Марина Тимашева: У новой книги издательства “Голос” два названия. “Воскресение политической философии и политического действия” и – подзаголовок – “Парижское восстание 1356 – 1358 гг.” Интересно, какое из них более соответствует содержанию? Потому что про “политическую философию” у нас уже была рецензия, и с тех пор мне это словосочетание как-то подозрительно. Надеюсь, что автор новой книги Светлана Неретина и рецензент Илья Смирнов настроят нас на более оптимистический лад.
Илья Смирнов: Соответствуют оба названия. К сожалению. Но рецензент Илья Смирнов, бродивший в тоске между полками книжного магазина…
Марина Тимашева: В древнерусской тоске…
Илья Смирнов: Во всякой. По другим царствам-государствам и отраслям гуманитарного знания среднестатистический ассортимент не лучше. Так вот, я выбрал эту книгу с трагической миниатюрой на обложке – “Убийство Этьена Марселя” - конечно, из-за подзаголовка. Потому что восстание 1356 – 1358 годов под руководством Этьена Марселя – один из интереснейших эпизодов эпохи Столетней войны. “Марсель и его сподвижники” осмелились “от имени низшего сословия общества – горожан, так называемого третьего сословия… предъявить требования королю о перестройке всей системы государственного управления” (7), и не случайно в этих событиях распознавали “прелюдию” французской буржуазной революции ХVIII в., и даже Парижской Коммуны… Два года правления Францией Этьена Марселя словно бы опередили историю на четыре века” (12).
Марина Тимашева: То есть, Вы не жалеете, что купили книгу?
Илья Смирнов: Нет, конечно. Светлана Сергеевна Неретина показывает пример, как политика и идеология выводятся из экономики и из изменений в социальной структуре: “Во Франции ХIV столетия выросло значение богатого бюргерства. Оно в основном происходило из речного купечества, развозившего товары по воде…”
Марина Тимашева: Прямо как древнейшая Русь - на речных торговых путях
Илья Смирнов: Интересная параллель. “Его (купечества) возможности во многих случаях превосходили возможности дворянства…” Горожане “были сборщиками налогов, в том числе военных, возглавляли счётные палаты, работали как юристы, советники, портовые инспекторы… Торговый капитал перемещался в производство… предметов роскоши…, дубильное, мясное, угольное, игольное, шляпное, полотняное… Для подчинения ремесленного, в основном – ручного – производства торговому капиталу большое значение имела собственность на недвижимость… Богатые мастера старались сами реализовывать свою продукцию и превращались в купцов и предпринимателей. У суконщиков, а именно этот цех выдвинул в свое время Этьена Марселя, дифференциация между … крупными и мелкими мастерами произошла еще в ХIII веке” (8)
“К чему бы математику Орему писать “Политику” и “Экономику”? … в Х1У в., а не, скажем, в Х-м? Города!... Они –то и потребовали политики, связей между профессиями, цехами, бюрократией, внутри- и внешнеторговых, юридических, всё более тонких и разветвленных отношений… Как только феодальное общество стало иметь не укрепленные бурги, куда во время вражеских набегов пряталось население, а города со своей промышленностью, развитой юридической и монетарной системой, возникла необходимость сначала в общепредставительной, не феодальной монархии, а затем и в абсолютной” (123)
А чтобы показать непосредственные причины для восстания, автор сопоставляет заработки ремесленника с ценами на продовольствие: “1 кг пшеницы стоил 12 денье, 1 кг овса – 4, 8…, гороха – 12 денье, а заработок многих работников не превышал 1,9 – 3 денье в день” (80).
В книге рассматриваются такие сюжеты, как восприятие мастера, ремесленника с точки зрения средневековой идеологии (40 и далее) – “в идею творчества была включена идея делания, физического взаимного усилия стремящихся друг к другу Бога и человека” (42), организация и технология тогдашнего производства (61 и далее) - эта глава перекликается с книгой Сергея Шарова-Делоне – “Люди и камни Северо-Восточной Руси, ХII век”, политические учения того времени: в сочинениях Иоанна Дунса Скота, Фомы Аквинского, Марсилия Падуанского, Николая Орема прослеживается “рождение демократической мысли в Средневековье” (115).
Марина Тимашева: То есть, тогдашние мастера “физического усилия” были знакомы с умственными усилиями философов?
Илья Смирнов: “Огромная роль в формировании политического сознания бюргеров… принадлежала университетам” (127). И вот высшая точка этого политического сознания, по источнику: “царило зло из зол. Враги (то есть, английские захватчики, а также никому не подвластные феодалы и наемники – И.С.) режут, жгут и грабят. Большая часть сельских жителей, не желая оставаться в деревнях, с женами, детьми и имуществом бежала в Париж… Желая избежать многих бед, старшина парижских купцов, которым был в то время человек по имени Этьен Марсель, учредил для излечения от зол республику” (213) и “повелел” “носить красно-синие шапки…, цвета города Парижа, которые Жан де Венетт назвал цветами республики” (224 – 25). И еще их отличали застежки на плаще с надписью “К славной цели” (232).
Илья Смирнов: Профессор Неретина уточняет, что под этим словом понимали “общее дело”, “общее благо народа, не зависимое от формы правления” (302), и “парижское движение за упорядочение дел в стране” (11) было настроено на компромисс с высшими сословиями, дворянством и духовенством через механизм Генеральных Штатов (214) – сословного представительства - они не покушалось на институт монархии, представленный тогда дофином Карлом, поскольку король, “неумный фанфарон” (191) Иоанн Добрый попал в плен к англичанам. Даже в самый острый момент восстания “парижане не дошли до мысли об усекновении первой главы… В ответ на просьбу дофина спасти его, так как все слуги его покинули и убежали, Этьен Марсель сказал: “Сир, Вы в безопасности” - и обменялся с ним шапками. Этьен Марсель весь день ходил в шляпе из черного бархата с золотой бахромой, а дофин – в красно-синей” (235). Но при этом миролюбии третье сословие уже осознавало свои интересы. Доподлинные слова Марселя: что парижане не считают себя “вилланами” (241), а “ремесленные люди” - не те, “кто… обладает дурной славой”, а “те, кто служит доброй и должной защитой” (257). “Общее дело” предполагало утверждение Штатов, то есть представительства от трех сословий, в качестве “властной силы”, его участие в законодательстве и государственном управлении (215 и далее), “равного для всех сословий налогообложения”, “регулирование Штатами инфляционных процессов” (152) то есть контроль за “монетарными флуктуациями” (165). Попросту говоря, прекращение жульничества с монетой. “Купеческий старшина со многими жителями пошли в Лувр к наместнику и, потребовав прекратить чеканку меньших по весу монет, пригрозили, что не допустят их курсирования” (200). Ну, и “запрет чиновникам заниматься торговлей” (204).
Марина Тимашева: Не потеряло актуальности до сих пор.
Илья Смирнов: Так и предыдущие требования, про равное налогообложение и порченую монету тоже не потеряли актуальности. Нежелание высших сословий платить налоги на общих основаниях (285), вроде бы, удалось преодолеть после Великой французской революции, но с изобретением оффшоров мы снова вернулись к средневековым порядкам. То же касается и денег, стоимость которых опять определяют холёные “невидимые руки” за закрытыми дверями в стороне от парламентского и какого-либо общественного контроля. Автор проводит обоснованную параллель между средневековыми финансовыми кризисами и нынешними (312). Боюсь, что современного Этьена Марселя, который пожелает навести в этих делах порядок, тоже не пощадят. А в ХIV веке… Хотя “народных волнений… не желали ни первые два сословия, ни богатое бюргерство” (153), классовое противостояние приняло жесткий, насильственный характер: “общая манера знати” бороться “против незнатных”, “повадки знати – грабительницы” (261), воодушевленной “большой ненавистью к нам и ко всем коммунам” (260). Конечно, у “коммуны” ХIV века было мало шансов на победу. Несмотря на вооружение народа в Париже (284), для серьезных военных действий требовались профессионалы, отсюда гибельный альянс с “монсиньором Наваррским” (263) Карлом Злым (221), одним из самых беспринципных феодальных авантюристов того времени.
Ну, и дальше смотри обложку книги. Миниатюра из “Хроник” Фруассара “Убийство Этьена Марселя”.
И несмотря на трагический финал, все-таки, согласитесь, удивительно – среди средневековья такая яркая вспышка политического сознания и человеческого самоуважения. И ведь не просто средневековье, но Столетняя война, когда “крестьяне прятались в церквах (превращенных в крепости – И.С.), на островах или в лодках, поставленных на якорь против течения. Виноградники не возделывались, поля не вспахивались и не засевались, повсюду царила отчаянная нищета. Жан де Венетт пишет о том, что Франция превратилась в дымящиеся развалины” (191), даже на юге женщины перестали носить украшения и “было запрещено ремесло менестрелей и жонглеров” (197). Плюс еще “черная смерть”, крупнейшая эпидемия чумы (165).
Марина Тимашева: Может быть, именно необычные бедствия и подтолкнули народ к самоорганизации.
Илья Смирнов: Вот и я все время об этом думаю, вспоминая книгу Бориса Моисеевича Пудалова про нашу русскую Смуту, когда “вертикаль власти” … оказалась неспособна противостоять распаду…”, и политику берет в свои руки “земская изба – орган хозяйственного самоуправления тяглого населения”
К сожалению, в нашей сегодняшней книге, кроме всего того занимательного и поучительного, что мы цитировали, есть и другое. Как бы параллельное содержание из отступлений куда-то очень далеко от темы и даже от жанра, ритуальные отречения от “коммунистической идеологии (не дававшей дышать” (201) и от “советской грязи”, которую пришлось “месить” (373), от понятия “эксплуатации” - ведь поместье основано “на личных отношениях (именно они, а не эксплуатация были его отличительной чертой)” (57). Как это понимать? Что, если управляющий или даже сам владелец поместья (фабрики, магазина, нужное подчеркнуть) лично знаком с работником, то какая же это эксплуатация? Просто отношения так сложились, что одна, бедная личность своим тяжелым трудом умножает роскошь другой, богатой. Ну, и конечно, не стоит “определять революцию через классовый подход” (12). Альтернативу классовому подходу представляет Карл По́ппер (12, 16, 199, 89, 291, 328, 330). Его политические сочинения цитируются в назидание историкам как раньше сочинения Ленина. “Я вернулась к теме Парижского движения ХIV в. … не в последнюю очередь под влиянием чтения Поппера, который, будучи, как он сам о себе писал, мягким и отзывчивым человеком, яростно писал о нищете историцизма…”
Марина Тимашева: А что это такое?
Илья Смирнов: Не знаю. Дальше сказано, что этот самый нехороший историцизм рождает “представление о “законах исторического развития" (16), причем “законы исторического развития” в уничижительных кавычках.
Очередной раз мы сталкиваемся с тем, как идеологическая составляющая вступает в противоречие с основным содержанием монографии, где есть и классы, и законы развития.
Был бы ещё редактор, выстроил бы материал по законам драматургии, убрал бы лишнее и просто непонятное: “процесс Столетней войны сам собой – иногда вкривь и вкось, но сам собой – открывает специфику ее существования, употребляемых средств, в данном случае и неомысленно случившееся существующее, и осмысленное поступление для обуздания случившегося” (10), позаботился бы об иллюстрациях и картах – в общем, как в самой же книге сказано – по поводу средневековых мастеров - что работа должна быть сделана “как подобает” (65), в ней должна присутствовать соразмерность, согласованность, то есть красота, порядок (48). И тогда издание имело бы не только научно-познавательную ценность для таких специальных читателей, как я, но и массовый успех. Почему нет?
Марина Тимашева: То есть, Вы перекладываете ответственность на издательство?
Илья Смирнов: Нет, конечно. Но если говорить о содержании, о его идеологической составляющей, приходится опять с грустью признать, что в ходе последней российской Смуты гуманитарным наукам был нанесен ущерб не меньший, чем флоту или авиационной промышленности, и именно из-за того, что он не осознаётся профессиональным сообществом, совершенно непонятно, как можно было бы эту ситуацию исправить.
