Главный редактор «Русского журнала» Александр Морозов в программе «Итоги недели» РС говорил о тактике оппозиции, риторике власти и планах РЖ – старейшего аналитического издания в рунете.
– Поначалу казалось, что Марш Миллионов 15 сентября прошел очень удачно, но потом в комментариях появилось все больше скепсиса, и сейчас многие говорят, что первое осеннее выступление оппозиции оказалось если не провалом, то фальстартом…
– Я был на всех предыдущих московских шествиях и митингах, начиная с декабрьского. Конечно, каждый из нас много думает о том, что происходит и как меняется атмосфера митингов, и нет такой инстанции, которая могла бы вынести общее суждение, потому что каждый видит эти события со стороны своего участия. Те, кто участвует со стороны политических организаций, видят одну динамику, те, кто участвует со стороны гуманитарной интеллигенции, видят другую динамику. Дмитрий Быков достаточно высоко оценивает это шествие, возможно, потому что оно ему напомнило Марш писателей, в котором он участвовал. Кто-то интерпретирует последний марш как полевенее. Такая интерпретация возможна, хотя она, мне кажется, не очень обоснована.
– Красного цвета действительно было больше обычного…
– Да, но говорить о тенденции в целом и о перспективе полевения процесса преждевременно. Мне кажется, прав аналитик Дмитрий Петров, который пишет, что в 90 годы левые собирали гораздо большую аудиторию, и, тем не менее, это не привело к глубоким социальным изменениям. Поэтому, я думаю, что это шествие – все равно важное событие и скепсис относительно протестного движения должен быть мягким. Протест все-таки имеет дело с мощной эшелонированной системой. Рассчитывать на то, что вдруг возникнет гигантское воодушевление, которое сметет все это, было бы наивно. Тем не менее, в этом процессе продолжает вариться важный социальный опыт, который скажется позже.
– В выступлении на международном форуме «Лаборатория Пилорама», вы с воодушевлением говорили о появлении нового поколения людей, ориентированных на Европу, которые самоопределяются в ситуации протеста.
– Это самое важное. Реакция старших возрастных групп на общественную динамику в России пронизана скепсисом. Многие из нас застали события 89-91 года, многие знают события в Белграде, когда на улицы выходили миллионы, многие ориентируются на антиамериканские демонстрации в Европе периода Ирака и приводят такие миллионные примеры. Но нужно ориентироваться не на реакцию старших возрастных групп, а присматриваться к тому, как воспринимается это двадцатилетними. Им принадлежит будущее. Я говорил на европейском молодежном форуме, что для каждого молодого человека, участвовавшего в акциях протеста, это станет неотменимым фактом личной биографии, персональной истории. Точно так же, как для нас этим фактом стал 89 год и падение Берлинской стены.
– Сейчас обсуждается статья Михаила Фингерова (подозревают, что это псевдоним одного известного репортера) под названием «Без провокаций не обойдешься». Этот загадочный автор, ссылаясь на опыт Мартина Лютера Кинга, говорит, что нужно радикализировать протесты. Вы согласны с ним?
– Нет, не согласен. Я не вижу никакой воодушевляющей перспективы в радикализации. Гораздо ценнее медленное варение этого процесса. В этом длинном процессе гораздо более отчетливо самоопределились бы группы, которые в нем участвуют. Кроме того, радикализация сейчас повредила бы гораздо более глубокой самоидентификации людей в этом протесте. У протеста нет сейчас глубокой социальной философии, она должна быть обретена. Я говорю не о теории, не о стратегии, не о программе, а просто о социальной философии, которую воплощал собой, например, Вацлав Гавел в какой-то момент или «Московская трибуна» как некоторая совокупность носителей гуманитарного видения и ценностей. Вот эта ценностная сторона протеста пока слаба, но она зреет, она растет, разумеется. И она является более ценной, на мой взгляд, чем радикализация, которая бы привела к обострению социального конфликта.
– С другой стороны, 40-секундная акция девушек из Pussy Riot ведь перевернула весь политический ландшафт и стала для иностранцев главным политическим событием в России за многие годы.
– Если говорить о символических акциях, то да, тут можно приветствовать радикализацию. Pussy Riot – это огромное событие с длинной и сложной траекторией. Это очень интересное событие, его, конечно, надо изучать и изучать. Когда все это случилось, невозможно было предсказать масштаб последствий, невозможно прогнозировать, какую позицию займут основные социальные игроки. Они заняли такие позиции, в результате это превратилось в событие всемирного масштаба. В каждой газете, в том числе и муниципальной, во всем мире пишут про Pussy Riot.
– Вы писали в статье «Общественная жизнь в особо тяжелых формах» о том, что слишком мало респектабельности сейчас в политической жизни. Один из примеров – то, что происходит на выставке на «Винзаводе», и это тоже продолжение истории с Pussy Riot: группа мракобесов блокировала жизнь культурного центра.
– Тема респектабельности, мне кажется, ключевая. Потому что в разных общественных сегментах вырабатывается свое понимание не только протеста, но и дальнейшего развития. В этом общественном движении сейчас завязаны разные нити: там есть те, кто занимался благотворительностью, есть те, кто занимался спасением архитектурного наследия, те, кто участвовал в тушении пожаров, есть левые группы, правые, старые политические активисты и так далее. Это все завернулось в жгут общего движения. Но каким образом все эти группы в своем развитии придут к пониманию своих действий в интересах общественного блага в целом? Я думаю, что общественный конфликт опасен тем, что возникают настроения, при которых одна группа должна победить. Она побеждает, получает все – это игра с нулевой суммой. Это, конечно, худший сценарий. Потому что респектабельность означала бы появление такой лидирующей группы, которая бы видела развитие ситуации в России по европейскому пути, но видя общественное благо в целом для всех, а не для отдельных победителей процесса. Огромная проблема, она обсуждается в гуманитарном университетском сообществе, и на страницах «Русского журнала» находит место обсуждение, связанное с публичной философией, с публичной политикой и ее дальнейшим развитием, с тем, как академические круги должны участвовать в публичной политике. Но я думаю, что нет другого пути: образованные классы российского общества, какие есть, других нет и не будет, только они могут предложить публичную философию, которая бы продвинула ситуацию дальше.
– Но тут появляется фигура, условно говоря, Дмитрия Энтео, который приходит на эту дискуссию, приходит в ресторан, приходит в театр, приходит на выставку и устраивает дебош. Какая тут респектабельность?
– Да, это ужасный момент, который вызывает у всех большое волнение. Потому что от действий этих активистов очень сильно попахивает Италией 20 годов, где идеологически воодушевленные люди затравливали или устраивали подобного рода как бы «народное волеизъявление» в отношении интеллектуалов, заставляя их заткнуться. Вызывает тревогу, куда это дальше пойдет – остановится или будет поддержано властями? Это самая тревожная перспектива. Мы видим, что внутри власти имеются достаточно статусные группы – депутаты Государственной думы, сенаторы, – которые очень поддерживают так называемое «духовно-нравственное возрождение», поднимающееся в хулиганских формах снизу.
– Главное, чтобы это не превратилось в Италию конца 60 – начала 70 годов, когда этот жгут противоречий разрубался взрывами бомб в банках и на площадях.
– И это тоже довольно опасная перспектива.
– Власть в последние дни увлечена выяснением отношений с медведевским наследием, если вообще можно говорить о таковом. Мелкие движения, сделанные Медведевым, вроде анекдотического перехода с летнего на зимнее время, сейчас переворачиваются.
– Сейчас очевидно, что после первых ста дней молчания Путин начал обозначать более отчетливо курс своего третьего срока, по нескольким направлениям это видно. Мы уже видим, что Евразийский союз в этот раз окажется не просто риторикой, там будет что-то происходить. Мы видим, что отношение Путина к общественности будет таким, каким оно было, к сожалению, в 2003-2008 году, то есть никакого диалога не будет, а будет только вербовка, манипулирование и оперативная работа, как он это понимает. Будет большая программа обновления вооружений – это уже очевидно. Такая программа вооружений не может обойтись без риторики, потому что она всегда сопровождается пиаром, и мы неизбежно услышим милитаристскую риторику при третьем сроке Путина. Кроме того, хорошо видно, что путинский пиар останется в том виде, в котором он был в 2004-2008 годах. И журавли это однозначно показали. Бомбардировщики, амфоры, журавли – такой вот способ управления общественным мнением.
– Не забудем, что предстоят новые политические процессы по «болотному делу», и там перемалываются судьбы людей. Я только что читал обращение об одном из заключенных – Владимире Акименкове, который слепнет в тюрьме.
– Это как раз то, что будет усиливать в ближайшие года два-три общественную шизофрению. С одной стороны, сохраняются площадки свободного выражения мысли в виде каких-то изданий. Мы видим в последние несколько недель, что началась осмысленная атака на «Форбс», «Ведомости», вероятно, повторная будет атака на «Эхо Москвы» и так далее. Тем не менее, какие-то площадки будут сохраняться. А с другой стороны ужас в том, что ни по одному делу не удается добиться никаких изменений. Таисия Осипова сидит, выяснилось, что действительно сфальсифицированы были свидетельские показания, но это не повлияло на срок.
– Повлияло в другую сторону: срок выше, чем просил прокурор.
– Да, и так называемая «партия Следственного комитета» делает что хочет, проводит собственную политику, является политическим субъектом. И какого-то ограничения деятельности этого политического субъекта не видно ни с какого другого верха, поэтому здесь будет очень тяжелая ситуация.
– Часть оппозиции сейчас увлечена выборами в Координационный совет. Было много разъяснений, зачем это нужно, но не всем они кажутся убедительными. Убедили они вас?
– Есть два сценария, и все зависит от того, как пойдет дело. Первый сценарий заключен в том, что Координационный совет превратится в Национальную Ассамблею, какой она была на втором путинском сроке, когда Каспаров с Лимоновым объединились в одном флаконе, наступили мрачные годы, и по существу люди занимались тем, что обсуждали, какой могла бы быть конституция Российской Федерации, если бы когда-нибудь мы пришли к власти. Это просто означает, как елочные игрушки залечь в вату и внутри Координационного совета пролежать третий путинский срок. Но другой сценарий, о котором тоже говорят, заключен в том, что если Координационный совет образуется, то, возможно, он выберет своего главу. И тогда тот, кто будет выбран главой Координационного совета, окажется лидером оппозиции. Будет ли это Навальный, даст это ему какие-то дополнительные легитимации? Пока неизвестно. Очень трудно представать, что большой Координационный совет мог бы занимать какую-то общую позицию, но лидер может получить шансы для новой политической игры.
– Вы уже говорили о свободных площадках для дискуссий, и одна из таких площадок – «Русский журнал», который вы возглавляете. «Русский журнал» – издание с большой историей для русского интернета, он возник в 97 году. Были разные времена, были времена великого успеха, были не очень удачные. Вы возглавили его в сложный период, когда нужно было переформатировать журнал. Прошел год, какие успехи у вас?
– Да, «Русский журнал» – это вещь очень достойная, с большой историей. Я взялся за него год назад, потому что так сложилось, что я делал московский клуб блогеров, на который вдруг стал приходить Павловский, которого я знал и общался с ним в конце 80-х годов. В какой-то момент он сделал мне предложение взять и переделать «Русский журнал». Я подумал, что это хорошая ситуация, потому что я принадлежу к исторической группе тех людей, для которых «Русский журнал» в конце 90-х был огромным событием. Теперь это, конечно, неповторимо, потому что тогда стартовал интернет, был переход бумажной журналистики в интернет-пространство. Я подумал, что да, это хорошая ситуация, возможность вернуть журнал из не очень хорошей идеологической темы, в которой он находился несколько лет.
– Вы начали с манифеста о том, чего в журнале больше не будет.
– Это удалось в значительной степени. И удалось во многом благодаря сотрудничеству с Александром Марковым, замечательным гуманитарным переводчиком и философом. У нас была общая точка зрения, что нужно, в первую очередь, вернуть в журнал присутствие гуманитарной, академической, университетской среды. Это удалось, потому что мы сделали много хороших интервью. Это очень тяжелая задача, потому что гуманитарная среда в нулевые годы отошла, ушла из публичной сферы. Это оправданно было, потому что путинизм не подозревал ее участия. Многие уехали. Но, тем не менее, многие люди, я это вижу по аудитории «Русского журнала», продолжают испытывать некоторую вину. То есть они хотели бы участвовать, если бы такая площадка была. «Русский журнал» стал такой площадкой сейчас. «Русский журнал» и сегодня остается таким, каким он был в конце 90 годов, это журнал, которому не требуется формата, он просто присматривается к персональной манифестации человека. Это то, что мне самому дорого. Эту позицию разделял и Павловский, поскольку он человек с интересом именно к персональному проявлению. Я однажды написал, что ценность Павловского как создателя медиа заключена в том, что он относится не как медиа-менеджер, а скорее как галерист, у него позиция такого бутика. Ему интересно общение с человеком, он пытается дать возможность человеку реализовать что-то на свой вкус, присматривается, спорит. Это очень любопытный процесс. Я не знаю, что будет с «Русским журналом» дальше, потому что такому неформатного журналу всегда было трудно выжить, трудно выжить и сейчас. Тем более, что в России идет процесс централизации СМИ. У меня такое впечатление, что в результате должно остаться два крупных медиа-холдинга, а потом внезапно один обанкротится и будет продан первому, и тогда возникнут объединенные российские медиа.
– Как на издательском рынке: история с ЭКСМО и АСТ.
– И тогда мы будем иметь такое АО РЖД. И в этом смысле, конечно, трудно себе представить сохранение такого издания как «Русский журнал». И собственно говоря, по Colta.ru мы видим, насколько тяжело группе с такой миссией, с таким намерением удержать издание.
– Финансово тяжело в первую очередь. Краудфандинг – довольно зыбкая вещь. Как вы видите идеального читателя «Русского журнала»?
– Это, в первую очередь, гуманитарная образованная среда. В том числе, как я вижу по комментариям, по внутренней статистике, не только московская, но и региональные вузы. Это люди, которые интересуются и в свободное время читают социологию, политическую философию, сохраняют интерес к русской литературе, ее традиции. Люди, которые размышляют над тем, как ухудшается культурная ситуация в России, как она деградирует или как модифицируется. И это люди, которым важно сохранение определенной стилистики. Вот эта аудитория откликается. Аудитория поменялась за время моей работы, потому что в 2003-2008, 2011, даже к началу этого года, это были люди, как я говорил, с модифицированной идеологией, им интересно было читать, что там в Кремле придумывают, косвенно по публикациям в «Русском журнале» что-то узнавали. И большая аудитория была у «Русского журнала» зарубежных читателей, потому что есть такой слой уехавших людей, которые жадно интересуются Россией и жизнью здесь, они не очень интегрировались там. У них странные взгляды зачастую, для них это представляло интерес. Сейчас, я думаю, журнал больше обращен к российской гуманитарной среде.
– И к тому поколению, о котором мы уже говорили – к этим 20-летним романтическим активистам.
– Да, совершенно верно.
