого такой эффект, что мы якобы плохо поем, какой-то неприятный звук. Это просто так панк звучит.
– К вам могут присоединяться другие люди?
– Конечно. Они присоединяются. У нас появляются новые участницы. Это происходит до сих пор.
– А как вы их принимаете?
– Могут написать на почту, мы встречаемся, общаемся. Если у человека такие же взгляды, если он понимает концепцию группы, естественно, мы начинаем вместе работать.
– Слишком много желающих?
– Да, нет, нормально – где-то порядка 20 человек.
– Говорили, что раскаяния не будет, наоборот, должен просить прощения Владимир Путин.
– Да.
– А если он действительно вдруг попросит прощения, как бы вы отреагировали?
– Путин должен просить прощения не только у нас, а у всех граждан России. Во-первых, потому что все выборы явно не были демократическими. Это было явной ложью, такой спектакль. Он должен просить прощения за репрессивную политику, которую он проводит, за авторитарные, репрессивные методы, которые он сейчас постоянно применяет ко всем гражданам, хоть как-то критикующим его политику. Например, "дело 6 мая". Перед этими людьми тем более надо извиняться. Не только мы сейчас являемся политическими заключенными. Очень много других людей, которые пострадали от режима Путина. Но дело не только в нем лично. Он может уйти, конечно, но эта система останется. Дело в том, чтобы система изменилась.
– Не возникает ли у вас проблемы из-за неожиданно свалившейся публичности? Не опасаетесь дома появляться?
– Я с родственниками встречалась, была дома. В метро ездила. Вроде ничего не было такого. Люди смотрят, видно, что узнают, но никто не подходит.
– Будет ли у вас пресс-конференция? Какие планы?
– Не знаю. Пока нет особых планов. Сейчас я не могу ничего сказать.
– Как настроение?
– Хорошее настроение. Я вышла, наконец-то!
– Чья реакция на дело Pussy Riot вас больше всех обрадовала и чья разочаровала?
– К нам в СИЗО, к сожалению, доходило далеко не все. Но частично я видела то, что по телевизору было: в основном, это реакция первых лиц нашего государства. И вот ее сложно комментировать, она, по-моему, не очень адекватна. Была отдельная реакция Кураева. Он выдвигал такие странные теории заговора против РПЦ. Это звучало очень странно и неубедительно. Я для себя разделила все типы реакций на идеологическую поддержку и на второй тип, когда идеологически нас не поддерживали, но поддерживали чисто по-человечески. То есть люди говорили: мы против вашей акции, но мы вас поддерживаем, потому что вы девушки, вы красивые, у вас дети... Такая реакция, честно говоря, тоже не очень радовала. Конечно, приятно, когда тебя по-человечески поддерживают, но это достаточно странно, что поддерживают только потому, что внешность нравится, дети есть, вот матери, мы их жалеем... Это смущало.
– В вашем случае жалели, что у вас отец, у него единственная дочь...
– Да-да, то же самое. Это тоже, честно говоря, смущало. Потому что мы взрослые люди, и у нас свои политические взгляды, именно за эти взгляды мы сели. Дети, пожилой отец – это, конечно, тоже очень важно, но это не относится к нашим политическим взглядам, из-за которых нас посадили. К сожалению, идеологической поддержки в России было не очень много, даже от арт-среды. Мы ожидали большей поддержки, но не знаю почему, то ли это какая-то зависимость от государственных институций… Честно говоря, я была удивлена пассивной реакцией арт-среды на наш арест. Мы не скрываем, что мы – политические художники, мы связаны с искусством, и эта акция – это работа современного искусства, политический жест. Мы считаем, что искусство должно быть политическим, оно должно говорить о проблемах страны, о проблемах общества. И наша работа была об этом.
– Да, вы не попали в лонг-лист премии Кандинского. Это вас, наверное, тоже расстроило?
– Честно говоря, когда я узнала, что нас номинировали на Премию Кандинского... не могу сказать, что прыгала до потолка. У меня спокойное отношение к Премии Кандинского. Ну, сняли и сняли, здесь нет ничего такого.
– А премия Йоко Оно?
– Это, да, конечно, обрадовало. Йоко Оно – известная феминистка, художница, у нее очень хорошие взгляды. И, естественно, нам было очень приятно, что мы получили премию. К сожалению, мы не могли там присутствовать по понятным причинам.
– Могло ли вам присниться, что такой резонанс поднимет ваше выступление?
– Нет, конечно.
– Пока вас не было, мы с вашим отцом общались довольно много, и он говорил, что у вас идеологические споры, что по поводу слияния государства и церкви он вас поддерживает, а по поводу феминизма он считал, что проблемы нет.
– Ну, мой папа придерживается консервативных взглядов, он вырос в советское время. В Советском Союзе пропагандировались эти консервативные взгляды на семейные ценности. Семья может быть разной, не обязательно должна быть именно такая, которая сейчас пропагандируется в нашем государстве, то есть мужчина, женщина, один или два ребенка. Есть шведская семья, есть однополые браки... Ну, да, мой папа это не очень понимает, он просто не сталкивался с этим, и в этом плане мы не совпадаем. Но в этом нет ничего страшного, он имеет право на такие взгляды, мы не конфликтуем по этому поводу. Спорим – да, но конфликтов нет.
– Я вас видела в 2011 году на гей-параде, вы там с Надей бросались на этих хоругвеносцев – «давайте их зацелуем». Я спрашивала Петра Верзилова, он мне говорил, что это просто философия. То есть вы вступаетесь за ЛГБТ только потому, что у них нарушаются права?
– Ну, да, конечно, ЛГБТ – одна из самых дискриминируемых социальных групп. Естественно, мы поддерживаем их и возмущены тем, что в России запрещены гей-прайды. Это признак гомофобной политики нашего государства. И опять-таки постоянно навязываются негативные стереотипы по поводу людей нестандартной сексуальной ориентации. Естественно, мы считаем, что люди имеют право на свободный выбор сексуальной и гендерной идентичности. Это политический вопрос. Это не просто каприз какой-то – человек хочет жить с человеком своего пола, это именно политика. Потому что это вопросы права на социальный статус, на то, как к человеку будут относиться и как будет выстраиваться его жизнь в обществе. Потому что если человек открыто признается, что он гей или транс, у него будет очень много проблем. Поэтому мы, естественно, поддерживаем ЛГБТ, поддерживаем гей-прайд и сожалеем о том, что власти не хотят разрешить гей-прайд в Москве. Хотя бы в Москве.
– То есть на следующий гей-прайд вы тоже пойдете?
– Да, хотелось бы, конечно.
– И вы ходили на все оппозиционные митинги, пока не попали в СИЗО?
– Да.
– Ваш папа рассказывал, что вы учились отлично, окончили вуз, стали программистом, на государственном предприятии работали… В какой момент вы от этого всего решили отказаться и заниматься искусством?
– Это постепенный процесс. Читаешь книжки, самообразовываешься, смотришь на то, что происходит вокруг, и начинаешь понимать, что что-то не так в нашем обществе, очень странная политика государства. Телевидение, которое откровенно зомбирует, откровенно дает дезинформацию по поводу событий в мире. Даже если по новостям посмотреть, они буквально сочиняются, вообще не соответствуют действительности. И появляется критическое мышление. Естественно, оно вырабатывается не один год. В какой-то момент мне захотелось поменять образ жизни. Это называется дауншифтингом, когда человек увольняется, и я стала заниматься современным искусством. Современное искусство содержит очень большой потенциал критического мышления. Главный принцип художника: относись критически ко всему. Современное искусство этим и привлекает. Я поступила в школу Родченко и начала там учиться.
– Вы разрабатывали программное обеспечение для «Нерпы» и поняли, что полный упадок в нашей оборонке...
– Да, естественно, там были проблемы, и было видно, как государственная машина плохо справляется со своими базовыми обязанностями. Вроде бы оборона объявляется в нашей стране главной стратегией, постоянно Путин об этом говорит, и при этом там тоже все очень плохо. Там коррупция, и все время идет эта имитация, что все хорошо, а на самом деле все не очень хорошо. Естественно, это тоже на меня повлияло.
– Что бы вы сочли соразмерным наказанием за то, что Надя назвала этической ошибкой?
– Я по поводу этической ошибки как-то по-другому мыслю. Мне не нравится сама постановка вопроса, что там была некая этическая ошибка, а потом последовало наказание. По-моему, был критический жест и дальше была реакция государственной власти на этот жест. И причем очень неадекватная реакция – уголовное дело. Мне не нравится, когда речь идет о том, что кто-то виновен, надо наказывать, сажать в тюрьму. Получается, что мы как бы оправдываем это репрессивное мышление.
– Надя ответила, что за этическую ошибку не полагается иного наказания, кроме мук совести.
– Да.
– Вы просили прощения у тех, кого эта акция задела.
– Такая речь в суде у меня была, по поводу того, что мы в Храме Христа Спасителя могли невольно задеть кого-то из верующих, тогда мы, естественно, просим прощения за это. Если действительно кого-то задели, мы этого не хотели, это точно. Мы всегда об этом говорим и повторяем каждый раз, что мы не хотели никого оскорбить.
– Дьякон Кураев сказал, что, если эта акция была против патриарха Кирилла, то это странно, потому что патриарха там не было.
– Отец Кураев лукавит и делает вид, что Храм Христа Спасителя не относится к патриарху Кириллу. Он является символом сращивания верхушки РПЦ и государственной власти. Естественно, это так, иначе мы бы не выступали.
– Часть верующих предлагала признать ваш поступок подвигом юродивых. Что вы думаете об этом?
– Мы сделали этот жест как граждане России. Это был политический жест. Я не знаю, насколько это может относиться к исторической традиции юродивых.
– Ваш папа говорил, что вы воспитывались в православной культуре. Это верно?
– Он имел в виду, что у нас дома много старых икон. Естественно, я к ним с уважением отношусь как к произведениям визуального искусства. Естественно, я уважаю православную культуру. У меня никогда не было никого негативного отношения к ней.
– Вас нельзя назвать атеистом?
– Большинство обвинений было в том, что это атеистическая акция, направленная против религии. Это совершенно не так. У нас не было вообще никаких религиозных мотивов. Мне кажется, не имеет значения, кто из нас верующий, кто не верующий, кто атеист и т. д. Это не касается вопросов религии.
– "Pussy Riot" – группа анонимная, вы меньше хотите давать деталей о себе. Сохраняется ли такая позиция?
– Лица трех участниц группы теперь открыты, но это произошло помимо нашей воли. Но анонимность никуда не уходит. Есть же и другие участницы группы. Они анонимны до сих пор.
– Я видела упреки, что вы плохое поете. Но, как мне объяснял Андрей Ерофеев, принцип в том, что это может сделать каждый.
– Да, многие говорили: «У вас музыка какая-то странная». У нас стиль панка. Сам панк возник как протест против гармоничной и коммерческой музыки, где все настроено на то, чтобы музыка была приятна для слуха и ее можно было слушать часами. А панк противостоит этому. Да, это может звучать не очень приятно для тех людей, которые привыкли слушать джаз и такие гармоничные вещи. Сама концепция панка содержит в себе дисгармонию. Из-за этого такой эффект, что мы якобы плохо поем, какой-то неприятный звук. Это просто так панк звучит.
– К вам могут присоединяться другие люди?
– Конечно. Они присоединяются. У нас появляются новые участницы. Это происходит до сих пор.
– А как вы их принимаете?
– Могут написать на почту, мы встречаемся, общаемся. Если у человека такие же взгляды, если он понимает концепцию группы, естественно, мы начинаем вместе работать.
– Слишком много желающих?
– Да, нет, нормально – где-то порядка 20 человек.
– Говорили, что раскаяния не будет, наоборот, должен просить прощения Владимир Путин.
– Да.
– А если он действительно вдруг попросит прощения, как бы вы отреагировали?
– Путин должен просить прощения не только у нас, а у всех граждан России. Во-первых, потому что все выборы явно не были демократическими. Это было явной ложью, такой спектакль. Он должен просить прощения за репрессивную политику, которую он проводит, за авторитарные, репрессивные методы, которые он сейчас постоянно применяет ко всем гражданам, хоть как-то критикующим его политику. Например, "дело 6 мая". Перед этими людьми тем более надо извиняться. Не только мы сейчас являемся политическими заключенными. Очень много других людей, которые пострадали от режима Путина. Но дело не только в нем лично. Он может уйти, конечно, но эта система останется. Дело в том, чтобы система изменилась.
– Не возникает ли у вас проблемы из-за неожиданно свалившейся публичности? Не опасаетесь дома появляться?
– Я с родственниками встречалась, была дома. В метро ездила. Вроде ничего не было такого. Люди смотрят, видно, что узнают, но никто не подходит.
– Будет ли у вас пресс-конференция? Какие планы?
– Не знаю. Пока нет особых планов. Сейчас я не могу ничего сказать.
смотрите видео: Екатерина Самуцевич приходит в СИЗО
