Ефим Фиштейн: Два месяца назад в Сербии прошли парламентские и президентские выборы. Произошла смена власти, которая в этой стране относительно редко бывает результатом выборов – чаще случается в ходе путча, восстаний или революций. Формирование правительства на сегодняшний день было практически завершено, новым премьером парламент назначил председателя Социалистической партии Сербии Ивицу Дачича, в прошлом пресс-секретаря сербского лидера времен балканских войн Слободана Милошевича. Вместе с социалистами в правительство войдут националисты из Сербской прогрессивной партии нового президента страны Томислава Николича. Так называемые “демократические силы”, правившие в стране с 2000 года, после свержения режима Милошевича, теперь вину за проигранные последние выборы перекладывают на интеллектуалов страны. Какова же роль сербской интеллигенции в политике? Об этом в материале Айи Куге из Белграда.
Айя Куге: В Сербии не утихает полемика – люди ищут причины провала демократов на выборах. Одна из актуальных тем: как на поражение повлияла сербская интеллектуальная элита, часть которой перед выборами резко критиковала тогдашнего президента страны Бориса Тадича и его Демократическую партию.
Наша собеседница - профессор Белградского университета, доктор исторических наук Дубравка Стоянович. Что представляет собой сербская интеллигенция?
Дубравка Стоянович: В Сербии интеллигенция в подавляющем большинстве является великодержавной, у нее никогда не было достаточной независимости и мужества, чтобы предложить государству то, что она обязана предлагать и что является ее функцией – разные пути развития, способы преодоления кризисов, укрепления демократии. Наша интеллигенция, будучи придворной, продолжает петь дифирамбы власти и свою функцию не выполняет. Существует, однако, группа интеллектуалов, которая находится в меньшинстве. Она существовала всегда и даже во времена социализма сопротивлялась режиму, во время последних войн сопротивлялась политике милитаризма, в переходный период сопротивлялась всему тому, что происходило в течение последних десяти лет: разрушению демократических институтов власти, тому, что снова в Сербии возникло партийное государство, что приватизация была проведена некачественно, разрослась коррупция. Есть у нас интеллигенция, которая об этом постоянно пишет, говорит, требует, но она в этом обществе никогда не имела нужного веса, государство не считало нужным обращать внимание на ее критику, а общество было слишком напугано, чтобы что-то предпринять, опираясь на эту критику.
Айя Куге: Но несмотря на это, уже в первом выступлении после проигранных президентских выборов Борис Тадич заявил, что во всем виновата интеллигенция, которая в Сербии, якобы, незрелая и не разбирается в политике.
Дубравка Стоянович: Обвиняя интеллигенцию, он на самом деле имел в виду это меньшинство, про которое мы только что говорили, эту очень маленькую группу интеллектуалов, которые критически относились к власти. Другими словами: Борис Тадич обвинил своих критиков, что из-за них проиграл выборы – вместо того, чтобы вовремя обратить внимание на то, что они говорили. Я не считаю, что он потерял власть из-за критики интеллигенции, я считаю, что интеллигенция лишь выразила общие настроения, общее разочарование тем, что демократическая власть в Сербии сделала после 2000 года. Было бы очень хорошо, если бы сербское общество наконец прислушалось к своей находящейся в меньшинстве интеллигенции! Но это не так. Теперь настал подходящий момент. Может быть, в ходе смены власти, которая сейчас происходит в Сербии, все станут серьезнее – и интеллигенция, и власть – и, может быть, они поймут, что могут построить демократию лишь вместе и что нет хорошей власти без критической интеллигенции и свободных средств информации.
Айя Куге: Любопытно и знаменательно, что в рядах политических партий в Сербии практически не видно интеллигенции. А ведь в начале формирования многопартийной системы, в начале 90-ых годов, представители сербской интеллигенции стояли во главе всех политических партий.
Дубравка Стоянович: Было время, когда мы даже шутили по поводу того, что все сербские партии, созданные в девяностом году, были основаны сотрудниками белградского Института философии и общественной теории – это факт. Но фактом остается и то, что сербские интеллектуалы уже долгое время не в первых рядах в политике, они куда-то исчезли. Сами ли они ушли из этих партий или просто были вытеснены технократами и теми, кто пришел к власти и пользуется этой властью, – неизвестно. Есть причины, по которым отсутствие интеллектуалов в партийных рядах выглядит тревожно – партии в определенном смысле потеряли концепцию. Мы больше не знаем, что собой представляют эти партии, кто из них принадлежат к левым, кто к правым - в Сербии на данный момент это совершенно не ясно. Мы не знаем, какие идеи они исповедуют, и впечатление такое, что все партии ведут себя исключительно в соответствии с результатами опросов общественного мнения, заботясь о том, получат ли они, например, на 0.7% больше голосов, придерживаясь той или иной позиции по вопросу Косова.
Айя Куге: Постоянно актуальным на политической и общественной арене остается вопрос о том, кто больше влияет на сербскую интеллигенцию – Россия или Европа?
Дубравка Стоянович: Мне кажется, что еще с 19 века существует сильная и очень глубокая идеологическая привязанность Сербии к России. Это действительно глубокая идеологическая привязанность, которой еще в сороковых годах 19 века отличались сербские социалисты. Они были во всех отношениях учениками русских социалистов и, как и те, считали, что Сербия и Россия – это отсталые общества, которые многое упустили из европейского развития и поэтому должны найти какой-то свой, особый путь. А как только мы начинаем говорить об особом пути, то вступаем на очень скользкую политическую почву – ведь те общества, которые придумывают для себя особые пути «в обход истории», как говорили русские и сербские социалисты, обычно кончают плохо.
Эта сербско-русская идеологическая связь опирается на чувство глубокого коллективизма – в противоположность ведущим западным идеологиям, которые, прежде всего, являются индивидуалистическими. Эта сербско-российская идеология также опирается на глубокий общественный эгалитаризм, ее отличает страх перед возникновением общественных элит, страх перед расслоением общества, перед социальной стратификацией, поэтому она жестко тормозит развитие, нередко законодательно.
Айя Куге: Напомню: наша собеседница – белградский историк Дубравка Стоянович.
Сербия официально тянется в сторону Европы, но кажется – как-то колеблясь. Порой может даже показаться, что сербское общество как будто побаивается Европы.
Дубравка Стоянович: Европа воспринимается как развитие, а развитие воспринимается как опасность для этих обществ. И эти общества обычно оправдывают подобный страх тем, что если начнется развитие европейского типа, то потеряется идентичность, самобытность народа. Бывший президент Борис Тадич очень часто говорил, что мы хотим в Европу, но с нашей собственной идентичностью. Именно в этом суть послания, отражающего глубокую русско-сербскую связь: на самом деле мы сообщаем, что мы добиваемся такого частного развития, при котором нам не пришлось бы меняться. В такой идеологии скрывается глубоко консервативная идея, которая таким обществам не позволяет меняться – они непрестанно блуждают от одного эксперимента к другому, что в политической жизни означает блуждание от одной диктатуры к другой. Это глубокое историческое сходство между Россией и Сербией, по моему мнению, вытекает из сознания, что мы постоянно опаздываем за Европой, и из попыток это запаздывание возместить чем-то другим.
Айя Куге: Чем же другим?
Дубравка Стоянович: Я опасаюсь, что это «что-то другое» в российском и сербском случае – определенная имперская модель, то есть идея о том, что, доказав величие нашей нации, прежде всего, размером территории, которой она владеет, мы возместим эту отсталость. Мы замечаем, что в истории России этот мотив повторяется часто – это было основой царской России, основой Советского Союза и есть много причин полагать, что это основа и путинской России. В сербском случае, конечно, такая имперская модель была бы смешной в сравнении с Россией, но на малом балканском уровне наше государство достаточно крупное, чтобы создавать проблемы для большинства соседних народов. По моему глубокому убеждению, та сербская интеллектуальная элита, которая по-прежнему остается великодержавной, не отказалась от проекта великой Сербии, который нас привел к войнам 90-ых годов.
Айя Куге: Но разве проект Великой Сербии не потерпел поражение?
Дубравка Стоянович: Этот проект к нам возвращается через новую власть - и это лучшее доказательство того, что он никогда не был побежден. Он потерпел поражение в том смысле, что проиграл четыре войны, но он не проиграл в умах людей. Очевидно, что наши люди по-прежнему считают, что решение наших проблем в том, что наше государство нужно территориально «закруглить». Оно, это понятно, больше не может расширяться до Адриатического моря, как верили в 1991 году, но, как часто можно прочитать в прессе, никто у нас не имел бы ничего против того, чтобы хотя бы город Банья Лука в Боснии и Косовска Митровица в Косово были включены в состав Сербии. Сейчас этих амбиций меньше, но они присутствуют и производят очень дестабилизирующее влияние и на Боснию, и на Косово. Это чувствуется в ежедневной политике, в жизни людей в Боснии и в Косово, Я считаю, что это ясное доказательство того, что Сербия от старой политики не отказалась. Она не отказалась от нее за последние десять лет после падения режима Слободана Милошевича, и мы еще посмотрим, с чем придут новые власти и как они отнесутся к этой проблеме.
Айя Куге: Мы беседовали с профессором из Белграда, историком Дубравкой Стоянович.
Айя Куге: В Сербии не утихает полемика – люди ищут причины провала демократов на выборах. Одна из актуальных тем: как на поражение повлияла сербская интеллектуальная элита, часть которой перед выборами резко критиковала тогдашнего президента страны Бориса Тадича и его Демократическую партию.
Наша собеседница - профессор Белградского университета, доктор исторических наук Дубравка Стоянович. Что представляет собой сербская интеллигенция?
Дубравка Стоянович: В Сербии интеллигенция в подавляющем большинстве является великодержавной, у нее никогда не было достаточной независимости и мужества, чтобы предложить государству то, что она обязана предлагать и что является ее функцией – разные пути развития, способы преодоления кризисов, укрепления демократии. Наша интеллигенция, будучи придворной, продолжает петь дифирамбы власти и свою функцию не выполняет. Существует, однако, группа интеллектуалов, которая находится в меньшинстве. Она существовала всегда и даже во времена социализма сопротивлялась режиму, во время последних войн сопротивлялась политике милитаризма, в переходный период сопротивлялась всему тому, что происходило в течение последних десяти лет: разрушению демократических институтов власти, тому, что снова в Сербии возникло партийное государство, что приватизация была проведена некачественно, разрослась коррупция. Есть у нас интеллигенция, которая об этом постоянно пишет, говорит, требует, но она в этом обществе никогда не имела нужного веса, государство не считало нужным обращать внимание на ее критику, а общество было слишком напугано, чтобы что-то предпринять, опираясь на эту критику.
Айя Куге: Но несмотря на это, уже в первом выступлении после проигранных президентских выборов Борис Тадич заявил, что во всем виновата интеллигенция, которая в Сербии, якобы, незрелая и не разбирается в политике.
Дубравка Стоянович: Обвиняя интеллигенцию, он на самом деле имел в виду это меньшинство, про которое мы только что говорили, эту очень маленькую группу интеллектуалов, которые критически относились к власти. Другими словами: Борис Тадич обвинил своих критиков, что из-за них проиграл выборы – вместо того, чтобы вовремя обратить внимание на то, что они говорили. Я не считаю, что он потерял власть из-за критики интеллигенции, я считаю, что интеллигенция лишь выразила общие настроения, общее разочарование тем, что демократическая власть в Сербии сделала после 2000 года. Было бы очень хорошо, если бы сербское общество наконец прислушалось к своей находящейся в меньшинстве интеллигенции! Но это не так. Теперь настал подходящий момент. Может быть, в ходе смены власти, которая сейчас происходит в Сербии, все станут серьезнее – и интеллигенция, и власть – и, может быть, они поймут, что могут построить демократию лишь вместе и что нет хорошей власти без критической интеллигенции и свободных средств информации.
Айя Куге: Любопытно и знаменательно, что в рядах политических партий в Сербии практически не видно интеллигенции. А ведь в начале формирования многопартийной системы, в начале 90-ых годов, представители сербской интеллигенции стояли во главе всех политических партий.
Дубравка Стоянович: Было время, когда мы даже шутили по поводу того, что все сербские партии, созданные в девяностом году, были основаны сотрудниками белградского Института философии и общественной теории – это факт. Но фактом остается и то, что сербские интеллектуалы уже долгое время не в первых рядах в политике, они куда-то исчезли. Сами ли они ушли из этих партий или просто были вытеснены технократами и теми, кто пришел к власти и пользуется этой властью, – неизвестно. Есть причины, по которым отсутствие интеллектуалов в партийных рядах выглядит тревожно – партии в определенном смысле потеряли концепцию. Мы больше не знаем, что собой представляют эти партии, кто из них принадлежат к левым, кто к правым - в Сербии на данный момент это совершенно не ясно. Мы не знаем, какие идеи они исповедуют, и впечатление такое, что все партии ведут себя исключительно в соответствии с результатами опросов общественного мнения, заботясь о том, получат ли они, например, на 0.7% больше голосов, придерживаясь той или иной позиции по вопросу Косова.
Айя Куге: Постоянно актуальным на политической и общественной арене остается вопрос о том, кто больше влияет на сербскую интеллигенцию – Россия или Европа?
Дубравка Стоянович: Мне кажется, что еще с 19 века существует сильная и очень глубокая идеологическая привязанность Сербии к России. Это действительно глубокая идеологическая привязанность, которой еще в сороковых годах 19 века отличались сербские социалисты. Они были во всех отношениях учениками русских социалистов и, как и те, считали, что Сербия и Россия – это отсталые общества, которые многое упустили из европейского развития и поэтому должны найти какой-то свой, особый путь. А как только мы начинаем говорить об особом пути, то вступаем на очень скользкую политическую почву – ведь те общества, которые придумывают для себя особые пути «в обход истории», как говорили русские и сербские социалисты, обычно кончают плохо.
Эта сербско-русская идеологическая связь опирается на чувство глубокого коллективизма – в противоположность ведущим западным идеологиям, которые, прежде всего, являются индивидуалистическими. Эта сербско-российская идеология также опирается на глубокий общественный эгалитаризм, ее отличает страх перед возникновением общественных элит, страх перед расслоением общества, перед социальной стратификацией, поэтому она жестко тормозит развитие, нередко законодательно.
Айя Куге: Напомню: наша собеседница – белградский историк Дубравка Стоянович.
Сербия официально тянется в сторону Европы, но кажется – как-то колеблясь. Порой может даже показаться, что сербское общество как будто побаивается Европы.
Дубравка Стоянович: Европа воспринимается как развитие, а развитие воспринимается как опасность для этих обществ. И эти общества обычно оправдывают подобный страх тем, что если начнется развитие европейского типа, то потеряется идентичность, самобытность народа. Бывший президент Борис Тадич очень часто говорил, что мы хотим в Европу, но с нашей собственной идентичностью. Именно в этом суть послания, отражающего глубокую русско-сербскую связь: на самом деле мы сообщаем, что мы добиваемся такого частного развития, при котором нам не пришлось бы меняться. В такой идеологии скрывается глубоко консервативная идея, которая таким обществам не позволяет меняться – они непрестанно блуждают от одного эксперимента к другому, что в политической жизни означает блуждание от одной диктатуры к другой. Это глубокое историческое сходство между Россией и Сербией, по моему мнению, вытекает из сознания, что мы постоянно опаздываем за Европой, и из попыток это запаздывание возместить чем-то другим.
Айя Куге: Чем же другим?
Дубравка Стоянович: Я опасаюсь, что это «что-то другое» в российском и сербском случае – определенная имперская модель, то есть идея о том, что, доказав величие нашей нации, прежде всего, размером территории, которой она владеет, мы возместим эту отсталость. Мы замечаем, что в истории России этот мотив повторяется часто – это было основой царской России, основой Советского Союза и есть много причин полагать, что это основа и путинской России. В сербском случае, конечно, такая имперская модель была бы смешной в сравнении с Россией, но на малом балканском уровне наше государство достаточно крупное, чтобы создавать проблемы для большинства соседних народов. По моему глубокому убеждению, та сербская интеллектуальная элита, которая по-прежнему остается великодержавной, не отказалась от проекта великой Сербии, который нас привел к войнам 90-ых годов.
Айя Куге: Но разве проект Великой Сербии не потерпел поражение?
Дубравка Стоянович: Этот проект к нам возвращается через новую власть - и это лучшее доказательство того, что он никогда не был побежден. Он потерпел поражение в том смысле, что проиграл четыре войны, но он не проиграл в умах людей. Очевидно, что наши люди по-прежнему считают, что решение наших проблем в том, что наше государство нужно территориально «закруглить». Оно, это понятно, больше не может расширяться до Адриатического моря, как верили в 1991 году, но, как часто можно прочитать в прессе, никто у нас не имел бы ничего против того, чтобы хотя бы город Банья Лука в Боснии и Косовска Митровица в Косово были включены в состав Сербии. Сейчас этих амбиций меньше, но они присутствуют и производят очень дестабилизирующее влияние и на Боснию, и на Косово. Это чувствуется в ежедневной политике, в жизни людей в Боснии и в Косово, Я считаю, что это ясное доказательство того, что Сербия от старой политики не отказалась. Она не отказалась от нее за последние десять лет после падения режима Слободана Милошевича, и мы еще посмотрим, с чем придут новые власти и как они отнесутся к этой проблеме.
Айя Куге: Мы беседовали с профессором из Белграда, историком Дубравкой Стоянович.
